Владимир Прягин - Дурман-звезда
– Ф-фух! Ну чего стоишь?
Ясень хотел ответить, что лучше бы все-таки подежурить, потому что неведомый шептун его беспокоит, а Тайя, очарованная цветами, воспринимает все слишком уж легкомысленно. Но посмотрел на нее, едва видимую в густеющем полумраке, и ничего не стал говорить, а просто шагнул и опустился рядом. Они прикоснулись друг к другу. Мягкая волна подхватила их и понесла куда-то, то поднимая на гребне, то бросая в желанную глубину. Время исчезло, и они без остатка растворились во тьме, наполненной ароматом фиалок.
8
Он проснулся внезапно – вскинулся и завертел головой, пытаясь понять, что его разбудило. Но все было тихо, Тайя мирно сопела рядом. Их окружала душная темень, только в щели над дверью виднелось серебристое небо.
Ясень хотел уже снова закрыть глаза, но тут снаружи донесся неясный звук. Это было похоже не то на отголосок волчьего воя, не то на протяжный стон. Ясень нашарил меч и застыл, напрягая слух. Звук повторился, похоже, он шел издалека, из глухого леса, что окружал хутор. И чем дольше Ясень прислушивался, тем больше ему казалось, что стон этот складывается в слова, но смысл их было не разобрать. Словно кто-то пришептывал на чужом языке, жалобно и бессвязно.
Ясень осторожно встал, чтобы не потревожить Тайю, приоткрыл дверь и вышел во двор. Небесный цветок сиял, беленые хаты купались в молочном свете. В траве мерцали фиалки, только цвет у них был не такой, как днем. Без солнца они утратили ярко-фиолетовый королевский оттенок и стали бледно-лиловыми. Словно их остудило прохладное серебро, которое лилось с небосвода.
Он запрокинул голову и поглядел наверх. Подумалось вдруг, что небесный цветок с его лепестками, закрученными в спираль, похож на исполинский водоворот. Кипящий омут в облаке белой пены. И от него разлетаются мириады крохотных брызг, каждая из которых мерцает, как ночная фиалка.
Ясень улыбнулся. Сверкающий узор в вышине всегда навевает странные мысли. Не зря же братья из храма предупреждают – не следует долго смотреть на небо после заката, иначе тень затуманит разум. Поэтому, когда сгущаются сумерки, люди прячутся по домам – по крайней мере те, кто постарше. Молодые, понятно, гуляют затемно и, бросая взгляд на дурман-цветок, замирают от сладкой жути. Знают – ничего с ними не случится, если друзья и подруги рядом. Разве что родители утром поворчат для порядка. Или просто рукой махнут – сами ведь когда-то были такие.
Другое дело, если ты – одинокий путник, и ночь застигла тебя в дороге. Тогда лишний раз не поднимай головы, а если уж глянул ввысь, то приложи ладонь к ямке между ключицами, оберегая душу.
Сам Ясень, правда, никогда не воспринимал все это всерьез. Случалось, выбирался ночью один из дома (вот как сейчас примерно), ложился спиной в траву и разглядывал небосвод, растворяясь в его сиянии. И ничего, нормально. Хотя, конечно, если вспомнить события последних недель, начинают закрадываться сомнения. Не шастал бы по ночам, то и тварью бы, может, не обзывали.
– Праххх…
Ясень вздрогнул. Шепот, который выманил его с сеновала, смешался с легким дыханием ветра и на миг наполнился смыслом.
– Всеххх…
Озираясь, он потянул из ножен клинок. Сталь хищно блеснула, как тусклая прирученная молния.
– Теххх…
Прах всех тех? Что это значит? Впрочем, неважно. Главное, что Ясень, кажется, уловил, с какой стороны доносится бормотание. И почему-то не испытал особых сомнений насчет того, стоит ли туда отправляться. Да, он был насторожен, ощущал холодок опасности, но свет ночного дурман-цветка странным образом добавил ему спокойствия.
Он пересек хутор наискосок и углубился в лес. Теперь и без шепота было понятно, куда идти. Снова помогли фиалки – но сейчас это была уже не тропинка, намеченная пунктиром, а целая светящаяся дорога. Выглядело все как в волшебном сне: посеребренные кроны над головой и лиловые огни под ногами.
Минут через десять Ясень вышел к цели.
Огоньки окружали высохшую корягу, а между ее корнями зиял широкий черный проем. Если верить сказкам, так мог бы выглядеть вход в таинственное подземное царство. Во всяком случае именно из этой дыры сейчас исходил навязчивый шепоток. Но лезть туда самому желания не было. Вместо этого Ясень взвесил в руке клинок и сказал вполголоса:
– Давай покажись.
В дыре послышалось тяжелое шевеление. И лишь когда оттуда высунулась лапа с когтями, до Ясеня дошло, что он стоит перед медвежьей берлогой. Но что с него взять? Он вырос в степи, где медведи вообще не водятся. С другой стороны, мог бы, наверно, сообразить, что в норах такого размера обитают отнюдь не суслики. Это дурман-цветок мозги ему замутил.
Ясень слышал, что медведи залегают в берлогу только зимой, а сейчас у нас лето. То есть либо он, Ясень, что-то напутал, либо у этой вот конкретной зверюги свои привычки. В любом случае бежать уже поздно, догонит наверняка.
Зверь выбрался наружу, оскалился, повертел башкой. Желтели клыки, а шерсть как будто слегка светилась, исходя серебристо-лиловым паром. В глазах тоже таился свет – багровый, как отблески далеких костров. Ясень уже видел подобное – совсем недавно, у ястреба, убившего телохранителей Тайи. Вот только птицу буквально распирало от бешенства и от желания рвать окружающих на куски, а медведь смотрел, скорее, устало.
Хозяин берлоги рыкнул. Словно спрашивал, кто нарушил его покой.
– Это я, – сказал Ясень, не придумав ничего лучше. – А ты, выходит, шептун?
Медведь вздохнул вполне по-людски, подошел ближе, приоткрыл пасть. Запах был тот еще, но Ясень постарался не морщиться. Зверь издал тихий утробный звук, в котором послышалось:
– Как?
– Спрашиваешь, как я тебя нашел?
Ясень показал на фиалковую дорожку, но медведь мотнул головой, словно ждал другого ответа. Приблизил морду к лицу незваного гостя и вдруг оглушительно заревел. Пламя из его глаз плеснуло наружу, будто распахнулась заслонка. Ясень заорал, не успев отпрянуть, и провалился в чужой огонь.
Он родился далеко за горой, но о той прошлой жизни почти ничего не помнил. Всплывали иногда разрозненные картинки, точнее, не картинки даже, а так, лоскутки, обрывки. Запах матери, солнечные блики в ручье, треск веток, вкус крови на языке, сладость ягод, колючий снег, весенний свербящий голод. Но однажды это закончилось. Поздней осенью на него напали обнаглевшие волки, целая стая. Он отбился, но совершенно обессилел от ран. Наткнулся на чужую брошенную берлогу, заполз в нее и забылся. А когда очнулся, мир уже стал другим.
То есть нет, не так. Мир остался прежним, а вот сам он, вылезший из берлоги, изменился необратимо. И лучшим доказательством был тот факт, что он вообще об этом задумался. Да, задумался – впервые с рождения.
Он осознал себя.
У него появились вопросы. Много вопросов. Кто я? Зачем? Что дальше? Но даже сформулировать их оказалось невыносимо трудно, потому что для этого требуются слова, а слов его сородичи лишены.
Однажды он увидел людей, услышал их речь. И понял – вот чего ему не хватает. Но как научиться этому? Как выйти к людям и объяснить, что не надо от него убегать? Как убедить их, что его не следует тыкать острыми палками и холодным мертвым железом? Он не находил ответа. Но каждый день подбирался к поселку и слушал, как звучат голоса. Ночью возвращался в берлогу. Теперь ему было неуютно спать под открытым небом, даже если стояло лето.
Он забирался в убежище и шептал человеческие слова, пытаясь проникнуть в смысл. Иногда казалось, что дело идет на лад. Он радовался, но потом опять вспоминал, что для людей он все равно останется зверем. Накатывала тоска. Он лежал целыми днями, не шевелясь, и чувствовал, как постепенно уходят силы. Искра, так неожиданно вспыхнувшая в нем, угасала. Скоро она угаснет совсем, и тогда наступит покой. Так он говорил себе и закрывал глаза. Пока однажды ночью к его берлоге не вышел тот, кто сумел понять.
Ясень, сидя на траве, осторожно повертел головой. В глазах все еще рябило от вспышки. Да, в устной речи мишка был не силен, но нашел-таки способ донести свои мысли до собеседника. И вряд ли этот фокус удался бы еще с кем-нибудь, кроме Ясеня. Хотя бы потому, что никто другой, оставаясь в здравом уме, не поперся бы ночью в лес и не стал бы играть с медведем в гляделки. А еще потому что он, Ясень, уже привык получать что-то через огонь. Слишком часто это случается в последнее время. Хозяин берлоги, у которого в глазах пламя, сразу учуял родственную душу.
«Ты поможешь мне?»
Медведь не произнес это вслух, но Ясень все равно его понял.
«Как тебе помочь? Отвести в поселок?»
«Нет. Я не смогу с ними, как с тобой. Только зря напугаю»
«Что же тогда?»
«Я устал. Я больше так не хочу»
– Стой, стой, погоди! – От неожиданности Ясень вернулся к привычной человеческой речи. – Ты что же, требуешь, чтобы я?
