Дмитрий Иванов - Артефакт
– Идем, – сказал я, поворачивая назад.
Виталик послушно дожидался меня. Он флегматично курил, выпуская дым в приоткрытую форточку. Сидя в только что угнанном пятнистом «Хаммере», в своей новенькой пятнистой униформе, с автоматом наперевес, смотрелся он вполне органично и, кажется, вовсе не нервничал. Я просто залюбовался своим уверенным другом…
Двое коренастых бородачей прошмыгнули мимо «Хаммера», плотоядно косясь на Кеглю: он даже не удостоил их взглядом, хотя вид у них был довольно хищный. Надеюсь, Кегля трезво оценивал свои возможности…
– Надо поговорить, Виталик, – сказал я, подойдя к водительской дверце.
Он посмотрел на меня прищурившись, потом перевел взгляд на Юлию, и я увидел, как вдруг сузились его зрачки. Не знаю, что его насторожило, но, кажется, притворяться дальше нужды уже не было.
– Не дергайся, – предупредил я, слегка тронув свой автомат. – Я не собираюсь с тобой воевать.
Он усмехнулся:
– Не держишь зла?
– Вы нашли второй медальон?
Некоторое время он смотрел на меня молча, вероятно, размышлял – имеет ли смысл откровенничать, потом порылся в кармане куртки и, вытащив связку ключей, потряс ею в окно машины: медальон – точная копия моего – болтался на этой связке.
– Не собираешься со мной воевать?.. – снова усмехнулся он.
– Зачем?
– Зачем?.. – подавшись вперед, Кегля слегка высунулся в окно, испытующе заглядывая мне в глаза. – А ты не в курсе?
– Нет…
– Останется только один… – нарочито мягко и даже как-то нараспев произнес он, улыбнувшись во всю ширь. И я заметил, что ствол автомата Кегли медленно опускается, норовя, как и его приветливый хозяин, заглянуть мне прямо в глаза. Я отскочил. Конечно, в данной ситуации я сам добивался доверительных отношений, но все же не был готов довериться «местному» другу до такой степени…
Виталик задорно рассмеялся:
– Это неизбежно, Валя. Тебе придется смириться…
Похоже, здешний Кегля не боялся ни меня, ни смерти, ни черта в ступе… Надо сказать, такого разнузданно бесстрашного Виталика я раньше и вообразить себе не мог, и эта дерзость вызывала определенное уважение.
– Нельзя ли поподробнее? – спросил я.
– Какие еще подробности тебе нужны?.. Иначе все бы просто остановилось, разве это не ясно? Нам нечего было бы делать. Это такая игра, ты еще не понял?
– Нет… – покачал головой я.
– Жизнь – игра, это еще Шекспир заметил… – насмешливо пояснил Кегля, и в его голосе я вдруг уловил какую-то наивную, буквально детскую интонацию. Или мне это только почудилось?..
– Шекспир… – нахмурился я. – И ты хочешь в этой игре выиграть?
– А иначе, какой смысл?
На подобный вопрос я не был готов ответить… Но и играть в такую жизнь мне совсем не хотелось. Пожалуй, я даже не был уверен, хочется ли мне вообще жить, учитывая обстоятельства…
– Я не хочу играть с тобой в эту игру, Кегля, – вздохнул я. – И не жизнь – игра, а война твоя – игра… Ты ведь не совсем тут рехнулся, у тебя же иммунитет есть, разве не так?.. У нас у всех иммунитет.
– А у тебя-то от чего иммунитет? – с невинным видом поинтересовался Виталик. – Не от морали, случайно?
– От морали? – недоуменно переспросил я…
И тут же, как ушат холодной воды, на меня обрушилось понимание. А он, кажется, прав… Я ведь даже себе объяснить не смог бы, почему, к примеру, убивать нельзя, особенно за дело, если естественный ход событий всегда доказывал обратное, и вполне убедительно. Реальность упорно игнорировала христианские заповеди… И от чего это я такой белый и пушистый, по сравнению с собственными двойниками, при всем нашем завидном иммунитете?
– Ты-то у нас из какой стихии? – уже издевательски допытывался Кегля. – Из ветреной?
– Я понимаю, что это давит, – угрюмо подтвердил я. – Но кое-что я знаю наверняка… Сам по себе… Всегда знал…
Виталик снова беззаботно расхохотался:
– А помнишь того мальчишку?.. Ведь он был прав, ты же сам это признавал. Забыл?..
Я вздрогнул: про того мальчишку я тут никому не рассказывал, а уж тем более этому раздолбаю Кегле… Если он, конечно, имел в виду именно того мальчишку… Еще бы я не помнил – этот мальчишка перевернул всю мою жизнь…
Да, там, в Сомали, я подстрелил ребенка… Хотя не совсем так… Говоря формально, я подстрелил снайпера, и никто меня за это не осуждал. Но снайпер оказался обычным мальчишкой, лет десяти. Он был еще жив, когда мы отыскали его внизу, в кустах, куда он свалился. Ранение было жуткое. Он умер у меня на руках. И я видел его глаза – глаза уходящего из жизни мальчишки. Эти глаза дочиста выжгли из меня те жалкие ошметки романтики, которые во мне еще тогда оставались.
Он не сказал ни слова, он не плакал, он просто смотрел на меня. В его взгляде не было ни укора, ни мольбы. Была только растерянность. Растерянность ребенка, который играл в хорошо ему знакомую игру, и вдруг эта игра сложилась совсем не так, как он привык. Игра заманила его в смертельную ловушку, и он оказался на земле, скованный болью и холодом, не способный пошевелиться.
Игра закончилась. Но он, кажется, так и не понял, что закончилась не только игра. Он просто не мог себе этого представить…
Зато я в тот момент совершенно ясно осознал, что ничем от этого мальчишки не отличаюсь. Никто из нас не отличается. С раннего детства мы все играем в одни и те же игры и только на каком-то этапе вдруг перестаем понимать, чем мы заняты, – думаем, что стали взрослыми, и игры закончились. А на самом деле просто взвинчиваем ставки в игре и иногда оказываемся настолько безумными, что бросаем на кон и саму жизнь – когда свою, а когда и чужую… Потому-то я и стал дезертиром – не хотел больше играть по этим правилам. Они стали мне отвратительны – они оказались обманом… И в первую очередь – самообманом. Причем же тут мораль, если все ясно как день?.. Просто правила должны быть другими. Если то же самое проповедовал Христос, я ничего не имею против…
– Ну, что, понял, на чем тебя поймали? – продолжал снисходительно усмехаться Кегля. – Ценится только то, что можно поставить на кон, а самая высокая ставка – жизнь.
Как-то подозрительно в унисон моим собственным мыслям изъяснялся Виталик, от этого мне стало совсем не по себе.
– Мораль – утешение слабых, – вещал Кегля. – Ее ты на кон не поставишь – она ничего не стоит… Ницше читал?
Шекспир… Ницше… Какого лешего он тут передо мной выпендривается – тоже мне, умник!..
– По твоим правилам я у тебя выиграю… – мрачно заметил я. Усмешка на его лице бесследно растаяла. Не знаю уж, насколько хорошо он знал моего брутального двойника и насколько «хорош» был сам этот двойник, но относиться к моим словам легкомысленно Кегля явно не был склонен.
– Может быть… – сказал он задумчиво. – На то и игра…
– Так говоришь, это неизбежно?
– Такие правила, не я их придумал, – скромно пожал плечами Виталик: видимо, мой двойник был все же достаточно «хорош».
– И откуда эти правила?
– Древние правила… Из договора…
– Что за договор?
– Так ты совсем ничего не знаешь? – удивился он. – Про Этану?..
– Про Этану знаю, – кивнул я, – но, видимо, не все… И что он такого натворил, чего я не знаю?
– Договор нарушил.
Я вздохнул: вытягивать из Виталика слова было делом нешуточным.
– Валентин… – окликнула меня Юлия. У меня совершенно вылетело из головы, что я должен ее «пристроить». Все это время она стояла у меня за спиной и, вероятно, пыталась понять, о чем мы говорим… Наверное, все-таки поняла, что не о ней…
– Слушай, ты не мог бы присмотреть за Юлей? – спросил я у Кегли.
– Посторожить тебе девочку? – На лицо Виталика мгновенно вернулась лукавая усмешка.
– Валентин! – снова окликнула меня Юлия, но на этот раз в ее голосе звучал страх. Я обернулся – и рухнул на асфальт: автоматная очередь разнесла вдребезги лобовое стекло «Хаммера», и на меня посыпалась крупа осколков. Рядом со мной уже лежала Юля. Я встревоженно покосился на нее, но, слава богу, она была в порядке и целилась из револьвера в сторону Загородного: один из его скандально известных пяти углов предательски подпустил к нам незваных гостей. Вероятно, это были «люди в черном»… то есть это точно были люди во всем черном. Скорее всего, так они себя и позиционировали, поскольку ни один предмет их траурного гардероба не дерзал выделиться из этого сдержанного стиля. Но сами они не были такими уж сдержанными, бодро двигаясь к нам и задорно кроша все перед собой из автоматов, словно дружная бригада косарей. Или это была метафорическая гримаса старухи с косой?.. В общем – жизнеутверждающее зрелище… Однако во мне теперь тоже проснулся задор, и я с размеренной методичностью уложил их одиночными – по очереди… Стрелял я все же лучше.
«Видимо, приличная порция иммунитета от морали мне теперь перепала», – подумал я, поднимаясь на ноги, и заглянул в окно «Хаммера». Глаза у Кегли были стеклянные, а на новенькой камуфляжной куртке добавилось два уродливых багровых пятна…
