Андрей Буторин - Сильнее боли
Галя тоже оцепенела, замерла посреди комнаты, а потом медленно-медленно сползла, будто тая, на колени и завыла, кусая губы.
– Галя, Галя, – забормотал Тарас, готовый и сам рухнуть рядом с любимой, так ослабели вдруг ноги, – не надо, держись, ты испугаешь Костю… – А потом он заглянул в безумные Валеркины глаза и сказал, стараясь, чтобы голос оставался спокойным: – Валера, ты что? Это же я, Тарас. Ты что, не узнал меня? Отпусти мальчика, что ты делаешь? Ведь это ребенок. Давай поговорим по-мужски.
– По-мужски?! – захохотал Валерка. – Ты наконец-то стал мужчиной? Поздравляю. Это она доставила тебе такую радость? – мотнул он потной головой в сторону давящейся всхлипами Гали.
Тарас чувствовал, что внутри у него закипает неведомая ему доселе злость. Он готов был сейчас, не задумываясь, броситься на бывшего друга. С голыми руками против ножа. Но Валера угрожал Костику, а потому приходилось сдерживать внутри пар, давление которого могло бы, наверное, разнести эту квартиру на камешки.
– Валера, – сказал он. – Скажи, чего ты хочешь?
– То, что я хочу, ты не сделаешь, хлюпик. И она не сделает. И даже твой папаша. Ведь это же твой отец, да? Сильный, красивый, живой. А у меня больше нет отца. Ты можешь воскресить его, сволочь?! Ты можешь хотя бы отдать мне его тело? Нет? Так чего ты тут вякаешь, гадина? Это вы с твоим папочкой убили его, развеяли по ветру! Вы!..
– Так чего же ты все-таки хочешь? – резко прервал эту истеричную тираду Тарас. Он, конечно, рисковал, но еще больше он опасался, что, заведя себя до предела, Валерка не выдержит и полоснет по Костиному горлу.
– Я хочу, чтобы восторжествовала справедливость, – почти спокойно ответил Самсонов. – Вы убили моего отца, теперь ты убьешь своего. А потом она убьет тебя.
– А что будет с ней? – машинально спросил Тарас, потому что и впрямь это волновало его в первую очередь. Он думал сейчас лишь о том, как спасти Костю и Галю.
– Это тебя уже не будет беспокоить, поверь мне, – раздался вдруг глухой низкий голос от окна. Солнце уже переместилось из его проема, и, хоть окно оставалось ярким, Тарас теперь смог рассмотреть лицо Голубева. Неприятное, осунувшееся, с черными мешками под глазами. И еще он увидел так не идущую к этой трупной маске мягкую, почти добрую улыбку, адресованную ему.
– Соглашайся, – коротко бросил отец, даже не взглянув на Тараса.
– Миф, ты уж прости, – не переставая улыбаться, перевел Голубев взгляд на отца, – но стрелять он будет в голову. В упор. Тебе не будет больно, командир.
– Соглашайся, – вновь повторил отец, словно не слышал сказанное инвалидом.
– Из чего я должен стрелять? – спросил Тарас, потому что уловил в голосе отца нечто, подарившее ему смутную надежду. Может быть, ему это только показалось, но ему требовалось сейчас хоть что-нибудь делать, иначе клокочущий внутри пар готов был в любое мгновение вырваться наружу.
– Во втором ящике слева, – чуть двинул головой Кирилл, указав глазами на закрытый шкаф с шестью выдвижными ящиками в два ряда.
– Только медленно! – прикрикнул Валерка. – И не вздумай шалить. – Приопущенная было рука с ножом вновь поднялась к Костиному горлу.
Тарас осторожно подошел к шкафу и достал пистолет. Тот оказался неожиданно тяжелым, и Тарас чуть не выронил его.
– Снимай с предохранителя и подходи к отцу, – скомандовал Кир.
– Только медленно, – вновь повторил Валерка, но на сей раз неуверенно и будто бы даже удивленно.
Рука с ножом вдруг стала опускаться все ниже и ниже, а левая, прижимавшая мальчика за грудь ладонью, сорвалась и безвольно повисла вдоль Валеркиного тела. Нож выпал из правой руки, и уже в следующее мгновение она тоже болталась, подобно пустому рукаву. Валерка недоуменно смотрел на свои руки, а Костик медленно повалился ему под ноги.
К нему сразу бросилась Галя.
– Сто-ять, – словно пьяный, пробормотал Валерка, но уже не только руки и язык, но и ноги не подчинялись ему. Он рухнул на пол сжатым снопом. Подобно упавшей большой заводной кукле, учитель физики задергал руками и ногами, а изо рта его доносилось нечто невнятное и нечленораздельное.
Галя схватила валявшийся нож и быстро освободила от пут руки и ноги сынишки. Потом она осторожно сорвала скотч с Костиного рта, и мальчик заплакал:
– Мама, мне больно!
Стоявшая на коленях Галя прижала сына к груди и зашептала:
– Потерпи, солнышко, потерпи, моя радость, сейчас все пройдет.
Всхлипнув еще пару раз, Костя спросил, испуганно глянув на дергающегося Валерку:
– Дядя играет, да, мама? Он мне сказал, что мы поиграем в разбойников. И он замотал мне ручки и ножки. И бабушке Оле он ручки и ножки замотал. И роты нам тоже этим закрыл. А потом он закрыл меня тряпкой и понес. И мне не понравилась эта игра. И теперь она мне совсем уже надоела. Это плохая игра, мама! Зачем вы в нее играете? А дядя Тарас тоже разбойник, потому что у него пистолет? Мама, мне не нравится игра… Давай пойдем к бабушке Оле. Ей тоже игра не понравилась, она кричала и плакала.
– Пойдем, сейчас пойдем, котичек. Дяди уже скоро доиграют. Совсем-совсем скоро, и мы пойдем… А дядя Тарас не разбойник, а сказочный принц.
– Уходите! – крикнул Гале Тарас. – Какая игра? Какой принц? Ты что, не видишь? Уходите!
– Не кричи на нас, сказочный принц! – неожиданно дурашливым голосом ответила ему Галя. – Ты разве не видишь, что злой и добрый волшебники борются друг с другом? И мне очень интересно узнать, кто победит. И если победит добрый, к заколдованным принцессе и принцу вернется память, и они поженятся, и будут жить долго и счастливо.
– А если победит злой, – буркнул Тарас, – то они умрут в один день. И я могу назвать точную дату.
– Дядя Тарас, ты разве не знаешь? – засмеялся вдруг Костик. – Злой волшебник не может победить! Ведь он же злой! Он никого не любит. Как же он победит? – Мальчик посмотрел на Галю: – Мама, ведь правда же?
– Правда, мой маленький, правда, мой сладенький.
– Ох, мама, – вздохнул Костя. – Ты тоже ничего не знаешь. Я уже давно не маленький. Но ладно, давай досмотрим эту глупую сказку.
Между тем Тарас уже давно наблюдал за «волшебниками», которые молчали с тех самых пор, как он достал пистолет. Отец и Кирилл Голубев словно застыли, и только пот, струящийся из-под кепки отца, и вздувшиеся на шее вены показывали, какое дикое напряжение тот сейчас испытывает.
Тарас обернулся и посмотрел на Валерку, который по-прежнему судорожно дергал конечностями, лежа на полу. И тогда он наконец понял, что происходит сейчас и происходило до этого. Тарасу стало до отвращению к себе стыдно за то, что он несколько минут назад испытывал к Валерке. Конечно же, тот был ни в чем не виноват. Придя «на прием» к Голубеву, он попросту попал в ловушку. Конечно же, по воспоминаниям Тараса, живущим в нем, капитан-инвалид узнал Валерку и решил использовать его по полной. Подключиться к учителю физики было для него элементарным делом. А внушить то, что нужно, при визуальном контакте он смог, и не дожидаясь сна. Так что похитил Костика и шантажировал его жизнью вовсе не Валерка Самсонов, а все тот же свихнувшийся Кирилл Голубев. А теперь к Валерке подключился и отец, впервые используя свой дар не только для «считывания» информации, но и для внушения. В Валеркином мозгу схлестнулись две равные силы, и теперь оставалось лишь ждать, какая из них победит.
Глядя на отца, казавшегося спящим, но никогда еще не находившегося в большем, чем сейчас, напряжении, Тарас почувствовал вдруг такую за него гордость, такую любовь, что готов был прижаться к нему и передать эту любовь для удесятерения силы. Но подумал он это лишь образно, а вот в следующее мгновение понял вдруг, что в подспудно возникшем желании может таиться и рациональное зерно.
Конечно, он не стал прижиматься к отцу, опасаясь, что может отвлечь, нарушить его ментальную связь с Валеркой. Он приблизился осторожно и остановился в двух шагах от отца. Заговорил медленно и монотонно, словно читал молитву:
– Папа, я люблю тебя, я горжусь тобой. Я всегда любил тебя и ждал твоего возвращения. Я знал, что ты не предавал меня, и нет в том твоей вины, что ты не мог жить с нами. Я верю и знаю, что ты любил меня, что ты продолжаешь любить меня до сих пор. Люби меня, папа, пожалуйста, люби! И я тоже буду любить тебя всегда-всегда-всегда.
* * *Что произошло в следующую секунду, Тарас не сразу понял. Чуть дрогнул отец, выгнулся и обмяк в инвалидном кресле Голубев, прекратили стучать по полу Валеркины руки и ноги. А сам Тарас, обведя взглядом комнату, вспомнил вдруг, что уже был здесь несколько дней назад. Он сидел на том самом стуле, где сейчас отец, а напротив так же стояло кресло Голубева, и они вели с инвалидом совершенно глупейший разговор о дурацком обете безбрачия, о карме и ауре, о прочей подобной ерунде. А потом Тарас вышел отсюда, прогулялся немного по городу и отправился домой.
Пожалуй, пора это было сделать и сейчас.
