Анна Мистунина - Доброе утро, Царь!
В вихре образов, что обрушился на нее, немудрено было потеряться – там были и Римуш, и Исхфан, и Бессмертные, она сама и ее дед, легенды и слухи, свитки и манускрипты в таком количестве, что сделало бы честь любому Синему. Энс Карана всерьез увлекся исследованиями, и искал он…
– Энс! Энс Карана! – в дверях появились двое запыхавшихся молодых Красных.
Энс вздрогнул, задев и уронив на пол глиняную таблицу. От таблицы откололся кусок.
– Прости, энс, – извинился Красный. – Ты велел позвать тебя, как прибудет балла.
Все еще оставаясь в его разуме, Иарра увидела, о какой балле идет речь – то была незнакомая ей старуха с татуировкой Синего дома Эбратхиль. Карана рассчитывал на ее помощь, но сейчас испытал лишь раздражение. Документ, который он держал в руках, оказался подлинным сокровищем, и конец его поисков был близок. Нужда в старой летописице почти отпала.
Но все же энс сам пригласил ее и теперь должен был к ней выйти.
– Иду, – сказал он.
Нехотя свернул манускрипт и убрал его на дно ящика, затем принялся укладывать поверх него другие свитки, пока ящик не оказался полон. Энс Карана постарался придать ему нетронутый вид, даже подумал, не присыпать ли сверху пылью. Никто не должен был заглянуть сюда до тех пор, пока он не вернется и заберет свою добычу. Тайна была слишком велика и слишком опасна, чтобы позволить кому-то еще в нее проникнуть.
Иарра покинула его разум и еле дождалась, когда стихнут вдалеке его шаги. Оставшись одна, выбралась из своего убежища и бегом кинулась к оставленному энсом ящику.
Карана унес лампу, и она почти не думая зажгла над головой белый магический свет. Затем вытаскивала старинные свитки, заглядывала в них и без всякого почтения кидала прямо на пол, пока наконец не нашла его – на самом дне. Она знала, что именно обнаружит, но по пальцам пробежала дрожь, когда они нащупали и извлекли наружу манускрипт.
Большая редкость для Красного – владеть древним языком. Карана им владел. От волнения сводило скулы, когда Иарра медленно разворачивала хрупкий пергамент. Могла бы и не разворачивать, она знала текст наизусть. В конце концов, именно она когда-то давно была женщиной, написавшей его.
«Я расскажу всю правду о том, что видела, о том что сделала и что сделали со мной. Пусть ее запишут на глине и на коже; я хотела бы высечь ее в камне, чтобы когда под солнцем истает даже память о нас, люди все еще сторожили его, но теперь не осталось уже никого, кто был бы способен это воплотить…»
Иарра подняла глаза от древних полустершихся букв. Кожа, на которой они были начертаны, высохла и грозила рассыпаться в пальцах. Сколько столетий эта копия пролежала здесь, в темноте? Как ускользнула от бдительного ока Хранителей?
«Ты говорил, что остались всего два экземпляра, дед. Как же ты мог ошибиться?»
Энс Адай не отозвался, он навсегда ушел в темноту, доверив тайну своей единственной наследнице. Ей ответила Лада:
«Никогда нельзя знать, что сокрытое действительно сокрыто. Читай дальше, Иарра».
Там не могло быть ничего нового – ни единой буквы, но в голосе Сильнейшей прозвучало нетерпение и тревога и такой же тревогой отозвалась молчавшая Элетия. Иарра опустила взгляд к знакомому тексту.
«Я, Элетия, до сегодняшнего дня называемая Царицей мира, клянусь Молчащими богами, клянусь своей кровью и проклятой Силой, что все это правда.
Я родилась в городе Арше под сенью всемилостивого Имира, Царя царей. Его слава превосходила славу солнца и звезд. Правители всех земель в страхе преклонялись перед Имиром и называли его богом, и никто, до самых краев земли, не смел перечить его воле. В незапамятные времена он явился из-за пределов мира, от края великой тьмы. Земля тогда была во власти ночных созданий, которых люди называли хладными демонами, пожирающими человеческие души…»
Они вздрогнули, наверно, все трое. Лада мрачно проговорила:
«Вот оно что!»
Иарра мысленно повторила последнюю строчку. Элетия только вздохнула.
– Ты знала? – прошептала Иарра вслух. – Ты догадалась уже давно, правда? Почему ты молчала?
«Извини. Я до сих пор надеялась, что ошиблась».
«А ведь ты единственная из нас, кто мог понять все сразу! Ты знаешь все об этих существах!»
«Ошибаешься, – возразила Элетия. – В мое время хладные демоны уже были легендой».
Давней и страшной легендой – поняла Иарра по ее недоброму молчанию. Достаточно страшной, чтобы пережить тысячелетия и сохраниться, когда само имя Имира превратилось в сказку. Прижимая свиток к груди, она развернулась и прошла в передний конец зала хранилища, к стеллажам с разбитыми таблицами. В отличие от содержимого ящиков, они не представляли особой ценности – сюда попадало лишь то, что сохранилось во множестве экземпляров, как, например, предназначенные для изучения списки закона или эта легенда, самая известная из легенд доисторического Арша. Иарра легко нашла ее. От таблицы откололся край, часть текста была уничтожена трещиной, но для того, кто привык разбирать древние надписи, в этом не было ничего невозможного. Она провела по буквам ладонью, стряхивая пыль. И прочла:
О днях, когда мир был иссохшей пустыней,
Поведаю ныне.
Как тучи светила его затмевали,
И тени вставали.
Как люди в щелях и ветвях хоронились,
Подняться страшились.
И звери в расщелины гор убежали,
От страха дрожали.
Ни люди, ни звери с душою живою,
Не знали покоя…
Элетия в ее сознании вздохнула, но на сей раз это был вздох нежности. Иарру захлестнуло ее воспоминание: царская ладья скользит по течению Ксара, на увитой цветами палубе накрыты столы для пира. Полуобнаженный арфист перебирает струны, его по-детски высокий голос возносит хвалебную песнь подвигам царя. Десятки огней отражаются в воде, драгоценности сияют ярче свечей. Множество глаз ловят каждое движение Царя, но Царь их не замечает. Его взгляд прикован к Элетии. Их руки сплетены так крепко, что, кажется, стали единым целым. Царь смущен и взволнован, как юноша – за тысячи лет его божественной власти никто не видел его таким, об этом не повествует ни одна легенда. Они знакомы всего два дня, два дня и одну ночь, и всю ее они провели за разговорами – едва ли кто поверит, что повелитель тысячи жен даже не прикоснулся к своей новой подруге.
Уже утром она узнала, что царский гарем опустел, жены отпущены с богатым приданным. Что случилось с рабынями-наложницами, Элетия не спрашивала, ей не хотелось этого знать. Довольно с нее и той, чья тень вечно будет стоять между ними, той, о ком Царь поведал ей, ничего не утаивая – Лады, его умершей возлюбленной из другого мира. Они с Элетией были похожи душой и телом, так что Царь даже полагал, будто они один человек – Элетия не понимала этого и старалась об этом не думать.
Она не станет ревновать к прошлому. Не станет беспокоиться ни из-за мертвых, ни из-за живых, что выстроились длинной очередью к отведенным ей во дворце покоям, неся дары, просьбы и заверения покорности к ногам той, что еще вчера была никому не нужна и не интересна.
Все это пустое, потому что Царь царей смотрит на нее, и в глазах его вечность. И музыка звучит – только для них двоих:
«Посеяна смерть от пустыни до моря,
Взошла нам на горе,
Чужие пришли, урожай собирали,
Потом пировали,
От неба до самого нижнего ада,
То демоны хлада.
Едой и питьем на пиру послужили
Им души живые.
Испита душа, а тела еще жили,
Их нуждам служили.
Ворота для них разверзались повсюду —
Скажу, не забуду,
Как хладные демоны землю терзали,
А боги молчали.
Земля опустела и тленом покрылась,
Во мрак погрузилась…»
Резкий, почти на грани истерики, всхлип струн. И дальше:
«Поведаю правду о прошлом далеком,
Для каждого ока,
Записана повесть о горьких страданьях,
О славных деяньях,
О том, кто нигде на земле не родился —
Из тьмы появился,
От края земли он пришел, не скрывался,
Имиром назвался.
Он богу подобен, силен и отважен,
И лик его страшен.
Как демоны в злобе навстречу слетались,
На битву сбирались.
От звука той битвы земля разверзалась
И небо качалось,
Как все, что живет, от нее убегало,
От страха дрожало.
Огнем воспылала великая сила,
Героя Имира,
Создания мрака в огне том сгорали,
И прочь отступали.
Имир их сразил, навсегда победил он,
Ворота закрыл он.
Очистилось небо, земля пробудилась,
И жизнь возродилась».
Музыка смеялась и ликовала. Губы Элетии зашевелились, повторяя за голосом певца:
