Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
Кто-то в белых одеждах спустился по тропке с вершины холма. Сандал? Случилось чего, коль с утра нужда в кузнеце? В руках жреца белел непонятный сверток. Продолговатый предмет, закутанный почему-то в детское заячье одеяльце. Сандал поприветствовал издалека:
– Да будут благословенны дни твои, Тимир.
– И твои. – Кузнец неловко нагнул голову вместо поклона. – Новости есть?
– Много…
Голоса заставили обернуться Урану, уже заходившую в дом. Заволновалась, приметив Сандалов сверток. Отступила назад.
– Младенец! – вскричала, приблизившись. – Чей же, откуда?! – Поздороваться даже забыла.
– Вот уж не знаю. – Жрец развел бы руками, не будь они заняты. – Бурею принесло. Встал утром, а на пороге дитя.
– Подкидыш! Мальчик?
– Девчонка.
Крепко прижав к себе раскормленного пса, Урана задумалась в жалости к брошенной крохе. Кого из молодух с пузом встречала? Кто мог ребенка отринуть? Ах какая же лютая мать – родное, рожоное дитятко подкинула чужим на порог!
Жрец между тем рассказал о беде в Сытыгане. Ночью к нему, презрев запрет носящим платья всходить к селенью у Каменного Пальца, примчалась дочка старшины Никсика. Умоляя скорее бежать к неизвестно чем отравившимся родичам, упомянула о каком-то незнакомце в странной одежде. Он-де приходил в аймак с отшельником Сордонгом.
Сандал и сейчас поморщился от раздражения. День и ночь, полные мерзости, смешавшие рождение и смерть! Пришлось будить своих, отправлять к рыбакам. Вернулись лекари под утро усталые, расстроенные. Помочь не удалось. Мужчины аймака и жена Никсика были уже мертвы.
Ошарашенная новостями Урана забыла о почтительности, заговорила непозволительно громко:
– Вот чей это ребенок! Значит, несчастная Кэнгиса умерла! Видела я ее летом, в бремени…
– …а сам Никсик куда-то исчез, – перебил жрец, тоже чуть повысив затвердевший голос.
Кузнец больно ткнул жену в бок: цыц, молчи, глупая женщина! Урана аж охнула тихонько. Сандал, кажется, не заметил и продолжал:
– В старой юрте на отшибе жрецы обнаружили еще двух покойниц и остылое тело ребенка. – Он тяжело вздохнул. – Если можно назвать ребенком шестипалого уродца, каким они его описали. Эти просто замерзли. Остальные сытыганцы, четыре женщины и семеро детей, живы, но почти все чем-нибудь больны…
Жрец помолчал и добавил, вопросительно поглядывая на Урану:
– А новорожденная здорова. Хорошая девочка. Не знаю только, кому отдать.
У женщины задрожали губы. Прижала ко рту ладонь, чтобы скрепиться, не расплакаться. Едва не выронила затявкавшую собаку.
Кузнец с изумлением воззрился на жену. Что-о?! Взять к себе сытыганского отпрыска? Ребенка худого рода?
– Нет уж, Сандал, прости, – крякнул, кусая губы. – Хватит с нас щенков.
– Я не просил вас забрать дитя к себе, – холодно напомнил жрец. – Я просто сказал: не знаю, куда девать. – Ему было хорошо известно, что Тимир, если вот так упрется, становится как скала – в сторону не свернешь.
– Вдруг эта девочка несет несчастья? – начал оправдываться пристыженный кузнец. – Родичи ее почему-то погибли…
– Оно так, – согласился Сандал, покачивая расплакавшуюся малышку, будто вдруг сообразившую, что взрослые говорят о ней.
Детский плач больно ранил материнское сердце Ураны. Ребенок, наверное, голоден. К груди женщины горячо прилило молоко, вроде бы давно ушедшее. Но сунуться с предложением покормить не решилась. Мельком посмотрела на мужа. Тимир поправил сбившийся на челе ремешок, придерживающий волосы. Лицо его было красным от недовольства. И тут Урана с облегчением увидела Лахсу. Спеша к ним, нянька взмахнула рукой.
– С утра начала ходить, – пробормотал кузнец.
Неожиданно жрец резко прижал палец к губам. Посуровевшие глаза его метнули молнии:
– Не проговоритесь, что ребенок из Сытыгана. Забудьте об этом навеки, не портите девочке жизнь!
Супруги растерянно переглянулись и поспешили кивнуть.
– Может, Лахса с Манихаем к себе возьмут? – скорбно прошептала Урана.
– Возьмут, – убежденно сказал кузнец.
Низенькая грузная нянька запыхалась. Не догадываясь об уготованном, еще с дороги отбила поклон озаренному. Заулыбалась во весь рот… и куда же исчезла радостная улыбка женщины, когда ее принялись уговаривать на прикорм нового дитяти! Круглое лицо мгновенно вытянулось, глазки заюлили по сторонам. Но прекословить Лахса не посмела. Предваряя расспросы, Сандал коротко пояснил:
– Сирота.
– Подсобим сходом, – посулился кузнец.
– Что ж, ладно, – буркнула толстуха, поджимая губы. Углубилась в себя ненадолго, почуяв общее смущение, а также возможную поживу. Распорядилась уже повелительно: – Мясную долю надо увеличить вдвое. Молоко у меня не коровье, от корешков да заболони ручьем не прихлынет. Новая люлька нужна. Пеленки, платьица, одеяло… – Метнула на укрытую расшитым одеялом собаку неприязненный взор: – То, что на девочке, больно маленькое.
– Будет, все будет, – обещал кузнец, любой ценою готовый избавиться от навязываемого ребенка из презренного аймака.
– Как назвать? – спросила Лахса. С сироткой можно было не церемониться, наречь девочку сразу. Если и заберут духи, некому страдать.
– Или́нэ, – строго сказал жрец, – ее зовут Илинэ.
Не успели остальные удивиться странному имени, а Сандал уже предупреждал Лахсу:
– Каждый месяц справляться о девочке станем. Присматривай за ней с душою!
За посторонний счет требовательный какой – «с душою»! От расстройства Лахса забыла попросить помощи. Юрту вчера растормошило бурей, стены осели, дверь перекосило, а Манихай занедужил, как всегда, видя перед глазами работу. Забыла женщина и о том, что сегодня исполнился год питомцу, и надо узнать, какое имя дали ему родители. А главное, намекнуть: ее недюжинными стараниями жив их чахлый сыночек!
Это было правдой. Нестойкое здоровье мальчика беспокоило Лахсу и Манихая, привыкших жить с подачек. Впрочем, какой бы корыстной ни казалась кормилица, она по-своему любила ребенка. Насколько могла и умела. Пусть непостоянно и легковесно, но во всю честную силу той невеликой любви, что отпустили ей боги и к собственным детям.
Забрав девочку, раздираемая бессильным негодованием, Лахса размашисто двинулась прочь.
– Подожди! – Урана кинулась за ней, обняла за плечи. Женщины остановились, о чем-то оживленно заговорили и повернули к дому.
«Не иначе обсуждают происшествие в Сытыгане, – подумал Сандал. – Что ж, пусть кормилица успокоится, почешет ядреный язык. Действенное лекарство от женского гнева». На молчание Ураны о происхождении девочки он мог положиться сполна. Кто-кто, а кузнец и швея умеют хранить чужие секреты… Жрец усмехнулся: сытыганский ребенок! Никто не узнает, чья дочь сиротка Илинэ!
Он запоздало вздрогнул. Почему ему в голову безо всякой причины ринула внезапная блажь назвать девочку именно так, а не иначе? Имя, минуя мысли, вылетело само по себе!
– Илинэ, – проговорил Сандал вполголоса, прислушиваясь к звучанию.
Илинэ – Элен. Элен – это «щека» реки со скалистым берегом, но настоящее имя Большой Реки – Илинэ, что значит «вперед». Илин – название востока, знаменующего восход ежедневного солнца и полет божественного Дэсегея. С Илин на землю саха снисходит теплое весеннее дыхание Ил, доставляемое на крыльях четырехглавого орла Эксэкю. Кроме того, первоначальный звук имени Ил означает мир на Орто, благоденствие, приносимое Иллэ – волшебной кобылицей, предводительницей табуна небесных удаганок.
Сандал засомневался: можно ли давать ребенку тайное имя реки, несущее множество высоких и чудесных смыслов? Подумал немного и решил – можно. Не стал больше голову трудить, раз уж так вышло.
* * *Урана разрезала куски жеребячьей шкуры повдоль, отделила замшу от ворсистой части. Вышло четыре пеленки, две тонкие, две меховые – мягко вымятые, в жару прохладные, теплые в холод. Лошадиный пот на них сохранился, лечебный и чистый, терпко пахнущий лугом позднего лета и солонцовой землей. Легко собрать такую пеленку в кулак, а выпустишь – расправляется, как упругий ягелевый кустик. Обделается дитя – шкурку обмоют водой, встряхнут и лишь поднесут к очагу – высохнет, не успеют короткую песенку спеть. Девочке Илинэ ласковых пеленок должно хватить, там еще от сына остались.
Ребенок приник к вечно молочной Лахсе – не оторвать. Кормилица привычно оттянула пальцем край полной груди, чтобы не закрыло девочке носик, и знай себе стрекочет без передышки. Урана шепнула няньке в ухо имя сына, помахивая кругом дэйбирем, чтобы духи не подслушали. В семье кузнеца это имя произнесут громко, лишь когда он вернется.
Лахса нетерпеливо кивнула. Даже не поинтересовалась, почему так назвали, и того имени, какое Сандал придумал для малышки, тоже ни одобрять, ни порицать не стала. Сверх меры увлеклась сытыганскими новостями. Покачиваясь опечаленно, блестела оживленными глазками:
