Ярослав Коваль - Чужак: Боец демона-императора. Тропа смерти. Сквозь бездну (сборник)
Так вот почему меня не хотят брать на работу! Они считают, что я не в себе! Видимо, по местным меркам положение гладиатора настолько выгодно отличается от разнорабочего, что только ненормальный может променять первое на второе добровольно. Не менее важным было то, что гладиатор и работяга находились на слишком уж разных ступенях социальной пирамиды, а для местного обывателя идея нарушить раз и навсегда установленные границы занимаемой по праву рождения ячейки бытия немыслима. Прямо как в Индии с их системой варн и каст.
Значит, если обстоятельства вынудили меня так низко пасть, то не составлю ли я серьезную проблему для работодателя?
Что ж, отчасти я их понимаю. Но что мне делать?
Следующие два дня я приводил в порядок хозяйство постоялого двора. Оно оказалось чрезвычайно обширным – хлев, птичник, крольчатник. Постройки здесь держались кое-как, подпирались кольями или бревнышками, и теперь мне приходилось разбирать поддерживающие завалы, прибивать, обтесывать и поднимать. Работа была тяжелая, мерзкая, потому что птицами и животными здесь успел пропахнуть каждый сучок, непривычная (конечно, как любой нормальный мужчина, я умел держать в руках молоток и топор, примерно представлял, как что к чему нужно присобачить, чтоб держалось, но опыта в таких делах имел удручающее мало). И – самое главное – я мог быть уверен, что подобная подработка мои проблемы не решит.
Едва ли хозяйка мне хоть что-нибудь заплатит.
К тому же спать мне приходилось по-прежнему на полу, на затоптанной циновке, и есть не ту еду, за которую посетители платили живыми деньгами, а ту, что оставалась. Впрочем, каждый вечер хозяйка заведения подносила мне кружку пива среднего качества и оценивала взглядом. Похоже, она всерьез пыталась понять, в чем же моя ненормальность, и прикинуть, стою ли я большего внимания с ее стороны.
Смутное ощущение, что если постараюсь, смогу заставить ее обратить на меня чисто женское внимание и тем самым задержаться здесь подольше, соблазнительным не показалось. Да и торчать в подобной дыре долго едва ли имело смысл. Прислушиваясь к разговорам и осторожно расспрашивая хозяйку и двух ее работниц, я понял, что большего, чем уже получил, на ниве простого физического труда едва ли смогу добиться.
Медленно я начинал чувствовать окружающее меня пространство и понимать, насколько вообще оно чуждо всему, к чему я привык. Нелегко будет найти здесь для себя место. Это была свобода, абсолютная свобода – то положение, в котором я оказался. Свобода от влияния чужой воли, свобода от традиций и установлений окружающего общества, свобода от общественного мнения. Я мог поступать, как мне заблагорассудится, ни перед кем не пришлось бы держать ответ – вещь для здешних краев немыслимая, однако реально воплотившаяся для меня.
Однако понятие, обычно воспринимающееся как абсолютное и однозначное благо, светлый идеал и мечта, стал для меня чем-то вроде тяжкого груза, который невыносимо тащить и невозможно сбросить с плеч. Я понял и то, что в этом мире никто не интересуется моей судьбой, и то, что моя свобода образует вокруг меня пустое, мертвое пространство. Даже не так – что-то наподобие полосы обеспечения на границе государства, защищенного от вторжения. Эту пустоту никто из окружающих не может и не захочет преодолевать – и я сам лишен такой же возможности.
Запах воли оказался на поверку совсем не так приятен, как можно было подумать. Свободу приходилось терпеть и изнывать под ее бременем. Осознавая свою оторванность от всего остального мира, я понял вдруг, что смогу жить лишь в том случае, если преобразую эту свободу в хотя бы частичную ангажированность. Я должен был стать частью этого мира, адаптироваться в нем, принять его законы, стать своим – и только тогда смогу ощутить себя живым, настоящим… Свободным от абсолютной и потому неестественной свободы.
– Ну что, хозяюшка, не думаешь ли, что нам стоит распрощаться?
– Да уж, псих, – расхохоталась женщина. – Куда ты потащишься? Нет уж, денег я тебе не дам. Ненормальным я денег не даю никогда. Кое-что из еды, так уж и быть, могу дать. Так уж и быть. И плащик старый отдам. А лучше оставайся. Нечего тебе по улицам шастать. Сиди тут, на моих харчах.
– От твоей еды можно сдохнуть, хозяюшка. От заворота кишок.
– Да ла-адно, не сдохнешь, не сахарный. Зато, может, мозги вправятся. А то такой парень зря пропадает…
– От твоей стряпни скорее свихнешься, чем выздоровеешь. Ты сама-то ее пробуешь? Или только бедных потчуешь, мол, им все сойдет?
– А ты не кати бочку на мою стряпню! – взбеленилась женщина. Рано или поздно это непременно должно было произойти, я был в этом уверен и почти этого добивался. Просто так она меня не отпустит, это я чувствовал, постарается ободрать по максимуму либо на подольше затормозить как даровую рабочую силу. Следовало вышибить ее из привычной колеи и уже тогда ставить свои условия. – Да все господа, останавливающиеся у меня, в восторге от моего угощения!
– Само собой, ведь господа тут не останавливаются, не такие они дураки.
– Так, выметайся отсюда, понял, придурок? И немедленно! Вон!
– Выметусь, выметусь, только выдай-ка мне заработанное. Как хочешь – деньгами или припасами. Только теми – давай уж договоримся, – которые ты не слишком усердно готовила. И получше. И побольше. По трудам.
– Чего-о-о?! Мерзавец! Хам! Жил здесь на всем готовом и еще смеешь что-то требовать?! Да ты еще мне должен!
– На чем готовом? Спал на полу, жрал помои и вкалывал? Не наглей. Ты достаточно много получила от меня, плати.
– Ничего от меня не получишь, понял?! Пошел вон, а то позову гвардейцев!
– Вот как? Зови, а я им вот что покажу. – И как последний аргумент, не зная уж, что придумать, но упорно храня самоуверенное выражение лица, я вытащил один из браслетов, дарованных мне за победу в схватке. А что еще я мог вытащить? Просто пришла на память сцена в одном из трактиров, когда, увидев аграф с таким же знаком, как на браслете, подвыпивший буян сразу протрезвел и даже извинялся. – И расскажу, как ты меня обманула.
Женщина тут же запнулась, багровость бешенства схлынула с ее щек, глаза стали испуганными. Она растерянно взглянула сперва на браслет, а потом и на меня.
– Заплачу я, заплачу. Даже серебро дам. Больше у меня все равно нет, – заныла она. – Только сегодня налог заплатила и поставщику. На, подавись! Чтоб я еще раз с гладиатором связалась… – И, помедлив, добавила с укоризной. – Мог бы с самого начала сказать, кто ты, я бы постояльцам намекнула, что знали, с кем рядом ночуют, обоим был бы профит.
– Пошла ты! – беззлобно ответил я, пряча в сумку браслет-выручалочку и деньги. Не такая уж и мелочь, на несколько дней хватит при должной экономии. Порядок местных цен и покупательная способность различных местных денег постепенно становились мне понятнее.
Что ж, из этой ситуации я выплыл более или менее благополучно, даже с прибылью. Но в будущем так не «поплаваешь». Надо было искать выход и все-таки понять, в чем же особенности моего нынешнего положения? На что я по местным меркам имею право и чем могу подзаработать, чтоб не навлечь на себя подозрения в ненормальности? А может, просто объяснять потенциальным работодателям, кто я и откуда, чтоб не удивлялись? Нет, вряд ли это вариант. К чужакам и у нас настороженное отношение. Своей иностью лучше не размахивать.
Сейчас я не видел для себя никакого выхода.
Глава 6
Выход, но лишь отчасти
То, что большой город придется оставить, стало понятно еще до того, как я распрощался со «щедрой» хозяйкой. Слушая разговоры и осторожно заговаривая с посетителями ее трактира, с прохожими или теми, кто просто скучал и потому околачивался у трактирной ограды – людей посмотреть, сплетню подцепить, – я кое-что сумел понять.
Если буду и дальше пытаться найти себе место разнорабочего, придется мимикрировать под местный низший класс. Раздобыть себе соответствующую одежду, приучиться вести себя соответствующим образом, а еще лучше – придумать легенду о прошлом. Учиться подобострастничать, кланяться, безошибочно распознавать старших в своей «касте» и быть готовым в любой момент исполнять любые их приказы. Любые.
Так жили когда-то не сильно давно и мои собственные соотечественники. А во многих соседних странах, например в Узбекистане, подобная структура сохранялась и теперь, хоть и в несколько усеченном виде. Здесь иерархичность составляла суть государственного устройства. Если бы я родился в Японии, мне было бы проще адаптироваться здесь.
Но я родился не в Японии. Хоть прошлым моей страны был социализм со всеми своими особенностями, их я уже по-настоящему не успел воспринять. Офисной закалки в разгар кризиса у меня также не было. Поэтому я внутренне взвился при одной мысли о том, чтоб занять подобное положение в обществе.
