Джо Аберкромби - Полвойны
Когда голос вновь донесся со стен, всякий вызов из него улетучился.
– Ты отец Ярви?
– Да, это я, со мной и мать Скейр из Ванстерланда.
– Мое имя Атнир. Я избран говорить от имени народа Скегенхауса.
– Приветствую тебя, Атнир. Убежден, мы с тобой сможем сберечь немало жизней. Где же праматерь Вексен?
– Она заперлась в башне Общины Служителей.
– А Верховный король?
– Его не видали – с тех пор как пришла весть о поражении у Мыса Бейла.
– Любая победа непременно чье-то поражение, – пробормотал Колл.
– Как любой герой для кого-то непременно злодей, – отозвался Ральф.
– Ваши вожди покинули вас! – возвестила мать Скейр.
– Пора и вам отказаться от них, – сказал отец Ярви, – пока они не уволокли за собой в Последнюю дверь весь Скегенхаус.
Опять молчание. Наверху вроде бы зашептались. Хлестнул порыв холодного ветра, встрепенулись полотна знамен поверх плит эльфийского камня.
– Ходил слух, что вы заключили союз с шендами, – прорезался голос Атнира.
– Так и есть. Мы с их верховной жрицей, Свидур, старые друзья. Если нам окажут сопротивление, я отдам город ей, и, когда он падет, всех горожан вырежут или обратят в рабство.
– Мы не участвовали в войне! Мы вам не враги!
– Тогда докажите вашу дружбу и сделайте шаг к примирению.
– Мы слышали, как ты соловьем заливался перед Ярким Йиллингом. С чего мы должны тебе верить?
– Яркий Йиллинг – бешеный пес, поклонявшийся Смерти. Он злодейски умертвил короля Финна и его служителя. Он сжигал матерей с детьми в Торлбю. По кончине Йиллинга я не испытываю сожалений и не пророню ни слезинки. – Отец Ярви поднял высохшую руку – голос тверд, лицо открыто. – Но я – служитель, и я на стороне Отче Мира. Если вы пожелаете пойти по его стопам, то увидите меня, идущего рядом. Отворите ворота, и я клянусь, клянусь луною и солнцем, что сделаю все, что смогу, чтобы сберечь и обезопасить жизни и достояние людей Скегенхауса.
После столь обильно пролитой крови Колл с гордостью наблюдал, как учитель старается разжать кулак вражды в открытую ладонь мира. Неверху шептались все оживленней. Наконец Атнир вроде бы остался доволен. Или, по крайней мере, удовольствовался тем, что выбора у него нет:
– Ладно! Мы отдадим твоим людям ключи от города!
– Память поколений отблагодарит вас! – воскликнул отец Ярви.
Оказывается, Колл, сам не осознавая, задержал дыхание и лишь теперь облегченно вздохнул. Мать Скейр что-то утробно буркнула и запахнула балахон. Доздувой с веселой ухмылкой склонился над ухом:
– Говорил же я, что голубь охранит нас от стрел!
– По-моему, сегодня наш щит – речи отца Ярви, – ответил ученик.
Сам служитель отвел в сторонку Ральфа для тихого разговора.
– Собери своих лучших людей и принимай командование воротами.
– Их осталось не очень много, – предупредил Ральф. – Некоторые из тех, кто были с нами на «Южном ветре», слегли.
– Из тех, что ходили в Строком? – негромко спросил Колл.
Отец Ярви и бровью на него не повел.
– Бери тех, кто есть, и проследи, чтоб обезоружили стражу. Мне нужен строгий порядок и послушание.
– Так точно, отец Ярви, – сказал пожилой кормчий.
Он повернулся к воинам и взмахом широкой ладони велел им выдвигаться вперед.
– А потом запускай в город шендов.
Ральф обернулся и вытаращил глаза.
– Ты серьезно?
– Они требуют мести за все страдания от набегов Верховного короля. Я дал слово Свидур, что она первая войдет в город. Но оставь по куску и для Колючки Бату с Гром-гиль-Гормом. Это наименьшее зло.
– Вы же дали клятву, – пробормотал Колл, когда Ральф, почесывая лысину, пошел отдавать приказы.
– Я поклялся сделать все, что смогу. Я ничего не могу для них сделать.
– Но эти люди…
Ярви скрюченной рукой вцепился Коллу в рубаху.
– Эти люди жалобились, когда горел Ялетофт? – прорычал он. – Или Торлбю? Когда убивали короля Финна? А может быть, Бранда? Нет. Они пели и пели здравицы Яркому Йиллингу. Так пускай теперь за это заплатят. – Он выпустил Колла и бережно разгладил на нем одежду. – Помни. Властвовать означает одним плечом навсегда окунуться в сумрак.
47. Развязка
Хоть отец Ярви и велел не жечь, но где-то все равно что-то горело.
Зыбкой пеленой расстилался смог, что превратил белый день над Скегенхаусом в мутные сумерки. У Рэйта царапало в горле. Каждый вдох требовал усилий. Тени-призраки мелькали во мгле. Бегущие силуэты. Мародеры или жертвы мародерства.
Удивительно, насколько четкие образы и картины может вызвать из прошлого запах. Смрад копоти опять вернул Рэйта в ту приграничную деревеньку между Ванстерландом и Гетландом. Халлебю, вроде так она звалась? Ту, где они ни за что поставили под факелы все дома, а Рэйт утопил в свином корыте одного мужика. В тот момент это казалось отличной забавой. Он и потом этим хвастался, а Гром-гиль-Горм хохотал вместе с воинами и называл его кровожадным кобелюгой и сиял от удовольствия держать на поводке такого злющего пса.
Сегодня во рту Рэйта кисло от страха, сердце бабахало в больную голову, а ладонь липла от пота к топорищу. Откуда-то раскатился грохот, а за ним долгий вопль, будто не человека, а скорее животного. Рэйт испуганно дернулся и крутнулся, всматриваясь в полумрак.
Пожалуй, ему стоило возносить Матери Войне благодарную хвалу, ведь он заодно с победителями. Не так ли он отвечал брату, когда Рэкки качал головой над пепелищем? Тем не менее команда убийц Колючки Бату слабо смахивала на воинство света.
Нет, он вступил в отряд черных душ. Их глаза горели, как у лис, а крались они по-волчьи, заботу о себе отвергали напрочь, зато оружию, не ленясь, каждый день устраивали чистку до блеска. В большинстве уроженцы Гетланда, но Колючка привечала кого угодно, лишь бы имелись несведенные счеты и отсутствовали колебания, какими методами их сводить. Рэйт почти не знал соратников по именам. Все они друг для друга никто и ничто, спаянные одной лишь ненавистью. Люди, потерявшие друзей и родню. Люди, утратившие себя. И с этим ничего не поделать – только отнимать у других то, что было отнято у них самих.
Некоторые вытаскивали жителей из домов, пока другие громили все внутри: расшибали сундуки, вспарывали перины, опрокидывали мебель. Как бы в поисках припрятанных сокровищ, а на деле просто ради радости все крушить. Жертвы давали отпор не более, чем овцы, которых тащат под нож мясника. Прежде Рэйта все удивляло: почему они не примут бой? Их безропотность выглядела странной до отвращения. Но теперь он их хорошо понимал. В нем самом теперь не осталось ничего, способного биться.
Люди – не просто трусы или герои. Они – те и те, а также ни те ни другие, смотря какой выпадет расклад. Смотря кто сегодня за них, смотря кто – против. Смотря как сложилась их жизнь.
И какова им обещана смерть.
Горожан поставили на колени вдоль улицы в ряд. Кого-то толкнули силой. Кого-то швырнули. Большинство же сами пристраивались в конце шеренги и кротко опускались на мостовую. Пинок или затрещина, когда надо было кого-нибудь подогнать, но в целом обходились без насилия. В конце концов, избитый раб ведь дешевле здорового, а если он и так ничего не стоит, зачем вообще тратить на него силы?
Рэйт закрыл глаза. Боги, он измотан вконец. Так изможден, что на ногах держится с трудом. Он представил лицо брата, потом лицо Скары, но не мог толком разглядеть ни одно. Единственное лицо, которое стояло сейчас перед ним, было лицом той женщины, что рвалась в горящую усадьбу и выкрикивала имена детей сорванным, обезумевшим голосом. Под веками защипало от слез, и глаза сами собой распахнулись.
Ванстерец с кольцом из серебра в носу волок за подмышку женщину, похохатывая. Однако смех получался вымученным, неровным – будто он сам себя убеждал, что в этом есть нечто забавное.
По виду, Колючке Бату не до смеха. С обритой стороны перекатывались желваки, шрамы багровели на бледных щеках. На руке, что сжимала топор, проступили жилы – решимо, безжалостно.
– Да здесь одни те, кого на продажу везти дороже встанет, – проговорил воин, здоровый гетландец с кособокой челюстью, толкая на колени старика в конце ряда.
– Ну и что с ними делать? – добавил другой.
Колючка равнодушно бросила:
– Пожалуй, убьем их.
Одна из женщин сквозь всхлипы начала бормотать молитву, и кто-то заткнул ее оплеухой.
Сейчас, на его глазах, воплощалась мечта. Ограбить до нитки громадный город. Рыскать, как вожак диких псов, по улицам богачей, где в мирное время отыскал бы только издевки. Властвовать безраздельно – ведь у тебя есть меч, и в тебе хватит дряни, чтобы запросто пустить его в ход.
Глаза Рэйта наполнились влагой. То ли от дыма. То ли он плачет. Он думал о той, сожженной усадьбе, и его сплющивало, заваливало, как брата, с трудом удавалось вдохнуть. Похоже, все достойное спасения в нем погибло вместе с Рэкки или осталось далеко позади вместе со Скарой.
