Дарья Зарубина - Верное слово
– А вот и ваше купе, Зинаида Сергеевна. А может, мне называть вас иначе? Возможно, товарищ Зиновьева? Иванова как-то слишком просто для вас. А вы женщина сложная… Так долго водили всех за нос. И институтских профессоров, и моих сотрудников. Домработница, подумать только! С двадцатью по Риману мыть посуду и стрелки на брюках отглаживать. Видно, сильно вы его любили?
Серафиме не нравилось желчное лицо старика, как-то пробравшегося в её предсмертное видение. Она отвернулась и стала смотреть в окно, за которым неслись смутные серые тени.
– Он ведь всех вас предал, дорогуша, – не меняя ласкового тона, проговорил Иннокентий Януарьевич. – Вы, верно, хотели отомстить ему, раз позволили герру Вольфу завладеть вами? Но разве убить – не слишком просто для того, кто сделал всё это с вами, вашими подругами, с теми молодыми людьми, что ругаются уже который год в соседнем купе? Я могу дать вам месть, которая станет расплатой за всё. Возвращайтесь в мир живых и работайте со мной. Мы… – Глазки старика заблестели. Крылья тонкого горбатого носа расширились. Он предвкушал победу. – Доверьтесь мне, и я подарю вам жизнь. Новую жизнь. Свободу от прошлого и новые возможности. Поверьте, того, что предлагаю я, не даст вам больше никто. Потёмкин думает, что может спрятаться от меня. Уважаемый профессор Решетников уверен, что можно водить за нос государственную безопасность… Но они очень ошибаются.
Верховенский заметил, как встревожили его слова Серафиму, и понял, что выбрал неверную стратегию. Не на месть стоит ловить старосту «героической седьмой». Она больше двадцати лет оберегала своих подруг. Иннокентий Януарьевич искривил губы в улыбке, понимая, что знает верную стратегию.
– Они ничего не сумели сделать для вас и для других «серафимов» – но я смогу. Вас больше никто никогда не будет искать. Просто потому, что искал вас все эти годы только я. У этих, – он фыркнул в сторону кого-то незримого из своего прошлого, – ни ума, ни толку не хватило взять след «ночных ангелов». Вы сможете вернуться, жить под своими именами. Вы будете преподавать, Серафима Сергеевна. Товарищ Матюшин окажется не под следствием, а продолжит председательствовать в своём Карманове, наслаждаясь мирной семейной жизнью… Всё это я меняю на вашу помощь в том, чтобы уличить гадких лгунов, врагов своей родины, которые столько раз подвергали её опасности…
Сима подумала о Викторе и Решетникове. Будь они сейчас здесь, в поезде, что сделал бы каждый из них? Решетников, верно, стал бы снова извиняться. А Витя… что сделал бы он? Бросился отговаривать с тем же жаром, с которым уверял её в своём раскаянии и подталкивал «серафимов» к трансформации? А может, просто стоял бы и смотрел, не говоря ни слова? Зная, что она снова окажется слабой, снова простит, потому что «пришлось», и опять предаст своих девчат ради Виктора?
Она уже повернулась к Верховенскому, чтобы сказать что-нибудь злое. Согласиться на его предложение. Но внезапная догадка заставила её промолчать. Она бросилась быстрым шагом вдоль вагона, заглядывая в каждое купе. Потом в следующий вагон, дальше, дальше. Верховенский следовал за ней как тень.
– Ведь все здесь – мёртвые? – спросила она наконец, остановившись в продуваемом серым ветром тамбуре. – Все мертвы!
– Вы правы, Серафима Сергеевна, – кивнул снисходительно Иннокентий Януарьевич.
– И я?
Снова элегантный кивок.
– И вы? – Сима удивлённо оглядела старого мага. Он только усмехнулся.
– Уже сорок с лишним лет, дорогуша. И, как видите, мне это нисколько не мешает охранять покой государства, да-с. Меня много раз пытались убить, служба такая. Вот однажды и преуспел некий шустрый комиссар. Одна беда – противника он себе выбрал не по силам. Думал, смертью одного из нас всё и закончится. В общих чертах, не ошибся: его дело закончилось расстрелом. Но это всё дела давно минувших дней, преданья, так сказать, ветхозаветной старины. Я не о прошлом вам толкую, милая моя, – о будущем. Вашем и ваших друзей.
– Вы мертвец, – повторила Серафима, разглядывая, словно экспонат кунсткамеры, старого мага. Она попятилась к открытой двери тамбура.
– Мертвец, который может дать вам новую жизнь. Вам и «ночным ангелам». Или превратить жизнь живых в ад, если вы сейчас прыгнете. Да, ваши подруги могут исчезнуть, как исчезли несколько лет назад, когда мы зачистили Карманов. Да, по глазам вижу, что угадал. Вы там были. Но Матюшиным исчезнуть будет не так просто. Прыгайте! Для вас всё закончится, но не для них. Готовы вы заставить кармановского председателя и его красавицу жену снова платить по счетам декана Потёмкина? Выбор прост, Серафима Сергеевна…
Верховенский протянул ей сухую бледную кисть. Сима нерешительно потянулась к руке некроманта, словно сомневаясь, готова ли воскреснуть и стать такой же, как жуткий старик Иннокентий Януарьевич. Но в последний момент, когда её пальцы уже почувствовали прикосновение бледной ладони старого мага, она схватила его за запястье и рванула, что было сил, на себя, откинулась назад и полетела в серую мглу под колёсами, увлекая за собой первого заместителя председателя Комитета государственной безопасности товарища Верховенского.
* * *Лена вскрикнула, закрыв ладонью рот, и отвернулась, прижавшись лицом к куртке Ряполова. Кто-то из подбежавших магов выругался, кто-то поспешно сложил руки в оборонительное, ожидая нападения Верховенского, который всё ещё держал обеими руками голову мёртвой женщины; его трясло, словно через его тело пропустили ток. Казалось, плоть его таяла на глазах. Обнажились кости, оскалился голый череп, покрытый остатками седых волос. Один из колдунов, прилетевших со старым магом, высокий, со старорежимной выправкой, бросился на помощь, но под его руками тело старика обмякло и потекло гнилой жижей. Маг брезгливо вытер руки носовым платком.
Старый некромант – не человек, скелет, едва прикрытый на глазах истлевающей одеждой, – отпихнул его, поднялся, сделал несколько шагов, пытаясь вычертить в воздухе какой-то символ. Маги шарахнулись от него, заслоняясь защитными знаками, шепча замораживающие и блокирующие заклятья. Верховенский упал на траву и замер.
– Вот проклятье, – проговорил кто-то. – Ведь он… Это что же? Столько лет в госбезопасности мертвец лютовал? Врагов народа ловили, а труп живой под самым носом проглядели?
– Вы, юноша, не зарывайтесь, – проговорил брезгливый маг. – Тут ещё разбираться будем, чья диверсия…
Решетников поманил Лену и Ряполова, и те побрели к краю поля, стараясь не привлекать внимания спорящих магов.
Товарища Зинаиду Сергеевну Иванову, медсестру Нелли Горскую и Романа Родионовича Волкова похоронили вместе на госпитальном кладбище, так и не решившись вернуть героям войны их настоящие имена. Спустя несколько дней после похорон две заплаканные женщины пытались отыскать что-то среди нескольких свежих могил, но не встретили знакомых фамилий, поплакали, сидя на скамейке в больничном дворике, и ушли, оставив охапку поникших астр. Рядовой Семёнов, разжалованный, но освобождённый из-под ареста «с целью окончания лечения», отнёс цветы на могилу капитана Волкова.
Эпилог
Когда вы песни на земле поёте,
Тихонечко вам небо подпоёт,
Погибшие за Родину в полёте
Мы вечно продолжаем наш полёт.
Мы вовсе не тени безмолвные.
Мы ветер и крик журавлей.
Погибшие в небе за Родину
Становятся небом над ней.
Е. Евтушенко. Погибшие в небе за РодинуЛена опустила оконное стекло, позволив ветру ворваться в кабину и растрепать ей волосы. Иван Степанович пошарил в кармане в поисках папирос, но улыбнулся и положил руку на руль.
За окном были бесконечные поля. Перелески, редкие факелы рябин. Красные московские клёны остались далеко позади. Теперь вдоль шоссе встречались жёлтые трепещущие посадки берёз, потемневшие от влаги ели с широкими лапами, из-под которых виднелись – или Лене так только казалось – большие обвисшие шляпы переросших подберёзовиков.
– Елена Васильевна, – прокашлявшись, заговорил Ряполов, – мне после похорон… профессор предложение одно сделал. Он в институт зовёт, говорит, мой этот «отрицательный дар» – редкая штука, и всё прочее. Это вроде как хомяком подопытным, но на оклад. Говорят, даже паёк, и в звании повысят. И… не Карманов.
– А чем Карманов плох? – удивилась Лена. Над дальним лесом, где петлёй выгибалась лента железной дороги, потянулся косяк гусей, затянувший свой тоскливый переклик в пронзительной синеве. Она заслушалась и не сразу поняла, о чём толкует Иван Степанович.
– Так вы же к другой жизни привычная, – смутился Ряполов. – А у нас ни театров, ни сходить куда… Зато, как понял я, плохого вы от нашего захолустья много видели. Потому и подруга ваша тогда убежала. Воевали вы у нас, да?
– Воевала, – выговорила Солунь и впервые за долгие годы почувствовала, что может говорить о войне спокойно, без содрогания. Упоминание о Нине оказалось болезненнее. Лена прижала уголок косынки к губам, но справилась с горечью и продолжила: – Только всё, от чего Нина убежала, давно пережито, пройдено и похоронено. Последнее унесли с собой Сима и Нелли. Осталось лишь то, что мы в памяти и в душе носим. Это я на поле поняла и решила, Иван Степанович, и душу, и память для нового освободить. Кончилась война – и эху её пора стихнуть. В Карманове мне будет покойней, да и Маша с Игорем рядом. Доверят – пойду в няньки.
