Анна Мистунина - Искупление
И, отвернувшись, принялся чистить перья.
«Ветер! – воскликнул тогда Кар. – Ты что, виделся с ней?»
«Она позвала, я прилетел» – сказал грифон.
«Почему же ты не позвал меня?!»
«Она не хотела».
И Кар не нашел, что ответить. От Ветра скрыть не удавалось ничего, он видел, конечно же, что Кар намеренно задержался у магов до отбытия процессии. Частью из-за стыда перед Тагрией, частью – не желая встречаться с Атуаном. Тот, единственный кроме Верховного жреца, заранее знал о замысле Кати, знал – и не сказал ни слова ни Кару, ни императору. Кар не мог винить его за скрытность. Но и видеть не хотел.
Чанрет уехал на другой день после императора. Прочие аггарские вожди с остатками поредевших воинств отбыли еще раньше, торопясь к своим домам, к старикам и детям, чей мир был оплачен столь великой кровью. Из каждых десяти, выступивших против звероподобных, назад возвращались трое. Смерть унесла отчаянного Калхара, самоуверенного Ордитара, рассудительного Налмака. Их тени навек соединись с теми, кто ушел раньше, чтобы жить в памяти соплеменников, в горьком шепоте молитв, в звуках хвалебных песен. Слабое, впрочем, утешение для осиротевших близких.
Кар не выходил провожать отъезжавших. Исполняя волю императора, пленные маги очищали аггарские земли от мертвых звероподобных. Работа обещала затянуться надолго и быть день ото дня все более мерзостной. Жуткий ковер из трупов простирался на многие лиги, до края Ничейной Полосы и дальше, и гнил уже вовсю. Запах разложения пропитал все вокруг, так что живые мало чем отличались теперь от мертвых, а грифоны с трудом выносили близость своих двуногих друзей. Даже Ветер, и тот все время улетал куда-то с Морой, которую опекал как больного ребенка. Грифоница тяжело переживала потерю. Ее соплеменники, потерявшие своих людей, искали смерти в битве, яростно кидаясь прямо на копья, а когда все закончилось – улетели прочь, чтобы стать, как это случалось и в Империи, бедствием аггарских лесов. Мора же осталась, и ее жалобные крики разносились по ночам над холмами, заставляя магов стискивать кулаки и шептать бессильные проклятия, а жрецов – вздрагивать и хвататься за арбалеты.
Кар неотлучно оставался с магами, работая наравне со всеми или даже больше. Рядом, вопреки многократным приказам отправляться с войском домой, трудился Зарамик. Обязанности оруженосца не предписывали ему участвовать в сражении, в котором не участвовал, во всяком случае, мечом, его господин. Но Зарамик к обязанностям относился весьма своеобразно. Увидев, что императорское войско отступает, парень с отчаянным воплем бросился туда, где, как ему показалось, мог быть особенно полезным – в самую гущу, но споткнулся о чье-то тело и упал под ноги лошадям. В падении Зарамик потерял шлем; затем, пытаясь встать, получил по темени древком копья и больше уже ничего не помнил. Оставалось загадкой, как ему удалось уцелеть, но кроме ушибов, которые Кар милосердно исцелил, на теле оруженосца не было ни царапины. О подвигах своего господина Зарамик узнал с чужих слов. Наслушавшись, он окончательно счел Кара живым божеством и наотрез отказался его покидать: «А не нравится, так обратите меня в камень, ваша милость, что вам стоит-то?»
В юности, лелея честолюбивые мечты о кресле Сильнейшего, Кар и представить не мог, что это будет так – жалкие три с половиной сотни оборванных, голодных магов, с ними пара сотен еще более обтрепанных полукровок, от зари и до зари сооружающие костры и таскающие на них смердящие туши, чтобы с помощью Силы заставить их гореть дотла, ибо копать для них ямы было бы слишком долго и трудно. И он, победитель, Глава Совета Сильных, состоящего из одного-единственного израненного мага, Карий Сильнейший, весь черный от копоти и пропахший мертвечиной так, что от него шарахается собственный грифон.
Таким и нашел его перед отъездом Чанрет – на дальнем берегу реки, среди бесконечного зловония сжигаемых туш. Небо над головой было затянуто маслянистым дымом.
– Не нравится мне это, – заявил Вождь вождей, когда Кар вышел к нему навстречу, отирая со лба почернелый пот. – Разве твое дело собирать мусор? Или император повредился умом?
– Император не при чем, я здесь по своей воле. Признай, Чанрет, этот мусор набросал здесь все-таки я.
– По-твоему, лучше было этого не делать?! Ты точно не хочешь, чтобы мы остались помочь?
– Точно, брат. Возвращайтесь домой.
Чанрет помолчал, теребя поводья. Мокрый после переправы конь узнал Кара, потянулся мордой. Трупный запах его, прошедшего битву, не пугал. Кар погладил животное по длинной переносице.
– С императором у вас размолвка вышла, – полувопросительно заметил Чанрет.
– Можно и так сказать.
– Из-за той погибшей колдуньи? Не очень-то я понял, что там произошло. Да никто, думаю, не понял, разве Голоса, но они молчат. Не скажешь мне, Кар?
– Долго объяснять. Один из нас должен был умереть. Кати решила, что это будет она. Я не смог ее переубедить. У нее были к тому свои причины, но не мое дело говорить о них императору.
– Она была ему… кем-то?
– Он собирался жениться на ней.
Чанрет тихо присвистнул:
– Да, тебе не позавидуешь. Кар, если будет плохо… ты можешь вернуться когда захочешь.
– Я знаю об этом. Спасибо, Чанрет.
– Возвращайся, правда. И грифон придется кстати, мои парни прямо бредят им. Вернешься?
Конь настойчиво тянул Кара за рукав – выпрашивал лакомство.
– Не знаю. Рад бы, но… – Кар высвободил рукав и заговорил о другом: – Налмак погиб.
– Да. Уж не думаешь ли ты…
– Нет, – прервал Кар, – это в прошлом. Только позаботься о ней, Чанрет.
– Я ее родич, забыл? Думаешь, позволю ей терпеть нужду?
– Нет, конечно, прости.
– Будь спокоен, – сказал Вождь мягче. – Ее сыновья вырастут вместе в моими. Аррэтан не будет одинока.
– Спасибо. Мне важно это знать. И еще, Чанрет… Что, если я попрошу убежища не только для себя?
Вождь понял без объяснений – видно, и сам об этом думал. Его ответ оказался больше чем неожиданным:
– Зачем просить, оставайтесь. Места хватит всем.
– Вот так просто?! Речь о колдунах, Чанрет! Разве ты не должен посоветоваться с другими вождями?
– Мы – аггары, – казалось, Чанрет удивлен, что должен об этом напоминать. – Мы не отказываем в помощи. И не убиваем беззащитных, как имперские. Не знаю, с чего это император распоряжается пленными, как будто мы не вместе сражались и победили! Наши земли просторны, почему бы на них не жить и колдунам? Лишь бы хранили мир, а тут я спокоен, раз ты с ними. Оставайтесь. С Империей я улажу все сам.
Кар мог лишь качать головой и улыбаться: сколько бы ни прошло лет, аггары не переставали удивлять. Как недоставало ему этой их простоты!
– Ты самый лучший в мире друг, Чанрет. Словами не выразить, как я тебе благодарен. Позволь, я не скажу ничего сейчас, но если Эриан и впрямь забудет свою клятву… Тогда мой народ почтет за честь поселиться на ваших землях, и, клянусь, мы не будем вам в тягость! Что же до жрецов…
– О них не думай. Они не посмеют обнажить оружие на нашей земле, или твой император окажется клятвопреступником во всем. Но он, по-моему, не такой.
– Он таким не был, – вздохнул Кар. – Надеюсь, что и не станет, но… Будь все проклято! Чанрет, если бы это была твоя любимая?
– Я не забыл бы, что ты мой брат, – пожал плечами Вождь вождей. – И что ты одолел звероподобных тоже не забыл бы. Может, и он вспомнит, когда остынет? Не отчаивайся, Кар. Ну, добро, я поехал, ты знаешь, где меня искать.
– Знаю. До встречи, друг.
День за днем они передвигались к востоку, к Ничейной Полосе, сжигая туши везде, где находилось хоть немного дерева и насыпая над ними большие курганы там, где деревьев не было. Припасы, оставленные вождями аггаров, таяли на глазах. Грифоны охотились, чтобы накормить людей, но с каждым днем им приходилось летать все дальше от опустошенных тварями мест. Единственным, в чем не ощущалось недостатка, были стервятники. Кар задумался о возможности ускорить работу, приказав жрецам приняться за дело вместе с магами – но, хоть мысль и казалась заманчивой, не сделал этого. Война закончилась, значит, упомянутый Атуаном казус веры остался в прошлом. Заставить жрецов сотрудничать с колдунами не сможет теперь даже воля принца Империи.
Впрочем, среди оставленных императором стражей настоящих служителей храма было не больше двух сотен, а для жрецов вольных Кар был в первую очередь их боевым предводителем, а потом уж – принцем и колдуном. Так что уже на четвертый день те решили вопрос сами, взявшись с утра за лопаты, а вечером разделив с пленными свой рацион. С растерянностью и скрытым ужасом принимали Владеющие Силой милости от тех, кому привыкли отказывать даже в праве называться людьми; истинные люди шептали удивленные ругательства, обнаруживая в извечных врагах обыкновенных мужчин и женщин, страдающих от голода, усталости и страха. Наконец все оказывались сидящими у одних и тех же костров. И вот уже некий рыцарь, бормоча себе под нос – проклятие, да чем он хуже императора?! – уступал сумрачной черноволосой даме свой плащ, а прочие старательно глядели в другую сторону и пускали по кругу фляги дрянного кислого вина, протягивая пленным наравне со стражами. В такие минуты Кару чудился проблеск надежды, как в ночи, бывает, мерещится грядущий восход. И когда на третий раз рыцарь и его дама открыто сели плечом к плечу, а следующим вечером вместе ускользнули в темноту, Кар едва удержался, чтобы не отпраздновать это, по дикарским обычаям, перебрав того самого кислого вина.
