Елизавета Дворецкая - Битва колдуньи. Сага о мечах
Фрейвид кивнул Асольву и склонился над козой. Вдвоем отец и сын подтащили животное к самому краю обрыва. Фрейвид одним ударом перерезал жертве горло, поток горячей крови заструился вниз по камню, навстречу жадным волнам. Казалось, они дерутся за добычу, как стая голодных собак.
Жертву прими
и вести подай нам:
будет ли найден
огнеподатель?
Море забурлило, волны перед Тюленьим камнем расходились все сильнее и шире. Это был добрый знак. Фрейвид и Асольв поспешно подняли тушу козы и сбросили ее в волны. А Ингвиль запела снова:
Беда и другая
в доме открылась:
вырастил род
злобную ведьму;
умеет злодейка
болезни наслать.
Подай нам совет,
сельди властитель,
правду открой
молящим у камня:
должно ли ведьму
смерти предать?
Опустив окровавленные руки, Фрейвид и Асольв смотрели в море. А волны кипели все сильнее; на всем пространстве, видном глазу с Тюленьего камня, поднялась настоящая буря, но небо над пляшущими волнами оставалось спокойным – вóды привела в движение не сила ветра с небес, а иная мощь, скрытая в самой обители Эгира.
И вдруг прямо перед скалой в волнах проступило что-то темное. Ингвиль вскрикнула: из воды показалась огромная, размером с быка, голова серо-черного тюленя. Даже Фрейвид охнул и отступил дальше от края обрыва: впервые он воочию видел духа побережья. А Большой Тюлень лишь несколько мгновений смотрел на людей огромными желтыми глазами, а потом медленно скрылся. От головы его пошла широкая волна, с яростью устремилась на берег, лизнула скалу, так что стоящих на вершине людей осыпало холодными брызгами. Вода налетела на песчаные отмели по бокам Тюленьего камня, зашипела, как сама Мировая Змея.
– Бросай! – пересиливая священный ужас, хрипло закричал Фрейвид дочери. – Скорее бросай!
Ингвиль поспешно шагнула к белому платку, заранее расстеленному на гладком камне, и, зажмурившись, бросила на него пучок рябиновых веточек, который все это время держала в руке. Веточек было двадцать четыре, и на каждой она своими руками вырезала маленький рунический знак. Прутья рассыпались; Ингвиль встала на колени и торопливо, наугад взяла три из них и отложила в сторону в строгом порядке: первый, второй, третий.
– Смотри, что там! – подталкивал ее Фрейвид.
Ингвиль еще немного подождала, закрыв лицо руками и стараясь успокоиться. Она знала значение рун, но впервые в жизни ей самой приходилось гадать, и никто не должен был помогать ей в истолковании. От волнения мысли разбегались, стройное знание рассыпалось в бесполезные осколки. Стараясь сосредоточиться, Ингвиль мысленно рисовала перед собой три Хуг-руны, которые проясняют разум и облегчают правильное понимание: Вуньо, Суль, Дагаз. На темном поле закрытых глаз три руны Мысли горели ярким огненным цветом, но Ингвиль так волновалась, что никак не могла решиться взглянуть на свои три прутика. Что сказали ей боги? И поймет ли она их предсказание? А вдруг все окажется противоречиво, запутано?
Но отец ждал, и ей пришлось пересилить дрожь. Ингвиль посмотрела на прут, который вынула первым. Науд. Не слишком хорошо для начала. И не самый обнадеживающий ответ на заданные вопросы.
– Что это значит? – несмело спросил Асольв, которого не учили рунам.
– Это значит… – Ингвиль колебалась, словно отец мог ее саму счесть виноватой в таком нерадостном предсказании. – Это Науд. Боги говорят, что для нас сейчас не самое удачное время. Нас ждут неудачи. И многое может измениться, выйти совсем не так, как мы задумали.
– Значит, мы не найдем…
– Посмотри, что обещает вторая руна! – потребовал Фрейвид. Он нахмурился, но не терял надежды.
– Хагалаз! – Ингвиль взяла второй прут, глянула на него и испуганно вскинула глаза на отца. Именно эту руну когда-то вынула Сигнехильда Мудрая перед неудачным походом. – События сильнее нас! Нас ждут грозы и бури!
Фрейвид промолчал, и Ингвиль сама скорее схватила третий прут, ожидая от богов хоть какого-нибудь совета. На нее глянула одинокая прямая черта руны Иса. Она могла нести только один совет: не упрямься и жди, проявляй терпение. Любые старания сейчас бесполезны, ты все равно ничего не добьешься.
– Не такого я ждал от богов! – Фрейвид с досадой встряхнул руками, на которых сохла жертвенная кровь.
Ему казалось, что боги обманули его, в обмен на такую хорошую жертву всучив дурные знамения.
– Боги предупреждают нас! – ответила Ингвиль. Ее страх перед гневом богов был сильнее робости перед отцом. – Если мы не поймем, что сейчас судьба сильнее нас, и сами полезем грудью на копье, выйдет еще хуже, чем могло бы. Мы должны быть благодарны и за такое пророчество.
– От моей матери я получал предсказания получше! – так же досадливо отозвался хёвдинг и пошел прочь.
Асольв посмотрел на Ингвиль и развел руками. Ее нельзя было винить в обещанных богами неудачах, но ей самой было неуютно. Казалось, бабушка Сигнехильда на ее месте сумела бы увидеть более приятное будущее. Но что тут можно поделать? Бабушкины руны, как и следовало, отправились с нею на погребальный костер, а у ее внучки свой дар и своя удача.
– Раз уж мы просили совета у Тюленя, так придется его принять! – сказал Асольв, глядя в спину уходящего отца. – А не то он разгневается.
Фрейвид не обернулся. Он уже заподозрил, в чем причина неудачных предсказаний. Всем известно, что Хёрдис хорошо ладила с духом побережья. Должно быть, тот взял ее под свою защиту. Попробуй теперь обидеть ее – и море смоет Прибрежный Дом. Ведь именно этим она грозила в тот вечер, когда ее схватили!
Пламя взвилось высоко, с гулом и треском, словно захлопнулись огромные ворота. Искры разлетались за десять шагов от высокого кострища, огонь бушевал, свирепый и жадный, и его яростные отблески дрожали в глазах Торбранда конунга. Изредка под порывами морского ветра в бушующем кусте пламени проступали черные очертания погребальной ладьи со светящимися пламенем щелями и отверстиями для весел, но это уже были останки того, что более не существовало. Давно сгорел шатер из цветной шерсти, воздвигнутый на корме, исчезли весла, предназначенные плыть по огненному морю, и само пламя развернулось широким парусом на мачте.
– Хорошо горит, – почти неслышно обронил кто-то позади конунга.
Похоже, это был Кари ярл.
Торбранд конунг не обернулся. Губы его были плотно сжаты, взгляд светлых глаз застыл, и даже пламя погребального костра, отражаясь в его зрачках, не могло растопить этого льда. Лицо конунга было неподвижно, и только эта неестественная неподвижность позволяла понять, как много он потерял. Огненные ворота иного мира закрылись за королевой Бломменатт и обоими сыновьями, Тормундом и Торгейром. Всего несколько дней назад Торбранд конунг имел семью и верил, что род его прочно держит кремневый молот, знак власти конунгов Фьялленланда. И вот он остался один. «Гнилая смерть» за несколько дней сделала его единственным и последним в своем роду.
На поминальном пиру в гриднице Ясеневого Двора было малолюдно – «гнилая смерть» заставляла всех держаться подальше, жечь можжевельник, приносить жертвы богам и дисам. Возле конунга остались только те, кто уже перенес «гнилую смерть» или мог пересилить страх перед ней. В Аскефьорде было немало больных; пожалуй, ни одного дома не миновала болезнь, не щадя даже самых знатных. У Хравна хёльда в Пологом Холме болел младший сын, в Висячей Скале слегла фру Адальтруд, жена Кольбейна ярла, а свою дочь Эренгерду, первую красавицу Аскефьорда, они отослали прочь, к дальней родне. Даже неутомимая фру Стейнвёр, до последних мгновений не отходившая от королевы, приболела немного, но страшные серые пузырьки, при виде которых Хродмар похолодел от ужаса, неожиданно быстро исчезли, и через несколько дней хозяйка снова хлопотала по дому. На этот раз «гнилая смерть» удовольствовалась малыми жертвами – во всем фьорде умерли только шесть человек, а большинство заболевших вскоре стали поправляться.
Но Хель взяла самое ценное. По дворам шептали, что сыновья конунга стали жертвой за всех. В Аскефьорде поселилось смятение: Торбранд лишился жены и прямых наследников. К Хравну хёльду, который был родичем конунга по женской линии, очень часто приходили, чтобы с преувеличенным вниманием осведомиться о здоровье сына; отцы взрослых дочерей задумывались. Но по лицу самого Торбранда конунга никак нельзя было прочитать, что он думает о будущем своего рода.
Ярлы и хирдманы поднимали кубки в память о королеве и ее сыновьях, а Торбранд конунг молчал. Он почти не слушал говоривших. Только когда с места встал Хродмар, конунг чуть повернул голову в его сторону.
Со дня появления в Аскефьорде «гнилой смерти» Хродмар был угрюм и неразговорчив. Он считал виноватым в несчастье себя самого – если бы он сумел тогда, в Прибрежном Доме, настоять на немедленной смерти ведьмы, то сейчас она уже никому не причиняла бы вреда.
