Александр Кучаев - За мертвой чертой
– Ах, Аркадий! – скажет. – Какие замечательные люди на свете есть!
В отличие от моего амиго, у меня не было способностей к левитации и телепортации – ничему этому я так и не научился. Поэтому чаще всего я перемещался на обычном городском транспорте – на маршрутных автобусах или такси. На просьбу приобрести какую-нибудь машинёшку дон Кристобаль ответил единственным отказом:
– В данный момент она вам ни к чему, обойдётесь.
Я и обходился. Поглядывал из автобусного окна, как меняется жизнь. Как набирает обороты деловая активность, избавленная от поборов власть имущих, не сдерживаемая бюрократическими препонами и крышеванием бандитов. Как возникают новые магазины и мастерские. Как всё чаще лица прохожих окрашиваются светлыми добрыми улыбками.
Меня тешила затаённая мысль, что я тоже имею ко всему этому самое непосредственное отношение.
В Поле Чудес, откуда выселили прежних хозяев, среди которых были неизменные прокурор, начальники милиции и налоговой службы, председатель городского суда, директор коммунального предприятия, местные олигархи и лидеры ОПГ – смотрящие, паханы и им подобные, Черноусов организовал городок для беспризорников.
Бездомных детей – несколько тысяч, самых отчаянных, постоянно сбегавших из казённых приютов – собрали как из пределов ольмапольской черты, так и других, окрестных городов и ближних регионов.
И сразу решилась одна из проблем; ухватив за нужное звено, этот человек вытащил всю цепь. Для воспитания малолетней разноликой орды определили самых лучших, самых одарённых наставников, привлечённых со всех концов страны.
Не так уж трудно было прельстить таковых. По ходатайству мэра законодательная власть – новая, избранная взамен прежней, утратившей доверие, – установила этим «гуру» и «сенсеям» такую высокую зарплату, какую до этого никто из современных российских воспитателей не получал. Всем им выделили благоустроенные квартиры, числившиеся ранее за начальствующими ворами.
Беспризорники, очутившись в комфортных условиях, накормленные, в красивой одежде, обласканные повседневной заботой и вниманием талантливых педагогов, и не думали больше бежать; никому не хотелось по новой оказаться в канавах, камерах теплосетей и незапертых подвалах жилых домов.
Мне нравилось бывать в Поле Чудес и наблюдать за недавними бродяжками. Они всё играли в какую-то свою особую свободомыслящую республику и строили общество четвёртого тысячелетия.
Сопоставляя информацию, полученную от дона Кристобаля, с увиденным в посёлке, я пришёл к выводу, что юные обитатели его строят нечто, похожее на социум людей в параллельном мире. Прежде всего, усердно совершенствуя свои мыслительные и духовные способности. Если откровенно, я просто влюбился в это юное стремительно развивающееся племя.
Многие анклавы особняков, живописно вписавшихся в городскую архитектуру и также принадлежавших тем или иным мошенникам и казнокрадам, были отданы под детские сады, и очереди на бесплатное размещение детей в дошкольные учреждения в самые короткие сроки исчезли раз и навсегда.
Средств на содержание дошколят теперь хватало. Одним из источников финансирования детских дошкольных учреждений стали еженедельные аукционы, на которых выставлялись иномарки недавних нуворишей. Покупатели съезжались как из ближних, так и дальних пределов России.
Немалый денежный поток шёл и с публичных торгов золотыми украшениями и прочими дорогими вещицами, сданными в городской фонд изобличёнными татями. И от продажи тех или иных предприятий, нечестно приобретённых.
Уместно сказать, из ольмапольской исправительной колонии было выпущено на свободу около ста зэков – бывших владельцев разных фирм, фабрик и заводов, осуждённых в своё время якобы за экономические преступления, скажем, за ту же неуплату налогов. Фактически же их бизнес попросту был захвачен людьми, приближёнными к властным структурам. Теперь эту собственность возвратили настоящим хозяевам.
Был возвращён законному собственнику Когорскому и машиностроительный завод, когда-то отторгнутый в пользу семейного клана Федотова.
Чернь, ютившуюся в аварийном жилье, вселили в освободившиеся благоустроенные квартиры. Ворам же и мошенникам, оставшимся без вилл и дворцов, предоставили пристанища в фавелах близ озера Чехонлей и других резервациях, которых немало окопалось по окраинам города.
Неприютно было в сырых покосившихся развалюхах с худыми крышами, протекавшими от дождя, с гнилыми проваливающимися полами, провисающими потолками, разверстыми стенами, со скворечными удобствами, расположенными в полусотне метров от жилья, при отсутствии водопровода и невозможности помыться в более-менее сносных условиях.
Однако человек ко всему привыкает. Не сразу, но привыкли к ветхим обителям и новые поселенцы. Как-то ведь жили здесь их предшественники, и не неделю, не месяц, а долгими годами и десятилетиями! Притом, надо думать, каждому начальнику, пусть и бывшему, всё же полезно пройти через некоторые неудобства, которые ещё вчера испытывала значительная часть населения, подвластного тебе.
Больше половины из «раскулаченных», рассчитавшись с долгами, устроились кто где – вновь открывающихся предприятий было пруд пруди, и рабочих рук не хватало.
Остальные продолжали служить, отдавая часть зарплаты в городскую казну. Или использовались на общественных работах: чистили дренажные каналы, убирали улицы, ремонтировали дороги, благоустраивали детские парки и другие зоны отдыха, содержали в порядке автобусные остановки и т. д.
Что говорить, немало нашлось охочих, начавших было отпускать язвительные замечания новоявленным разнорабочим насчёт качества производимых ими работ и интенсивности труда. Но таковых быстро хватали, пороли кнутами, ставили в напарники с канавокопателями – и издевательства над «штрафниками» в одночасье прекратились. Никто не имел права превысить меру наказания, уже установленную ныне существующей властью!..
Некоторые из бывшей элиты ударились в предпринимательство и довольно быстро пошли в гору.
Среди них был и младший Федотов. Правда, Гриша нашёл себя не сразу. Несколько раз доводилось видеть его на Сиреневом бульваре, похудевшего, осунувшегося, с отсутствующим взглядом, бредущего куда-то, казалось, без какой-либо определённой цели. В действительности же он просто вживался в новую обстановку, подспудно нащупывая нужные точки опоры.
Глава шестнадцатая. Любовь не картошка
Молодая кровь брала своё. Мне хотелось дружеского участия, внимательного заботливого взгляда, в котором сияла бы искра взаимной симпатии, словом, хотелось влюбиться в какую-нибудь хорошую неиспорченную девчонку.
Прежде мне недоступна была ни одна из них. Кому я, горбатый, был нужен?! Я стыдился себя и потому ни к кому не лез со своими чувствами. Мысль, что на моё увлечение ответят презрительным уничтожающим взглядом, намертво охлаждала любовные порывы ещё до их появления.
Теперь я был строен и как никогда физически силён. И уверен в себе и своих возможностях. В свободное от работы время я, подобно прославленному арабскому калифу Гаруну аль-Рашиду Справедливому, часами бродил по улицам, проталкиваясь между прохожими и постигая их душевное настроение, наслоенное на мозговые импульсы. Заглядывал в магазины, бывал на разных дискотеках, посещал всевозможные выставки и музеи.
Начались знакомства с девушками. Главным образом через Интернет. Увы, они были коротки. На вопрос, где подвизаюсь и много ли зарабатываю, я нарочно отвечал, что, мол, сменный мастер и заработок среднестатистический.
Большинство сразу же давали от ворот поворот. Бог с ними. Я не больно-то расстраивался и даже жалел этих девиц за ограниченность мышления; у меня было настроение миллиардера, прикинувшегося нищим.
Особы же лёгкого поведения, одноночки, были мне не по нутру. Прямо сказать, я брезговал ими на каком-то чисто физиологическом уровне.
Однажды совершенно случайно я заглянул на выставку картин художников ГРЭС. На этом электропредприятии они работали кем-то наподобие оформителей стендов.
Ну что такого выдающегося могли создать наши мастера кисти, считали большинство ольмапольцев. Известно ведь – нет пророков в своём отечестве. До знакомства с Тарновским и я точно так же думал. Сейчас же я переходил от одной картины к другой, ожидая заветного момента, когда они «заговорят» со мной. Чтобы то или иное полотно начало открывать своё внутреннее, как бы духовное содержание, надо обязательно постоять перед ним некоторое время, всмотреться в него.
Незаметно для себя, я остановился перед своего рода натюрмортом художника Бриля. На первый взгляд в картине, написанной лёгкой кистью, ничего особенного не было. Плащ, небрежно брошенный на спинку стула, разные женские вещицы на столе, сумочка, ещё какие-то пустяки. И вдруг за представленным натюром почувствовалось присутствие человека, молодой женщины, вернувшейся со свидания, которое разбило ей сердце и сделало несчастной. Она была за пределами картины, но я почти зримо видел печальный женский образ, одновременно и наслаждаясь его красотой, и преисполняясь сочувствием.
