Джо Аберкромби - Полвойны
Все стражники бросили оружие в тот же миг, будто сговорились заранее.
– Боже, смилуйся, – прошептала мать Адуин, когда Ральф переступил мертвого командира и взялся за железные ручки на двери – безрезультатно.
– Закрыто, – прорычал он.
Скифр снова подняла талисман.
– У меня есть ключ.
Ральф бросился на пол. Колл прижал ладони к ушам, и оружие выплюнуло огонь, вырвав куски прекрасной отделки на стыке двух дверей. Жалящей тучей взметнулись щепки. Не успело затихнуть эхо, как Скифр подошла, занесла ногу и сапогом раскинула искалеченные створки.
Палата Шепота закружит голову кому угодно – даже тому, кто навидался чудес Строкома. Стекло и камень работы эльфов простирались вдаль. Над ними замыкался в кольцо балконный ярус на высоте в пять человеческих ростов. Настолько же выше отстоял еще один ярус, а над тем еще. Повсюду скакали шальные блики: посередине необозримого круга полов горел огромный костер. Погребальная крада из книг, разных записей, свитков встала бы вровень с королевским могильником. От жара ревущего пламени брови Колла покрылись испариной.
Сверху нависали изваяния шестерых Высоких богов, языки огня переливались в их гранатовых очах. Еще выше воздвигся новый кумир – Единый бог. Не мужчина, не женщина, божество мягко и равнодушно взирало на уничтожение слов. На фоне пламени проступали фигурки поменьше. Серорясые сестры Общины – иные из них в ужасе вылупились на двери, иные продолжали рьяно подпитывать огонь, обгорелая бумага воспаряла в гулкую высь и плавно снижалась, как облетевшая листва.
– Остановить их! – истошно проверещал Ярви сквозь рев пламени. – Заковать их! В ошейники! Позже разберемся, кого казнить, кого миловать!
Дружинники Ральфа уже заполняли зал. Их кольчуги, клинки и нетерпеливые глаза сияли цветами пожара. Вот поволокли упирающуюся бритоголовую девочку, оскаленный рот в крови. Подмастерье, как и Колл, она лишь выполняла приказы. Он почесал старые отметины, давным-давно натертые собственным рабским ошей- ником.
Кто-то мог изумиться тому, как человек, сам настрадавшийся в рабстве, столь нынче скор обращать в рабов других, но Колл понимал, что к чему. В конце концов, какие уроки нам преподали, те мы и выучили.
– Где праматерь Вексен? – взъярилась Скифр, роняя слюну с обгорелых губ.
– Наверху! – взвизгнула съежившаяся служительница. – На втором ярусе! – Верности в Скегенхаусе больше не было – только огонь и хаос.
По широкому полу, на ту сторону, в узкий проход – вокруг, как черный снег, сыпался пепел. Вверх по витой лестнице, выше и выше – дыхание разносит эхо, во тьме пляшут их тени. Мимо одной двери, в проем другой – навстречу слепящему свету.
У перил эльфийского металла стояла старая женщина в ниспадающей на пол рясе. Коротко стрижены белые волосы, рядом большая стопка книг – переплеты вышиты золотом, инкрустированы самоцветами. Она сгребла, что уместилось в руках, и бросила через перила: годы труда, десятилетия учения, века исследований отправились в пламя. Но таков ход вещей, когда Матерь Война расправляет крылья. В миг ликования она в клочья рвет пряжу, которую много поколений спрядал ее хныкливый муж Отче Мир.
– Праматерь Вексен! – позвал ее Ярви.
Она застыла, ссутулила плечи – затем медленно обернулась.
Женщина, которая правила морем Осколков, вершила судьбы бессчетных тысяч, повергала в трепет воителей и вертела королями, как куклами, оказалась не тем, что ожидал увидеть Колл. Не безумной каргой. Не стихией несокрушимого зла. Лицо ее было круглым, с густыми морщинами, и матерински заботливым. Мудрая. И дружелюбная. Никаких украшений, кричащих о ее верховенстве. Только на шее висела тонкая цепочка с нанизанными на нее листками записей. Предписания, вердикты, долги к взысканию, приказы к исполнению.
Она улыбнулась. Совсем не улыбкой затравленной жертвы. Нет, так смотрит наставник, чей своенравный ученик наконец-то явился на зов.
– Отец Ярви. – Голос спокойный, глубокий и ровный. – Добро пожаловать в Скегенхаус.
– Сжигаете книги? – Ярви медленно-медленно приблизился к своей старой госпоже. – Разве служитель не обязан беречь знания?
Праматерь Вексен легонько цокнула языком. Разочарование многоопытного учителя недальновидностью ветреного ученика.
– Ты взялся поучать меня обязанностям служителя? – Она кинула вниз последнюю охапку книг. – Тебе не принесет пользы накопленная мною мудрость.
– Она не нужна мне. – Он приподнял посох эльфов. – Я обладаю другим.
– Эльфы тоже обладали этим – и посмотри, что с ними стало.
– Я научился на их примере. Не говоря о вашем.
– Боюсь, ты ничему не научился.
– Плевать на учение, – прорычала Скифр. – Ты истечешь кровью за пролитую кровь моих детей, за пролитую кровь детей моих детей. – Она навела свое эльфийское орудие. – Жалею об одном – крови в тебе маловато.
Праматерь Вексен перед ликом Смерти даже не дрогнула.
– Если ты решила, что кровь твоих детей на моих руках, – значит, ведьма, тебя обманули. Когда донесли, что тебя заметили в Калейве, я обрадовалась тому, что ты убралась с моря Осколков. С меня довольно было б никогда тебя здесь не видеть.
– Ты – сама ложь, служительница, – рявкнула Скифр, пот заблестел на бороздах морщин. – Ты послала за мной воров и убийц!
Праматерь Вексен вздохнула, сожалея.
– Сказала убийца и вор, которая лижет пятки принцу лжецов. – Она окинула взглядом Колла, Скифр и, наконец, Ярви. – С той минуты, как ты поцеловал мою щеку после испытания, я знала, что ты – змея. И должна была тебя раздавить, но решила сжалиться.
– Сжалиться? – расхохотался Ярви. – Вы понадеялись, что заставите меня кусать других вам на пользу, а не во вред.
– Возможно. – Праматерь Вексен с омерзением поглядела на эльфье оружие в руках у Скифр. – Но мне и во сне б не приснилось, что ты посмеешь прибегнуть к этому. Нарушить древнейшую заповедь Общины? Ради честолюбия поставить весь мир под удар?
– Поговорку вы знаете. Пускай Отче Мир льет слезы от выбранных средств. Матерь Война улыбается достигнутой цели.
– Поговорку я знаю, но ее произносят уста душегубов, а не служителей. Ты – сам яд.
– Давайте не притворяться, будто только один из нас окунулся в сумрак. – В зрачках отца Ярви полыхнуло отраженное пламя, когда он чуточку придвинулся вперед. – Я – яд, который вы замешали по собственному рецепту. Отрава, что вы сварили, велев убить моего отца и брата. И не догадывались, что придется самой испить этого яду.
Плечи праматери обмякли.
– И у меня есть свои сожаления. Они – единственные плоды, что приносит власть. Но заносчивость Лайтлин втянула бы нас в войну рано иль поздно. Я попробовала убрать камень преткновения. Я пыталась выбрать наименьшее зло и наибольшее благо. Но ты призвал хаос.
Первая из служителей разорвала бумажные листки на шее и швырнула их в Ярви.
– Проклинаю тебя, предатель. – Она воздела руку, и Колл увидел наколотые на ладони круги внутри кругов из маленьких букв. – Проклинаю, именем Одного бога и многих. – Ее голос звенел, наполняя эхом простор Палаты Шепота. – Да изменит тебе все, что ты любишь! Да сгниет все, что ты сотворишь! Да падет все, что ты возведешь!
Отец Ярви только пожал плечами.
– Нет ничего бесполезнее, чем проклятия проигравших. Если бы вы ступили на запретную землю Строкома, вы бы поняли это. Все на свете падет.
Он резко шагнул вперед и внезапно толкнул праматерь Вексен своей скрюченной ладонью.
Ее глаза потрясенно округлились. Пожалуй, как бы мы ни были мудры и как широко б ни зияла Последняя дверь, пересекать ее порог для нас всегда неожиданно.
Она нечленораздельно ойкнула, переваливаясь через перила. Эхо разнесло грохот, а потом долгий вопль ужаса.
Колл бочком подобрался к перилам, сглотнул, заглядывая через край яруса. Внизу все так же полыхал огонь, вился дым, мерцающий жар давил на лицо – тяжело, как гиря. Всемогущая первая из служителей разбилась у самого пламени. С такой высоты ее перекрученное тело казалось маленьким. Все на свете падет. Мать Адуин медленно опустилась рядом с ней на колени, прижимая ладонь к своим лиловым губам.
– Итак, я выполнил клятву. – Отец Ярви насупился на свою сухую руку, словно не веря, что же она сотворила.
– Да. – Скифр со стуком бросила эльфье оружие на пол террасы. – Мы оба свершили нашу месть. Как ощущения?
– Ждал большего.
– Месть – наш способ цепляться за то, что утрачено. – Скифр откинулась к стене, съехала вниз и села, скрестив ноги. – Клин в Последнюю дверь, и там сквозь щель проглядывают лица мертвых. Мы тянемся к мести изо всех сухожилий. Мы рвем все законы и заповеди. Но когда вот она, здесь, – в наших руках ничего. Только горе и скорбь.
