Милена Оливсон - Резистент
– Сегодня ночью мне удалось наладить связь с мятежниками, называющими себя «коммуной».
Я напрягаюсь.
– Мы побеседовали с их лидером. Знаешь, кто он?
– Брат Агаты.
– Верно. Так вот, он хочет удостовериться, что вы здесь живы. Сейчас я снова с ним свяжусь. Я смог подключить эту старую игрушку к современной аппаратуре.
Бернев принимается что-то нажимать; я даже не слежу за его действиями. Скоро из переговорника слышится треск и шипение. Затем Бернев выводит изображение на монитор.
Я вижу лицо на фоне кирпичной стены. Кирилл – молодой мужчина с темными волосами и бородой; в черных раскосых глазах – отблески дикого огня.
– Доброго дня, Кирилл, – говорит Бернев. Его деланная вежливость даже хуже, чем обычный убийственный тон. Кирилл кивает, поджав губы:
– Я хочу поговорить с девочкой.
– Пожалуйста, – Бернев пожимает плечами, направляя переговорник на меня.
– Как видишь, она в порядке, поправляется. Кивни, если согласна.
Я киваю. Глаза Кирилла по ту сторону экрана рассматривают мое изображение, оценивают; он принимает решение.
– Что ты собираешься с ними делать?
Бернев снова разворачивает переговорник к себе.
– То, что будет необходимо и принесет пользу делу.
– Это не ответ.
– Я не собираюсь давать тебе ответы. Ты пока ни на один мой вопрос не ответил. Все потому, что ты остаешься тем же глупым вздорным мальчишкой, что и шесть лет назад. И ты связался со мной не из-за этого ответа.
– Тут ты прав. Я предлагаю сделку.
– Вот как!
Бернев пододвигает табурет, садится напротив монитора. Своей спиной он почти закрывает мне вид на Кирилла.
– Обмен. Меняем одного абсолютного Резистента на двоих детей, которые остались у тебя.
Бернев чуть слышно смеется:
– И кого ты предлагаешь? Себя? Нет, Кирилл, ты мне здесь даром не нужен. Слишком много с тобой проблем. А если опять сбежишь?
Не позволю меня на кого-то обменять. Откажусь. Вот только я здесь не одна…
– И кого ты хочешь? Мою сестру?
– Разумеется. Она была очень ценна. Пусть она вернется в ЦИР, и можете забирать этих двоих.
– Этого не будет, – выпаливает Кирилл, но через мгновение его лицо исчезает с монитора, и я вижу Агату. Некоторое время изображение трясется и пропадает, словно брат и сестра дерутся за переговорник. Наконец, картинка выравнивается. Передо мной Агата; ее лицо покрыто свежими порезами и ссадинами, под левым глазом – сине-фиолетовый синяк.
– Я вернусь, но за это я хочу не только пленников. Я составлю список необходимых коммуне вещей и лекарств. И я должна убедиться, что они оба невредимы – и Вероника, и Адам.
Адам. Адам. Его имя отражается тысячекратным эхом в моем черепе. Как он может быть здесь? Как вышло, что он не в коммуне? Я своими глазами видела, как он перебрался через ограждение.
– Если хоть один волос упадет с их голов, – продолжает Агата, – сделка будет расторгнута. Ты знаешь, что не сможешь ни найти коммуну, ни как-нибудь ей навредить. У тебя теперь слишком мало Резистентов, чтобы отправить их за Стену.
– Ты способна делать верные выводы, – говорит Бернев, – но только когда речь не о тебе самой. Вы себя переоцениваете. Вам удалось ворваться в Центр только потому, что я не заботился об охране должным образом. Мне и в голову не приходило, что твой брат жив-здоров. Разумеется, повторить это вам не удастся. Но это правда, – я тебя никак не достану, если ты не придешь сама. Но долго ли вы там протянете?
– Коммуна существует уже несколько лет. И не жалуется.
– И сколько же вас там?
– Достаточно, чтобы убить всех разведчиков, которых ты сможешь послать.
– Правда? А мне кажется, что вас там не больше пятидесяти человек, даже считая сбежавших. А оружия – раза в два меньше.
Агата молчит. По лицу невозможно понять, прав Бернев или нет.
– Подумай, что ты делаешь. Собираешься пожертвовать собой ради кучки людей, которым и так скоро конец. Благородно, но глупо. Признаться, я удивлен, что коммуна протянула так долго. Я был уверен, что все мятежники давно мертвы, а они оказались живучими, как тараканы. Но у коммуны нет будущего. Любой ребенок, который у вас родится, может оказаться не резистентным. Он умрет, едва появившись на свет. Но, скорее всего, вы умрете раньше от голода или атак дикарей. Если только не вернетесь в ЦИР. Я могу пообещать, что все ошибки будут забыты. Могу предложить хорошие условия…
– Серьезно? Тебе кажется, что мы снова купимся на твои слова? – снова появляется на мониторе Кирилл. – У нас больше ресурсов и возможностей, чем тебе кажется. И пусть тебя это больше не волнует. Мы забрали тех, кого хотели. Отдай Адама и Веронику, и больше мы никогда не тронем твои лаборатории.
Неужели я имею для них такое значение? Брат Агаты ведь даже не знаком со мной.
– Я согласен, – разводит руками Бернев. – Давайте ваши условия.
– Для начала дай Агате поговорить с пленниками. Она решит, смогут ли они добраться до коммуны.
Переговорник снова обращен ко мне. Я гляжу на Агату, а она – на меня.
– Прошу, не делайте этого, – негромко говорю я. – Вы смогли уйти, не тратьте этот шанс начать все заново.
Агата мягко улыбается и чуть качает головой:
– Я втянула вас с Адамом, мне и вытаскивать. Не переживай за меня, я прожила в Центре шесть лет. Как твое здоровье?
– Мне прострелили ногу, – говорю я, надеясь, что это заставит Агату передумать.
– Это я знаю, – говорит она. – За тобой хорошо присматривают? Всего хватает?
Киваю, глотая слезы. Снова не заметила, когда начала плакать.
– Покажи теперь Адама, – обращается Агата к Берневу. Тот, не прощаясь со мной, выкатывает аппаратуру и запирает дверь.
Я понимаю, что не имею права срывать обмен. Речь не только обо мне и моей жизни, речь еще и об Адаме. Но Бернев все еще не знает, что я – абсолютный Резистент. Может, я смогу заменить ему Агату? Может, если я скажу правду, он и Адама отпустит? Но это слишком рискованно: я могу отрезать путь отсюда для нас обоих. Нужно сделать все правильно.
Предложу свой вариант: вначале Бернев отпускает Адама, затем возвращается Агата, после этого могу уйти я. Но как только Адам будет в безопасности, как только я увижу его лицо на мониторе, то все скажу. Признаюсь, что Агату можно заменить мной. Пусть возьмут анализ крови и удостоверятся, что я – абсолютный Резистент. Это хороший план, так никто больше не пострадает. А я… меня тоже не убьют, ведь я стану ценной. Незаменимой. Останусь здесь, в лаборатории, до конца своих дней, надеясь, что однажды коммуна снова нагрянет в Центр и спасет меня. Стану лабораторной мышью. Может, я еще сотни раз пожалею о своем решении, но оно принято, и пути назад нет.
Действие укола закончилось, боль возвращается с прежней силой. Я понимаю это, когда вылезаю из кровати и ковыляю до двери.
– Откройте! Мне нужно поговорить с Берневым! – кричу я, стуча кулаком по двери. Никто не открывает. Продолжаю стучать и кричать; я знаю, что меня слышат, рано или поздно кто-нибудь не выдержит и придет. Так и происходит: заявляется сам Бернев.
– Отойди к кровати, – слышу я его стальной голос из-за двери.
Он правда боится, что я выскочу? Отхожу и сажусь на кровать, – только тогда он входит.
– Я хочу предложить условия обмена, – начинаю я с ходу. Надеюсь, мой голос звучит достаточно твердо и решительно. – Чтобы обе стороны были уверены…
– Обмен пока откладывается.
– Как? Почему?
Планы снова рушатся на моих глазах. Наверное, если я что-то задумала, то этому суждено провалиться.
– Так сказала Агата.
Агата была полна решимости полчаса назад. Она не могла передумать, если на то не было причины. И если мое состояние ее устроило, то причина остается только одна.
– Что с Адамом? – выдыхаю я.
Бернев молчит. Молчит и уходит, а я пытаюсь вскочить и погнаться за ним, заставить его ответить, стащить с его лица эту маску безразличия, – но заваливаюсь на пол у кровати. Боль рвет ногу на части. Дверь захлопывается.
Адам мертв – моя первая мысль. Адам ранен так сильно, что может не выжить в пути, – вторая. Других вариантов нет. И если Бернев не дает мне ответа, я возьму его сама.
Хватаюсь за раму кровати, вытягиваю себя наверх. Нога совсем плоха. Думаю, рана не слишком серьезная, но она свежая и болит сильнее, чем я могу стерпеть. Устраиваюсь в постели. Дождусь вечера, когда мне снова сделают укол.
Каждая минута тянется вечность. Кричу и не понимаю, почему от воплей не становится легче. Нога ведь совсем не болела, пока я не решила прогуляться по палате. А медикам, похоже, и дела до меня нет: никто не пытается облегчить страдания или хотя бы заткнуть мне рот. Я вспоминаю, как услышала крик Иванны, пробравшись в «Венеру». Здесь к такому привыкли.
Дожидаюсь вечера, ем ужин, который ставят для меня у самого входа. Никто не думает о том, как тяжело проделать путь от кровати до двери с раненой ногой. Аппетита нет, я жду одного – укола, который снимет боль и позволит уснуть.
