Оксана Демченко - Воин огня
– Забористая штука – лечение, – рокотал Гимба, нарезая мясо толстыми ломтями. – Племя чапиччави, они на самом юге живут, вы их, пожалуй, и не знаете толком… Так эти чаппичави привозят на торг лучший перец. Но даже объевшись его давно, в детстве, я так не полыхал. Всю ночь я, обливаясь потом, во сне затаптывал пожар в степи. Проснулся утомленный и голодный, совсем голодный. Я сказал себе: «Гимба, ты едва жив, срочно проверь, есть ли у махигов хоть один мешок батара. А лучше – ищи сразу мясо. Сочный большой кусок. Вот такой хотя бы…» Хозяйка, один взгляд на запасы вашей кладовой исцелил мою больную голову! В специях, подкопченное, целебнейший запах. И вид, и конечно же вкус!
Хакка закончил резать кухонным ножом свежесваренное мясо, обхватил бедренную кость и без усилия переместил четверть копченой туши оленя на главный стол. Лязгнул боевым ножом, вынимая его из ножен при поясе. Приступил к нарезке этой добычи, продолжая шумно хвалить кухню, кладовую, дом в целом и его хозяйку в особенности. Слушателей набиралось все больше: пришел и сел к столу вождь, затем появился Магур, чуть позже с сомнением заглянул Сагийари – единственный махиг, именуемый в университете профессором. Банвас поставил на огонь новый большой котел, уже для приготовления травяного отвара.
Жена вождя украдкой вздохнула, согнала из уголка глаза слезинку и нагнулась над тарелкой ниже, надеясь, что никто не заметит.
– Да жив он, – возмущенно рявкнул Гимба. – Гадость этот степной пожар, приснится ведь такое! Но, кроме огня, я видел друга Чара. Он был сыт, он ел мясо и хлеб, я даже разозлился: он сыт, а я изнемогаю! И от злости я проснулся.
– Что ты видел, а что придумал, разбирать не стану, – вздохнул гратио. – Но Чар действительно жив, я не ощущаю в лесу присутствия смерти. Увы, Чара я тоже не слышу. Я проснулся, и голова моя болела так, – чуть улыбнулся Джанори, – словно и я гасил степь и надышался дымом. С тех пор стало чуть легче, но зудение не прекращается. Зачем мне знать так много? Там, в Черном Ельнике, бледные радуются обретению права быть людьми леса. А там, – гратио неопределенно махнул на запад, – охотники дошли до берега и полны отчаяния, значит, корабль уже ушел, скрылся вдали. По тракту на север идут воины и ведут пленных, я вижу злость всех оттенков и знаю, что скована она прочно и кровью не обернется… Всюду люди, и я оказываюсь втянут в переживания каждого, как в водоворот, стоит уделить ростку его мыслей хоть малое внимание. Гимба, как полагаешь, это лечится приемом перца?
– После перца уже не уделишь внимания никому, – обнадежил хакка. – Разве что у едока имеется сметана… холодная, много. Еще помогает лук. – Гимба нахмурился и обернулся к вождю, двигая блюдо с нарезанным мясом в его сторону. – Шеула скоро очнется, я чувствую. Все мы отдохнули и все готовы к делу. С чего начнем? Пора уже делать дело. Потому что Чар жив и здоров, я верю и даже, пожалуй, знаю… Но время не на нашей стороне.
– Закончив учитывать оружие и распределив людей, я отправился к Альдо, – вмешался в разговор Сагийари, двигая к себе тарелку и заинтересованно наблюдая за Банвасом, притащившим и нарезающим новый окорок. – Мы обдумали все, что нам известно о кораблях. Повторить внешний вид известных нам кораблей, выстроенных на верфях иного берега, будет трудно. И бесполезно: мы не понимаем, что в форме важно и что случайно. Но, как полагаю, есть более простые возможности. Если бы удалось быстро выбрать древесину из сердцевины…
– Выжечь могу с любой точностью и очень быстро, если мавиви допустит вмешательство ариха, – кивнул Магур.
Смуглый профессор замер, медленно обернулся к старому вождю и уточнил, все ли он разобрал верно. Вождь Даргуш в наступившей тишине дожевал мясо, вздохнул и кивнул:
– Нет ни смысла, ни возможности далее таить известное мне еще со вчерашнего дня. Шеула, прибывшая в столицу вместе с моим отцом, действительно мавиви и родная внучка иной, чтимой племенем предгорий мавиви Шеулы, которую мы полагали погибшей в первую войну. – Пока те, кто не знал новость, осознавали ее, Даргуш добавил: – Ночью мне не спалось, я думал, как нам следует именовать Джанори. И пришел к решению, подтвержденному его словами за этим столом. Мавиви – те, кто слышит зеленый мир и хранит его висари. Маави – тот, кто слышит мир людей и пробует привести смятение наших душ к некоему висари… Джанори, ты ведь слышишь души. И ты умеешь их исцелять. Даже те, которым сама Плачущая отказала в надежде.
– В некотором роде, – осторожно признал гратио.
– Значит, ты первый в народе махигов маави! – Банвас от полноты чувств припечатал ладонь к столешнице со звонким шлепком. – Я ловок! Ай да я! Не отвертишься: я твой ранва. Я тебя кормил, я тебя носил, я добыл тебе новое одеяло. От тебя уже никуда не денусь, и…
Банвас замолчал, глядя, как в дверь проскользнула Шеула, огляделась, моргая и щурясь, растирая пальцами ноющие от боли виски. Прошла, нырнула под руку Магуру и уткнулась лбом ему в плечо. Немного посидела, вздохнула свободнее, снова огляделась.
– Что-то плохое случилось? – уточнила мавиви, хмурясь и спрашивая в первую очередь Гимбу.
– Люди моря украли Чара, – виновато повел плечами Гимба, словно именно он и недоглядел. – Совсем украли. Корабль у них имелся возле нашего берега, стоял наготове, так мы все решили.
Шеула вздрогнула, прикрыла глаза и затихла, щекой прижимаясь к плечу названого деда. Плотнее оплела пальцами лоб, потерла виски, морщась и даже шипя сквозь зубы. Распахнула свои синие глаза, темные от беспокойства, слепо вглядывающиеся в даль.
– Ветер от берега, – отрешенно, без выражения сказала она. – Давно, с прошлой ночи. Далеко ушли, я плохо слышу море, не знакома с ним, край асхи не отзывается родственно. Мало понимаю, мало вижу. След остается, этот след я и позже укажу, вполне надежно, его мир помнит.
Мавиви поникла на плечо Магура и задышала часто, тяжело. Гимба взволновался, добыл воды и передал большую чашку через стол, сведя густые брови и буравя взглядом мелких темных глаз то вождя, то Сагийари. Не дождавшись немедленного их решения, сам заговорил:
– Мы построим корабль, и бледные на том берегу станут еще бледнее, Шеула. Мы их вразумим и вернем Чара. Ты мне-то верь, я сказал, что построим, так оно и будет, даже если все прочие откажутся.
Мавиви фыркнула в плечо деда и кивнула. Обещаниям хакки она верила и видела: даже жена вождя смотрит на него с надеждой и уже без слез на глазах…
– Я подобрал ствол секвойи для корпуса корабля, – решил продолжить рассказ Сагийари. – Старейшина леса упал пять лет назад, лежит в полукилометре от берега, на холме, ствол неплохо просох, и оттуда его, полагаю, посильно стащить в воду. Долбить древесину долго, я опасался, что мы и до зимы не управимся. Насколько ранва Магур ускорит работу, я не рискну заранее угадывать. При должной удаче, если…
– Мы пойдем туда немедленно и начнем теперь же. – Глаза мавиви блеснули упрямством. – У меня два ранвы, и мы справимся быстро. Дедушка…
– Заседлаем Шагари, усадим тебя верхом – и вперед, прихватив с собой все счастье, даруемое пегим, – серьезно кивнул Магур, наблюдая, как Гимба взвешивает в руке мешок с батаром и взглядом оценивает последний окорок.
– Суеверия, – робко улыбнулась мавиви. Но поверила деду, обретая цель на ближайшие дни и надежду – на все последующие. – Счастье нельзя приманить.
– Конечно можно, – строго возразил Джанори. – Счастье пегого коня велико, поскольку мы все радуемся и обретаем уверенность, глядя на него. Так что идите, седлайте и…
– …с белой ноги, – басовито рассмеялся Банвас.
Вождь кивнул и поднялся с табурета, чтобы проводить мавиви. Долго смотрел с крыльца, как седлают коня и как пегий, возмущенно фыркая, шагает прочь по улице Секвойи, нахлестывая себя хвостом и кося глазом по сторонам: давно пора появиться Ичивари, признанному и несравненному хозяину, другу, обладателю несметных запасов лепешек, сладкой свеклы и ласковых слов… Напрасное ожидание.
– Что ты хочешь найти в записях? – негромко уточнил Магур, возникая тенью за спиной.
Вождь без удивления обернулся: он знал за отцом это умение появляться вовсе не там, где ждут, и задавать внезапные вопросы, касающиеся важного. Он, ранва, должен бы уйти вместе с мавиви, но он же – вождь и отец вождя – не может покинуть город, не понимая происходящего и не дав сыну возможности хоть с кем-то разделить свои сомнения и выслушать либо одобрение, либо разумные замечания. Сейчас, конечно, необходимо понять: что есть в записях и надо ли тратить на них время. И как иными способами пролить свет на прошлое серенького, исключительно неприметного Маттио Виччи, вечно вздрагивающего, сутулого старика.
– Кто он, когда пришел к нам, где жил и с кем был знаком, – отозвался Даргуш. – Эти детские записи наивны и на первый взгляд бессмысленны. Но вдруг именно их важно было уничтожить? Дети писали обо всем минувшем, что помнили их деды. И новое добавить не забывали. Велик ли их опыт? Однако же каждый незнакомец – тайна, а всякий бледный подозрителен. Пусть мы вот-вот назовемся единым народом, но прошлое быстро не изжить. Тот, кого мы знали как Маттио, пришел в столицу и был принят, он принес письмо от вождя племени абава. Теперь я пытаюсь с помощью пажей установить: что помнят о нем на прежнем месте? Что известно о неожиданных передвижениях иных бледных и смуглых. Охота, растянувшаяся на всю зиму, переезд из одного селения в другое, несчастные случаи… Я составил довольно длинный список, потому что не желаю дать людям моря возможность жить среди нас и уродовать зеленый мир, его обитателей и его законы. Если бы этот Маттио не проявил себя теперь, пусть и столь страшно, он мог бы похитить Шеулу.
