Ксения Медведевич - Ястреб халифа
– Ну вы же всех убиваете, – мальчишка снова пожал плечами.
– Тебе еще нет тринадцати, – еще мрачнее отозвался нерегиль. – И ты – не Умейя. Так что останешься в живых.
– А… – серьезно кивнул мальчик. – Тогда я пошел?..
И, не отводя от Тарега настороженных глаз, сделал попытку отползти назад. Его босые ступни уперлись в руку безголового искателя наслаждений. Мальчишка обернулся, увидел за спиной перерубленные кости и сине-розовые ошметки вен над плечами трупа и заорал благим матом.
Тарег плюнул, вздернул его на ноги и остро ткнул пальцем в переносицу. Мальчишка тут же обмяк. Послушав ровное спокойное дыхание, нерегиль перекинул невесомое тело через плечо и пошел к дому кади. Махтуба так обрадовалась новым заботам, что Тарег получил передышку от принудительного кормления – пацаненок съедал все, что приносила невольница, причем съедал за себя и за Тарега. Но через два дня «мамушка» раскусила хитрость и долго ругала нечеловеческое коварство сумеречников.
А потом отъевшийся, приодевшийся и раздувшийся от гордости Зариф – так звали мальчишку – сходил в аль-каср и объявил, что теперь он гулям самого Ястреба. Послушав восхищенные охи и вздохи – «ой, а не боязно тебе? А какой он? Часто бьет? Как, не бьет вообще? Ты ему понравился? Как не водит в спальню? А что он вообще с тобой делает?» – Зариф нашел ближайший к воротам в Охотничий дворик кипарис и выкопал из-под корней свой узелок с драгоценностями. Мальчик знал, что Ястреб поднял на ноги всю Исбилью в поисках вещей, которые могли бы принадлежать Айше, но так пока и не смог найти ничего, что держала в руках или носила на себе прекрасная беглянка. И Зариф передал своему господину диковинный браслет с цаплями:
– Вот, хозяин, я его не носил, клянусь…
– Не клянись, – зашипел, как всегда, нерегиль, и Зариф больно прикусил язык.
Единственное, чего его господин по-настоящему не переносил и за что мог нещадно выругать и даже приказать сечь розгами, – это упоминание благословенных Имен Всевышнего. Впрочем, по сравнению с прежними хозяевами Зарифа господин Ястреб даже со всеми своими странностями сошел бы за доброго дядюшку – за что мальчик каждый день благодарил Всевышнего. Утром, днем, вечером и перед сном.
…Повертев в руках браслет Айши, Тарег осторожно опустил его в чашу. Вода покрыла безделушку полностью – золотой ободок не был широким, его рассчитывали на тонкое запястье женщины Сумерек. Дождавшись, пока вода успокоится, нерегиль легонько дунул на поверхность и стал ждать. Через мгновение отражение резных золоченых квадратов потолка утонуло – и в воде всплыли совершенно другие цвета. Подушки из грубой ковровой ткани, с сине-красно-черными полосами узоров. На лежанках вдоль стен красно-синие потертые ковры. Над входом с колышущимся солнцем – охряной ковровый отрез с красными пушистыми шариками на длинных шнурках. Кайсар, постоялый двор.
Айша полусидела на лежанке, обмахиваясь тростниковым веером. Белое, очень бледное лицо четко выделялось на черном фоне стенных ковриков, темные косы змеились по оголенным плечам. Ворот рубашки сполз до локтей, полные груди поднимались дыханием под белой полупрозрачной тканью. Розовое атласное платье она расстегнула, так что под рубашкой была видна даже темная впадина пупка.
Между лежанками, вокруг простого одноцветного достархана, сидели женщины в таких же расстегнутых рубашках. Кто-то, как и Айша, обмахивался веером, кто-то обтирал платком складки под грудями, соски вылезали за приспущенный ворот. Жара. Пот струился по лицам, мокрая тонкая ткань облепляла выпуклые животы, шальвары липли к влажным бедрам. На лежанке напротив Айши сидели два мальчика в одних рубашках.
В дверном проеме висели занавески дешевого шелка – непрозрачного, узелкового, с провисшими счесами нитей, от которых он казался полосатым. Вдруг за порогом возникла тонкая стройная тень – и Айша резко выпрямилась.
– …Госпожа, это я, – шепнула Хальва, проскальзывая под занавеску.
Айша со вздохом облегчения опустила длинный отцовский ханджар. Сидевшие внизу женщины с ужасом проводили глазами тускло блеснувшее в полумраке комнаты лезвие. Со скрипом вложив кинжал в ножны, девушка положила приятно холодивший руки металл обратно под подушку.
Рабыня поставила на пол полную снеди корзину, вытерла рукавом пот с лица и стала с облегчением разматывать плотный головной платок, одновременно пытаясь стряхнуть с плеч ткани хиджаба. Не успела она отколоть заколку под подбородком, как за драно-полосатой занавеской заколыхалась толстая низенькая тень, и голос хозяина кайсара умильно позвал:
– Госпожа! Госпожа! Вас спрашивают, госпожа!
Хальва сдавленно ахнула. Айша вскочила на ноги и зашипела, как змея:
– Говори, сучка, с кем спуталась!
Глаза рабыни забегали, а толстый Якуб снова позвал из дневного света внутреннего двора:
– Госпожа, а госпожа! Там на улице вас ждет юноша, по виду из благородных! Очень просит выйти к нему!
Хальва ничего не смогла ему ответить – Айша бросилась, как кобра, повалила рабыню на лежанку и намертво сжала пальцами горло. Сверля страшным взглядом хрипящую от ужаса невольницу, девушка мелодично откликнулась стоявшему снаружи хозяину кайсара:
– Скажи юноше, что госпоже нужно переодеться, о Якуб!
Толстяк с хихиканьем засеменил прочь, а Айша разжала пальцы на горле невольницы:
– Говори, сучка.
Лицо опрокинутой на пыльный ковер Хальвы блестело от пота. Она в ужасе покосилась на сгрудившихся в крошечной душной комнатенке женщин и запищала:
– Клянусь жизнью, госпожа, я, как вы и велели, спросила, где здесь, в Малаке, собираются женщины, и пошла на рынок к Воротам Москательщиков. И там купила овощей и вареного риса и тут заметила, что за мной идет юноша, по виду из благородных, в шелковой зеленой чалме и красивом кафтане. И я не пошла к кайсару, а пошла к мосту через реку мимо мазара сыновей Мервана, а он все шел за мной и не отставал. Тогда я подошла к нему и велела меня не преследовать…
– Так и велела? – зло прищурилась Айша.
Невольница захлопала глупыми глазенками и запищала еще тоньше:
– Да, я так и сказала, зовут меня, мол, Хальва, и я невольница, а чья я, не скажу, и знание того, что на седьмом небе, ближе к тебе, о бесстыдник, чем то, о чем ты просишь!
– Понятно, – процедила Айша. – Так он тебя проследил.
– Клянусь Всевышним, госпожа, пощадите, я подождала, пока он уйдет, долго-долго стояла у моста!
Айша залепила глупой дуре пощечину и выпрямилась. Хальва зарыдала, прижимая грубый некрашеный рукав к щеке.
И вдруг ее прорвало:
– Он хочет взять меня в харим! И я не против! Мне надоело бегать от смерти! В хариме покойного господина у меня было шестнадцать рабынь, мне прислуживали пятеро евнухов! И где я теперь! Вы посмотрите, госпожа, что на мне надето! Вы продали все наши драгоценности, всю нашу одежду, опустошили все ларцы, и куда мы добрались на эти деньги? До Малаки! А до земель Бану Марнадиш еще неделя пути! Я не хочу больше скитаться по пыльным дорогам на вонючих верблюдах, не хочу спать на жестком полу в нищих кайсарах с клопами в подушках! Продайте меня Юсуфу ар-Рамади, он поэт, красавец, он даст за меня любые деньги!
– Так вы уже, я смотрю, познакомились, – усмехнулась Айша, которая даже бровью не повела на всю эту тираду.
– Да! – ошалев от собственной смелости, выкрикнула рабыня. – Я встречалась с ним у ворот мазара каждый день, начиная с прошлой пятницы!
Айша смотрела на скорчившуюся на лежанке женщину. Та размазывала по щекам краску с подведенных век и бровей. Нищенский хиджаб свалился с нее окончательно, открывая яркий оранжевый шелк платья с золотой вышивкой, – былая роскошь харима Бени Умейя выпросталась из отрепьев, как крылья бабочки из слизи хитиновой куколки-выползня.
И кивнула:
– Хорошо. Будь по-твоему.
Хальва поперхнулась всхлипом. Айша оглядела ее холодным оценивающим взглядом и продолжила:
– Приведи себя в порядок. Ар-Рамади хороший поэт, а значит, вкус у него тоже хороший. Я не хочу продавать ему грязную нечесаную рабыню с соплями под носом. Девочки, дайте ей зеркало и ларец с красками и притираниями.
Потом Айша подняла голову и оглядела сбившихся в кучку полуголых женщин. И сказала:
– Иман, сестричка, мне очень жаль, но мы больше не можем здесь задерживаться. Тебе, похоже, нужен не только отдых, но и лекарь. Прости, но нам придется позвать сваху – пока не поправишься, поживешь у нее, а потом тебе подыщут мужа.
Одиннадцатилетняя девочка кивнула и зашлась в приступе кашля. Ее мать, одна из любимых невольниц старого Умара, обняла дочь за плечи и прижала к себе:
– Госпожа, продайте нас свахе вместе. Пусть тот, кто купит ее для харима, возьмет меня к себе служанкой для протирания посуды.
– Хорошо, тетя Амат, – почтительно склонила голову Айша.
Про себя она подумала, что Амат двадцать четыре года. Скорее уж ее – здоровую, красивую, уже рожавшую – купят для харима. А Иман… ну что ж, за страдавшую кровавым кашлем девочку оставалось только молиться.
