Вера Петрук - Чужая война
С двумя наемниками из Фардоса тоже все было ясно. Они давно работали на Гебруса, хорошо владели мечами и брались за любое дело, не задавая лишних вопросов.
Самым подозрительным из их компании был Джавад Ром, молодой драган из службы Педера Понтуса, участие которого в походе было навязано Бархатным Человеком. Несмотря на свою молодость, придворный держался в верблюжьем седле так, словно в нем родился, с легкостью переносил тяготы пути и ни разу не пожаловался на жару или тухлую воду из бурдюков. Никто не сомневался, что решающее слово о необходимости появления Жестоких в Сикелии останется за человеком Канцлера.
Евгениус держался с ним подчеркнуто вежливо, тщательно контролируя каждое слово и жесты, словно опасаясь, что они сразу будут переданы в северную столицу. Джавад не спешил развеивать его тревоги, проявляя слишком большую общительность и любопытство. На одном из привалов во время шуточной драки он с легкостью поборол Дака, одного из наемников, вызвав у Арлинга подозрение в его причастности к тем самым войскам Канцлера, которых наместник так не хотел видеть на своих землях.
Что касается Сейфуллаха, то он держался со всеми открыто и непринужденно, словно они отправились проведать забытую старую дорогу, чтобы завтра пустить по ней караван, груженный тюками с пряностями и шелком. Вместе с Джавадом они болтали без умолку, приставая ко всем с дурацкими вопросами в самое неподходящее время, за что получали постоянные замечания от Евгениуса. Командир отряда страдал от внимания обоих. Арлинг подозревал, что им просто нравилось дразнить опытного вояку. Порой халруджи казалось, что лучше бы Сейфуллах разрыдался, чем продолжал скрывать мысли и чувства под маской общительности и показного веселья.
К присутствию в отряде слепого Евгениус отнесся настороженно, но убедившись, что Регарди умеет держаться в седле, потерял к нему интерес в отличие от капитана Издегерда. Старый кучеяр упрямо отказывался верить в слепоту Арлинга. Но так как халруджи оставлял без ответа многочисленные вопросы вояки, капитан сам придумал легенду, которую всем и рассказывал. По его словам, слуга купца Аджухама был укушен бешеным псом, от которого заразился болезнью, вызвавшей воспаление головы. В один день Арлинг решил, что он ослеп, хотя на самом деле прекрасно видел. Издегерд был уверен, что в повязке были проделаны маленькие дырочки, через которые халруджи смотрел на мир. Выдумка капитана очень смешила Сейфуллаха и раздражала Евгениуса.
Иногда Регарди казалось, что он был единственным человеком в отряде, который поверил купцу Шупелаю. Послание имана не оставляло надежды. Но слушая Сейфуллаха, рассказывающего Рому о красоте Багряной Аллеи в сезон весеннего цветения, он тоже невольно заражался всеобщей иллюзией, которую никто не хотел разрушать первым. Они шли к Балидету, к древней крепости на южной границе Великой Империи, которая стояла на берегах Мианэ тысячелетиями и никак не могла стать миражем времени. Здесь, на расстоянии многих сотен арок от родины Аджухама, рассказ Шупелая о том, что город занесен песком и больше не существует, казался выдумкой истощенного бурей сознания.
Они шли быстро, и вскоре пески Самрийской пустыни сменились многоголосьем Фардосских степей, которые встретили их крепким запахом цветущего чингиля и шелестом суховея. К облегчению Регарди гору Мертвец и деревню, где керхи, устроили им западню, решили обойти. И хотя поселение, скорее всего, было давно разобрано теми же кочевниками, он предпочитал держаться от таких мест подальше. Иман верил, что призраки убитых врагов навсегда поселялись там, где нашли смерть. Арлинг не верил в кучеярские суеверия, но осторожность еще никому не вредила.
Развалины древнего Рамсдута тоже оставались в стороне. Старая караванная дорога, по которой повел их Сейфуллах, удлиняла путь, но керхов на ней было меньше, чем на главных тропах. Если донесения лазутчиков Гебруса были верны, то дети пустыни попадались на них через каждый десяток салей. Дорога стелилась по такыру – сухой, глинистой почве, растрескавшейся, словно старый кусок халвы. Арлингу по сердцу были песчаные пустыни, где воздух звенел песком, а ветер строил гигантские барханы, никогда не застывающие на одном месте, но остальные путешественники были довольны. По твердой глине шагалось легче, да и песок в одежду не забивался.
А идти им предстояло долго. Если Аджухам не ошибся, то дорога должна была провести их мимо подножья Малого Исфахана вдоль Каньона Поющих Душ к Восточному Такыру, за которым начиналось Холустайское плато. Там они должны были выйти к истоку Мианэ и спуститься по реке до Балидета.
Несмотря на спешку, перед отъездом из Самрии Аджухам развил бурную деятельность, успев даже навестить капитана Гайса. Регарди был сильно разочарован, когда узнал, что Сейфуллах не отменил, а перенес время их поездки на острова на три месяца. В такой срок Аджухам оценил их путешествие к южным границам Сикелии, за который они должны были успеть повидать Балидет и собрать доказательства того, что Маргаджан не бесплотный признак, а его армия не пустынный мираж.
Когда они забирали вещи из гостиницы, Регарди порадовало, что у покоев Терезы Аджухам даже не задержался. И так было понятно, что путешествие в Карах-Антар не состоится. Об авантюре с Джаль-Баракатом Сейфуллах тоже не вспоминал. Это были приятные моменты. Из неприятных же было то, что ему так и не удалось найти верблюда Камо, которого Сейфуллах продал перед конкурсом. Выходить в пустыню на другом животном не хотелось, но пришлось довольствоваться тем, что подарил наместник. Арлингу досталась немолодая белая верблюдица, которая будто знала, что он предпочитал другого верблюда, и вела себя самым несносным образом.
Небольшим штрихом, который уже не влиял на общую картину их ухода из Самрии, стало желание Сейфуллаха забрать выигранный приз с собой, хотя сначала они собирались спрятать его в Южном Храме Омара. По мнению Регарди, только глупец мог возить в кармане награду за уродство, но так как хранить почетный груз досталось ему, то и вопросов, кто из них дурак, не возникло.
Первые семь дней пути прошли без приключений. Ни керхи, ни бури им не мешали. На вторую неделю они достигли предгорий Малого Исфахана. Песни сопровождавшего их ветра изменились, став более резкими и высокими. Воздух оставался таким же нагретым, но в нем появились едва заметные нотки свежести. И хотя тропа снова заворачивала, оставляя Исфахан в стороне, близость гор наполняла пространство ажурной чистотой и дерзким вызовом поднебесной высоты.
Такыр глухо гремел под ногами, не оставляя надежды на близость жизни. Высохшую под солнцем глиняную корку покрывали причудливые трещины, которые напоминали Арлингу морозные узоры на оконных стеклах Мастаршильда. Как удивительна память. Когда тело страдало от невыносимой духоты, мысли по-прежнему устремлялись туда, где клубы ледяного пара просачивались сквозь плотно закрытые двери прошлого, оседая сверкающим инеем в его сердце.
Редкие путники давно перестали попадаться, впрочем, как и колодцы. Керхи встречались нечасто, однако каждый раз отряду удавалось обойти их стороной или спрятаться. Верблюды тащили еще полные бурдюки, но они были их единственными источниками воды на многие арки вокруг, поэтому приходилось беречь каждую каплю.
Наконец, сухая глина сменилась разбитым, потрескавшимся от времени камнем. Они дошли до старой караванной дороги, заброшенной после того как столетие назад к Балидету был проложен новый путь – через Холустай. Караванщики не любили старый тракт по многим причинам, но больше всего из-за того, что он проходил через Восточный Такыр, самую засушливую пустыню Сикелии после Карах-Антара. Выбирая Холустайский Тракт, купцы предпочитали встретиться с керхами, от которых можно было хоть как-то откупиться, чем оказаться с пустыми бурдюками на раскаленной глиняной сковородке такыра. И хотя через неделю тропа должна была вывести их к истокам Мианэ, о реке Арлинг старался не думать. От воспоминаний о ее бурных порогах можно было сойти с ума.
Словно прочитав его мысли, ветер сыпанул ему в лицо горсть пыли, но халруджи успел наклониться. Вихрь пыли пронесся дальше, окутав облаком Сейфуллаха и врезавшись в Издегерда, который безуспешно попытался развернуть своего верблюда от ветра, но не успел. Капитан хлебнул песка, противно заскрипев им на зубах.
– Ах ты, пес ревучий! – невнятно выругался он, сплевывая на пышущий жаром такыр тягучую слюну. Плевок с шипением упал в сухую землю.
Тем временем, верблюд Джавада, который шел впереди, вдруг остановился.
– Глядите, – раздался голос Рома. – Здесь плита. Прямо на дороге лежит. На ней что-то написано, кажется, на керхар-нараге.
