Мила Коротич - Терракотовые сестры
Маше больно было видеть старика, прячущего лицо в ладонях. Такое горе исходило от белой фигуры, что можно только молча сопереживать! Она никогда не знала своего отца, не видела мужских слез, и потому скорбь старика поразила ее в самое сердце. Не осознавая, что делает и какие будут последствия, она бросилась к нему и связанными руками дотронулась до ссутулившегося плеча. Но тот вздрогнул, резко выпрямился и, схватив девушку за запястье, отдернул. Перед Казаковой стоял восточный владыка, которому не нужна жалость какой-то пленной девки. Секунду он смотрел на Машу, рассматривая не ее, а соляные бусы на девичьей шее, а потом бросил ее на ковры и развернулся к выходу.
– Мать Цаган, я знаю, что ты здесь, хоть и не вижу тебя, – заговорил он, – приготовь дерзкую к свадебному обряду. На закате пусть будет готова, а если выживет, на рассвете я выдам ее за сына по-настоящему!
И завеса входа резко закрылась за ним. Женщина в белом тут же отделилась от стены и подошла к Маше. Тоска читалась и на ее лице. Не скрывал грусти ни разрез глаз, ни степной загар, ни платок-невидимка.
– Я отвечу на три вопроса, невеста, – произнесла она. – Только на три. Спрашивай правильно и действительно важное.
Не теряя времени, мать Цаган достала из складок одежды несколько коробков и разложила их перед Машей. Пока та хлопала глазами, пытаясь сообразить, что именно стоит спрашивать в условиях жесткого цейтнота, женщина смешивала в одной ей известной пропорции травы и разноцветные порошки из коробок в большой белой фарфоровой чаше.
Маша рискнула первым вопросом:
– Что за беда у вас тут случилась? Мать Цаган, вы только подробно все расскажите, чтобы мне больше глупых вопросов не задавать. До вечера еще далеко, и спешить мне некуда. Сбежать, видимо, тоже. – Девушка уселась по-турецки на белой кошме и демонстративно потрясла связанными руками. – Так что я не тороплюсь и слушаю внимательно, уважаемая.
Казакова улыбнулась своей профессиональной журналистской улыбкой: после такой обычно не раскалывались только профессиональные разведчики.
Мать Цаган ни на секунду не переставала растирать свои снадобья, и девушка уже подумала, что ответа не дождется, но ошиблась.
– Мудрый старейшина, чьи решения справедливы, как солнце, да сильный шаман, яркий, как луна, чьи камлания слышит небо, – вот и все, что нужно роду, чтобы процветать. Тридцать лет назад по воле небесных хозяев два этих светила сошлись в одной семье нашего племени. Единственный сын старейшины стал преемником шамана и превзошел его уже в детском возрасте. Никогда еще наше племя не знало благополучия. Мы издревле жили на горе Богдо, слушая песни ее пещер и довольствуясь тем, что давала нам степь и добыча соли. Наша соль, белая, как лед, была на столах всех уважаемых людей, от Поднебесной и Хиндустана до Земель белых людей, на которых ты похожа. Степь тоже была добра к нам, но сейчас все изменилось, и мой народ исчезает очень быстро. За пределами солончака недавно появился злой дух. Этот злой дэв не дает нам спуститься с горы и выйти к Большому пути, чтобы продать купцам соль. Он не пускает наших пастухов за соляное озеро, чтоб стада нашли свежей травы, и отгоняет дичь от охотничьих пределов. Он препятствует купцам прийти к условленному месту торга. И никакими жертвами и обрядами мы не можем задобрить его. Соль защищает нас, но за пределами соленых берегов каждого из моих соплеменников поджидает смерть. Смотри в огонь! – И белая женщина бросила щепоть снадобий в холодный белый очаг в центре юрты. Белый огонь тут же ярко вспыхнул, как фотовспышка, рассыпавшись на сотни маленьких искр, таких же ослепительно ярких, и Маша осознала, что знает, как все было.
Словно только что закрылся перед ней фотоархив, где каждая искра – цветная картинка из жизни. Вот давсны – соляной народ – в расцвете. Их юрты богато изукрашены, а табуны многочисленны. Их женщины веселы, их руки нежные, как лепестки лотоса, и простые белые одежды на каждый день вышиваются серебром. Стрелы мужчины делают из серебра. А упряжь коней – на серебряных кольцах. Вот караваны купцов из разных стран отдают менялам-давснам за чистую, как лед, соль и шелк, и меха, и железо, и пряности, а дети давснов не едят хлеба, не намазав его маслом и медом, а игрушками им самоцветные камни. И никто не ходит босой в становище на горе Богдо.
Нет в итильской степи невест красивее белых дев давсн, и нет жениха почетнее, чем парень из соляных кибиток.
Вот вождь и старейшина со своим сыном, красивым десятилетним мальчиком, сидят у семейного казана. В волосы мальчика вплетены яркие ленты и резные амулеты. Мальчик ударяет в большой шаманский бубен, и дым от костра поднимается вверх узорчатой вязью, а в казане закипает молочный соленый чай, и щедро черпает большой пиалой из дорогого поднебесного фарфора отец мальчика-шамана сытный напиток. И нет в племени больных и немощных, ибо силу дает намоленный чай, настоянный на мудрости отца и силе сына.
Вот приходят к белым юртам шаманы других племен, и камлания длятся всю ночь. И взлетают веселые искры костров, а взрослые служители духов восхищены силой мальчика из племени соли. Два десятка лет мудрость предков и сила духов весенними цветами устилали жизненную степь племени давсн.
Совсем не такими увидела Маша людей, взявших ее в плен. Да, всадники были сильными, но ветхий запах шел от ковра, в котором привезли пленницу. А мех треухов совсем не сиял на солнце.
Но вот черный туман ползет по степи и щупальца его тянутся к становищу. Ушли пастухи на весенние пастбища, и завязли копыта коней их в тонкой черной паутине мертвого тумана. Нет больше молока у кобылиц, и хворь подтачивает их хребты. Потом на стада нападают разбойники, и серебряных стрел табунщиков-давснов не хватает, чтобы отстоять своих. В семь раз уменьшилось стадо, вернувшееся к соленому озеру.
На копытах едва живых коней принесли черный туман к соленому озеру. Спасла соль своих людей – не идет злой дух по соляным торосам, прячет, обжигаясь, свои черные путы. Соль стала для них ловушкой. Не могли покинуть люди своего убежища – мертвыми падали, ступив на почерневшую от злого тумана степь. Много храбрых юношей и хитроумных мужей пыталось перейти соленое озеро, чтобы дойти до торговых путей. Но никто не вернулся.
Голод стал у порога каждой юрты, ибо как ни дорого ее убранство, а нельзя сварить похлебку из бирюзовых бусин, не заваришь чай из серебряных подвесок, не накормишь детей солью, когда просят хлеба. Под нож шли и без того поредевшие стада, а черный туман и белая соль зажали людей в смертельных тисках.
Взял молодой шаман, сын старейшины, свой бубен, разжег костер и бросил в огонь лопатку не родившегося еще ягненка. Черной паутиной трещин покрылась она, и увидел молодой шаман, единственный сын старейшины, как опутывает сеть проклятия его селение. И восемь черных стрел проступили сквозь трещины.
Сбил тогда шаман ночную птицу и заглянул в ее зрачки: истоки волшбы увидел в развалинах Мертвого города. Восемь перьев жертвенной птицы упали кругом, как стрелы. Три дня приходил в себя молодой шаман.
Достал тогда молодой шаман красных сушеных грибов, выменянных на бурдюк чистейшей соли, и смешал со степными травами, соленой водой, пеплом пряди волос любимой девушки, и ушел в поющие пещеры горы Богдо. Только ветер приносил обрывки песен из лабиринтов под горой.
Семь дней не было молодого шамана. А вернулся он совсем седой и велел всему племени не есть и не пить ничего, кроме молока кобылиц, пока он не вернется.
– Я видел лицо дэва, который губит наш народ, – сказал молодой шаман на собрании племени. И ушел к Мертвому городу.
Когда прапрадед шамана был еще младенцем, Мертвый город уже стоял в руинах. Только стоны и завывания неупокоенных душ, убитых на пороге своих домов, слышались при ясной луне. Большой город разрушили дикие племена, шедшие с заката на восход, когда вел их завоеватель с мелом в руках. Не пощадили никого, ни воинов, ни торговцев. И старики рассказывали, что степь плакала, когда горела ее столица.
Но время, как мать, лечит любые раны. Успокоились души за сотни годов, сама степь укрыла их, а мирные жертвы шаманов усыпили. Шрамом на теле степи остались развалины города. Даже дикий зверь обходил то место, чтобы не тревожить уснувших. Но именно там появился злой дэв. И растревожив сон, подчинил всех себе. И нашел в Мертвом городе сердце – разрушенный храм, и на алтаре поставил свой знак, и черный туман пополз из-под камней по степи, к белому племени.
Дальше в сознании Маши всплывали уже не застывшие картинки, а видение, напугавшее своей полнотой и простой жестокостью. Закаленные телевидением и журналистской практикой, мозги ее тем не менее вскипели, увидев битву шамана с дэвом. И там же, в потоке видений, всплыло и имя: Кайно.
Внутренним взором девушка видела, как пробирается молодой человек в одеждах, вывернутых наизнанку, по камням, бывшим когда-то жилищами. Видела все его глазами и чувствовала тяжесть кожаных мешков на плечах человека. Соль, дрова и жертва – усыпленный баран – на его сильных плечах.
