Оксана Демченко - Воин огня
– Он все помнит и сделает новые, – утешил себя сын вождя.
Вернулся к столу, положил книгу на середину, раскрыл, больше не глядя на текст, написанный знакомым почерком. На ощупь взял бутыль, сцедил из нее жидкий огонь на бумагу и столешницу, чувствуя себя злодеем похуже многих бледных. Он жжет книгу… Стиснув зубы, махиг бросил в гнусно пахнущую лужу несколько тряпок, сцедил вторую бутыль, допил безопасную воду со дна, нахмурился, пытаясь в очередной раз понять, насколько он свободен от тяги к «живой воде»? Ведь дышать ее парами приятно, хоть и постыдно. В четвертой и пятой бутылях огня было очень много, их Ичивари целиком вылил на пол и расплескал на стены, не тратя сил на просьбы к асхи.
Алонзо смотрел на происходящее с ужасом – это отчетливо читалось в его глазах, особенно когда махиг подошел с последней бутылью вплотную и наклонил ее над одеждой оптио, зажимая горлышко пальцем.
– Порой ваш Дарующий вроде бы наказывает умерших, отсылая после суда своего жариться у злющего абыра… Знаешь, если верить вашим Скрижалям, удел мученика высок и славен. Ты уже решил, гореть тебе или не гореть теперь, еще при жизни?
Ичивари резким движением выдрал салфетку и влил в рот оптио несколько глотков «живой воды». Тот судорожно захрипел, захлебываясь и вынужденно глотая, давясь от боли в сломанных ребрах. Нужного результата сын вождя добился: постепенно взгляд Алонзо стал более осмысленным.
– Иногда эта штука полезна, хорошо стирает из ощущений боль, – предположил сын вождя. – Ну что, пора прощаться, лито. Ты убил Гуха?
– Нет.
– Все же я тебя уважаю, – задумчиво вздохнул Ичивари, ставя бутыль на стол и затыкая пробкой. – Ты не стал просить и унижаться… Алонзо, ты хоть понимаешь сам, что не будешь ни единого дня счастлив на этом берегу? Ты лжешь себе, но я вижу, я уверен, ты любишь наш лес и уже не веришь в Дарующего так, как верил в юности. И тем более не веришь в орден… Ты еретик, Алонзо, за кормой остались твои ученики и твоя свобода, но бежать тебе, в отличие от меня, некуда… Я вижу в тебе отчаяние и слом. Мне жаль тебя. Джанори прав, иногда надо прощать врагов, только это бывает тоже проявлением жестокости.
Ичивари вырвал из столешницы оба ножа, освобождая руки оптио, стянул их приготовленной заранее тканью, останавливая кровь и перетягивая раны, а затем связал запястья поплотнее, но без грубости – у оптио и так нет сил сопротивляться, он еле дышит. Даже неловко снова забивать салфетку в рот Алонзо. Но надо… Сын вождя отнес пленника к самой двери, подальше от залитого жидким огнем стола. Вернулся, закрепил в углу жесткого переплета дедовой книги короткую свечку, найденную у изголовья койки оптио. Зажег, кивнул Алонзо:
– Не знаю, сможешь ли ты поймать меня и успеешь ли ты убить меня на этом берегу, но ведь и я со своей стороны приложу ответные усилия при встрече… Так что лучше нам избирать разные тропы в лесу жизни.
Подхватив тюк с вещами, Ичивари прошел через каюту, забрался на кровать и открыл узкое оконце. Усмехнулся. Кажется, именно такое было и на том корабле, с которого Рёйм унес свою будущую жену, спасая от страшной участи…
Пролезть в щель окна оказалось непросто. Но Ичивари знал, что иного способа покинуть корабль нет, и это помогало лучше, чем самый скользкий жир на коже. Прихватив зубами тюк, он сполз по борту и упал в воду. Нырнул и плыл под поверхностью так долго, как только мог, стараясь не покидать след корабля, где вода более мутная, взволнованная. Вынырнув, Ичивари увидел каравеллу довольно далеко, сделал несколько вздохов и снова нырнул, прилаживая тюк к поясу и выбирая направление к лодке рыбака.
Он выныривал еще несколько раз, все дальше от белого цветка раскрытых парусов, дышал вволю, позволяя себе отдохнуть и полюбоваться кораблем. Он слышал от деда: многим было жаль жечь эти «большие лодки», их красота казалась загадочной и притягательной. А гибель в огне подобна мести, направленной против слабых и невиновных, ведь не корабли начали войну, ее избрали люди…
– Да ломайте уже, – расстроился Ичивари, оттягивая очередное погружение. – Погасить ведь не успеете. Ну что за люди! Запах дыма не могут разобрать… Банваса на вас нет! При таком запасе воды у него б пожары исключались, любые.
Словно в ответ на попреки, над водой разнесся резкий свист боцманской дудки. Забегали люди, маленькие, похожие на муравьев. Полетели в воду крошечные ведерки на веревках… Ичивари удовлетворенно кивнул, нырнул и усерднее заработал руками и ногами. Теперь за морем смотрят все, кто может. Капитан – в хорошую трубу с дорогим стеклом, моряк на мачте – в плохонькую, зато с изрядной высоты. И вдоль бортов тоже стоят, обшаривают воду, прощупывают взглядами… Только зря, асхи им сегодня не друг. Уколет глаз бликом, нарисует зеленые круги утомления, ослепит и запутает. Ичивари оглянулся в последний раз, когда корабль стал лишь белой пушинкой у горизонта. Справились с пожаром, хорошо… Сын вождя улыбнулся. Никому из моряков он не желал зла.
Рыбак при виде руки, щупающей борт, подавился криком, а затем проявил боевитость и неразумность, за что Ичивари упрекнул его, отобрав весло и сердито растирая шишку на макушке.
– Ох, беда, мил-человек, ты уж не серчай, я-то думал – хлаф на дно тянет, – покаялся пожилой тагорриец, щурясь и убеждаясь, что незнакомец, забравшийся в лодку, исполняет знак света точно и уверенно. – Ну-ка еще побожись, что ты не хлаф! Кожей-то темен и глазом яростен…
– Ты смирного стукни по голове и глянь, как он заголосит, – буркнул Ичивари, смущенный тем, что изругал пожилого человека. – Не хлаф я, клянусь золотой чашей. И про маму мою ты зря высказался. Если б я не успел разглядеть твою седину, отправил бы в воду и вылавливать не стал.
Хозяин лодки, слегка сомневающийся в том, что это по-прежнему его лодка, поежился, внимательнее рассматривая нового знакомца. Ростом огромен, а ведь такие-то здоровяки, по слухам, все до единого состоят в личной охране герцога: подобных старательно высматривают во владениях их светлости де Брава еще мальцами и покупают. Кто же из родителей откажется? Кормить прожорливое чадо не надо, плата щедрая, да и в податях немалое послабление. Детей охотно везут на смотр и еще гостинец с собой берут, норовя подкупить и умаслить придирчивого наемщика. А то, что это на всю жизнь и, по-честному если, почти что в рабство… ну и пусть: не особо оно и тягостное, дома спину гнуть от темна и до темна ничуть не легче. Рыбак подумал еще немного и решил для себя, что этот здоровяк чем-то провинился и сбежал из герцогского дворца. Потому и носит он чужие короткие штаны, а рубаху пытался натянуть, но ткань не выдержала, лопнула на груди… Да и весло отнял не пойми как, будто само ему в руку прыгнуло. Опасный человек, бою обученный. Зыркает исподлобья, волосы длиннющие, видом дик…
– Положим, не хлаф, – осторожно согласился рыбак. – Мое дело маленькое, я мирный человек. Мне бы рыбки наловить да семью накормить. Ан вишь как: на течение попал, унесло меня сюда… Парус-то старый, лопнул, да и весло второе я уронил. Думал, хлаф со мной шутит, беды насылает. Тут ты из воды и полез, ручища здоровенная, головища черная…
Ичивари фыркнул, представил себе зрелище – и рассмеялся в полный голос. Жестом показал, как, по его мнению, рыбак отбивался от злокозненного хлафа. Тагорриец согласился и тоже засмеялся, часто кивая и поглаживая тощую бородку. Безбородость незнакомца тоже была подозрительна, но ведь всякий знает: хлафы как раз бородаты, а еще у них имеется хвост. То есть два раза мимо…
– Залатать парус я помогу, с одним веслом тоже управлюсь, если стоя грести, – задумался Ичивари. – Ветер-то попутный, к берегу.
– Ветер ему попутный, ишь, разговорился, учить меня надумал, – скривился рыбак. – Берег не всяк годен! Ума в тебе – тьфу, на ноготь, и того нет, весь в рост ушел да в плечи… К орденскому порту нас несет, к мысу Роха. Туда вон. Выгребать к югу зачнем, и хуже беда приключится: в пролив угодим, куда простому человеку и сунуться грех. Нам надобно держать к северу, обогнуть мыс да все морем, морем, до самого Серого плеса… Самое малое – пять дней труда и голода. Без рыбы я нынче. Ты ж, злодей, меня съешь! И на кой ты вынырнул здесь, и как это я веслом промахнулся…
– Дед, не вздыхай, – утешил Ичивари, споро, хоть и неумело снимая парус. – Ты пока заплаты ставь, а я рыбы наловлю.
– Нету ее! Вон – удочки все не шелохнутся, сеть пустая.
– Здесь нет, ниже найду. Я хорошо плаваю.
Ичивари подмигнул деду и нырнул через борт, почти без плеска уйдя в воду. Тагорриец недоуменно пожал плечами, помолился наспех – да и сел латать парус в тайной надежде, что чужак как явился из моря, так в нем и сгинет. Долго уже нет его. Даже слишком долго. Рыбак беспокойно оглядел море и вздохнул. Покосился на борт, на весло. Потом на длинный багор, уложенный на дно лодки возле ног. И решил, что самое верное – ничего не делать. Пусть движется все, как угодно Дарующему… Подкрепив здравую идею самой короткой из известных молитв, тагорриец выбрал лоскут и приладил на парус. Удачно… можно браться за починку.
