Евгений Лобачев - Поход скорпионов
Буквально через несколько минут наш бег сменился вялой трусцой, мы едва переставляли ноги. Каждый вздох, каждый шаг давался со все большим усилием, будто мы и впрямь на бегу прорывали невидимую пелену, паутину, сплетенную из яда, злобы и жажды убийства! Легкие работали так, что трещали ребра, но воздух… воздух вливался в них тонюсенькой струйкой – так жадный хозяин по капле цедит вино в чаши незваных гостей. И это выматывало, выматывало смертельно.
Я бросил взгляд по сторонам. На спутников было больно смотреть, они выглядели глубокими стариками, бредущими к общей могиле.
Кожа Гиеагра сделалась серой, вздувшиеся вены бугрились синюшными струпьями.
У Глаза по плечам и бедрам бордовыми язвами растеклись следы плевков тех тварей, похожих на летучих мышей.
Бурдюк выглядел не лучше: одежда и кожа, исполосованные лапами демонов, делали его похожим на израненного тигра, который чудом сумел уйти от охотников.
Эписанф, в эту минуту куда более чем обычно похожий на помешанного, закатывал глаза и беспрестанно шевелил губами; Лаита же, спрятав руки под балахон, что-то теребила на груди, должно быть амулет.
Лес давил, изматывал, измывался. Лес высасывал силы и чувства, высасывал даже страх, гнавший нас вперед, опустошал, оставляя внутри одно лишь желание – упасть на землю и больше не двигаться. Никогда. Больше не в силах бежать, мы перешли на шаг, потом остановились…
Первым не выдержал Глаз. Схватив Эписанфа за плечо, он развернул его к себе и проорал:
– Будь ты проклят, старик! Ты что, не понимаешь, что мы вот-вот передохнем, как мухи?! Ты остановил этих тварей, ты можешь! Сделай что-нибудь!
– Знал бы как – сделал бы, – прошептал философ. – Неужели ты думаешь, что я нарочно мучаю нас?
Остановка… Нет ничего хуже остановок. Когда движешься – бежишь, идешь или даже ползешь, ты жив, у тебя есть силы, ты имеешь шанс достигнуть, добиться, победить. Но стоит остановиться – и силы оставляют, улетучиваются неведомо куда, и ты превращаешься в немощную груду мяса и костей, в труп, в добычу для стервятников и шакалов.
Я рухнул, не успел Эписанф докончить фразу. Жизнь утекала из тела, как вода из прохудившегося кувшина.
– Мильк, это становится дурной привычкой, – кривясь от боли, ко мне наклонился Бурдюк. – Ты совершенно не держишься на ногах…
Он попытался подхватить меня за плечи, наверное, хотел помочь подняться… но вместо этого хлопнулся на землю рядом со мной.
– Ты видишь, Эписанф? – рявкнул Глаз. – Дай какое-нибудь зелье, иначе, клянусь, я выпущу тебе кишки!
– Зелье?! – завопил Эписанф. – Какое тебе зелье? Мышьяк подойдет? Настойка белладонны? Или цикуты отведаешь? Ты хотя бы представляешь, какого рода немочь поразила нас?
– Пока ты будешь выяснять, философ, мы тут передохнем все, – встрял в разговор Гиеагр. Он едва держался на ногах. – Дай то, что сочтешь подходящим. Раз ты одолел чудовищ, должен одолеть и нашу хворь. А будешь мешкать, я помогу Глазу выпустить тебе кишки.
– Безумцы, – пробурчал Эписанф, запуская руку в мешок. – Я припас для этих тварей одни лишь яды. Любой из них угробит вас в два счета. Вот если бы…
Он вдруг запнулся, должно быть нащупав что-то необычное или то, о чем давно забыл. Секундное замешательство – и вот из мешка на свет явилась небольшая тыквенная фляга, из тех, в какие наливают свои вонючие настойки базарные знахари и шарлатаны. Выудив флягу, Эписанф какое-то время разглядывал ее, удивленно вскинув бровь.
– Вот уж не думал, что брал такое, – пробормотал он. – Впервые вижу эту флягу, но почему-то кажется, я знаю, что в ней.
– И что же? – Глаз нетерпеливо протянул руку.
– В-вино, – выдавил Эписанф. Выглядел он донельзя озадаченным, как будто и впрямь впервые в жизни разглядел содержимое своего мешка. – Мне кажется… особое вино, – добавил он, завидев алчный блеск в единственном глазу собеседника.
– Особое? Еще лучше!
Мгновение, и фляга, булькнув, перекочевала в лапы варвара. Нетерпеливыми пальцами Глаз сорвал крышку, и воздух наполнился резким ароматом, действительно отдаленно напоминающим винный.
– Эй, полегче! – вскинулся Эписанф. – Я не уверен, но лучше не более двух глот…
Поздно! Жадные губы Глаза впились в горлышко фляги. Кадык разбойника заходил вверх-вниз: раз, другой, третий… И вдруг…
Выронив флягу (Эписанф едва успел ее подхватить), Глаз схватился за горло. Из выпученных глаз брызнули слезы. Раззявив пасть, бедняга сделал несколько судорожных вдохов, но каждая порция воздуха, казалось, лишь добавляла ему страданий.
– Э… мне кажется, лучше не дышать! – запоздало предупредил Эписанф.
Как всегда не ко времени. Свирепое око варвара налилось кровью. Вытянув руки, он вцепился в горло философа, навис над ним, распространяя вокруг все тот же странный запах.
– Ты что… Что мне подсунул, – просипел Глаз. – Глотка горит! Убью, Непосвященный!..
Но как ни грозен был Глаз, ничего не случилось. Несколько секунд пальцы его оставались недвижны, и вдруг лицо расплылось в блаженной улыбке.
– Жалом клянусь, это чудо-вино! – пропел Глаз срывающимся голосом. – Да мне теперь ни одна сволочь нипочем! Эй! Э-э-э-эй!!! – Последнее он выкрикнул в каком-то бешеном порыве, будто сила тысячи бойцов разом влилась в его грудь.
– Эписанф, дружище, я тоже хочу такого вина, – протянул руку Бурдюк.
– Сначала тем, кто на ногах! – заявил Гиеагр.
– Мне еще! – встрял Глаз.
– Тебе хватит, – ворчливо бросил Эписанф, протягивая флягу Бурдюку. – Два… два глотка, Бурдюк, слышишь? И задержи дыханье, пока не отпустит. Да… так…
Приняв флягу, Бурдюк сделал два больших глотка, и тотчас невыразимая мука перекосила его лицо. Зажав нос, разбойник издал душераздирающий стон… Я не мог оторвать глаз от этого жуткого зрелища, но вдруг обнаружил, что страшная фляга находится уже в моих руках.
– Два глотка, и не дыши, – сказал Эписанф. – А на него не смотри, в первый раз со всеми так…
Я поднял флягу, в нос ударил все тот же резкий запах. Зажмурившись, сделал два глотка.
Боги! Как будто в глотку влили ковш расплавленной бронзы! Дыхание перехватило, я рухнул на бок и мог лишь открывать и закрывать рот, уподобясь выброшенной на берег рыбе! Щеки стали мокры от слез, мерзкий запах никак не желал выветриваться, утраивая мои страдания. Между тем колдовская жидкость устремилась к желудку, опаляя пищевод и делая его похожим на раскаленную печную трубу. В полной уверенности, что умираю, я всхлипнул и мысленно обрушил тысячу проклятий на голову коварного старика! Но… Секунды шли, а смерть все не являлась за мной. Напротив, тепло, разлившееся по жилам, было приятным и приводило в чувство. Короткое время спустя я ощутил, что прежние силы вернулись ко мне, вернулись даже с избытком, что нынче я горы могу своротить!..
Будто неведомая пружина развернулась внутри – я вскочил на ноги, готовый драться с целым светом. Было видно, что уже все попутчики отведали чудесного вина – по раскрасневшимся лицам, по шальному блеску в глазах. Даже Лаита как будто приободрилась.
– Что это такое? – Глаз не отрывал взгляда от опустевшей наполовину фляги, которую Эписанф прятал в мешок.
– Вино по особенному рецепту, – ответил философ. – Придает необычайную бодрость. Его иногда завозят откуда-то с севера. Действует убойно, и еще я кое-что добавил от себя… Но никак не возьму в толк, ведь я думал, что давно потерял флягу… Я уж и думать о ней забыл, и вдруг…
– Потом будешь ломать голову, – оборвал Гиеагр. – Пора удирать отсюда, твари, кажется, приходят в себя.
И верно! Краем глаза я вдруг заметил движение у ближайшего дерева. Корни! Проклятые корни вновь зашевелились. Пусть в их извивах еще не было давешней целеустремленности, они как будто только отходили от тяжелого сна, ничего не осознавая, но все равно это был плохой знак, очень плохой.
– Вперед! – рявкнул Гиеагр, и мы побежали.
Четверть часа спустя полоса проклятого леса осталась далеко позади. Деревья вновь выглядели как прежде – ни вывороченных корней, ни странных наростов, ни утыканных шипами ветвей. И тишина, прежняя гнетущая тишина опустилась на лес, как будто то, что правило этим миром, решило отдохнуть, поразмыслить в этом жутком безмолвии и приготовить нам новую ловушку.
Не сбавляя темпа, мы бежали еще полчаса, пока Эписанф не взмолился о привале. Его тощая грудь ходила ходуном, из горла вырывались хрипы.
– Терпи, философ, – увещевал Гиеагр, – будет привал, дай только добраться до какой-нибудь поляны. Под этими деревьями я нужду не остановлюсь справить, не то что на травку лечь.
Поляна сыскалась очень скоро. Не такая большая, как в прошлый раз, она тем не менее имела существенное преимущество, ибо являла собой огромную каменную плиту, усеянную булыжниками, большими и малыми, и возвышающуюся над землей на целый локоть. Растений мы теперь опасались не меньше, чем диких зверей и чудовищ, так что не стоит и говорить о том, сколь обрадовала нас эта находка. Вырвав вьюнок, пустивший корни кое-где в трещинах, мы устроили привал, мня, что находимся в куда большей безопасности, чем прежде.
