Валерий Андрианов - Я – некромант. Часть 1
вас.
– А что это была за песня? – пригубив вино, Саана обратилась к Стигу, – у меня до сих пор мурашки по коже, как
вспомню. Какие замечательные и в тоже время страшные стихи! Никогда ничего подобного не слышала.
– Да уж, благодаря Алу теперь весь факультет будет её не одну неделю распевать. – Усмехнулся заведующий кафедрой
некромантии. – Интересно, где он её слышал? А уж такое не стандартное применение Эха лектора я впервые в своей
жизни вижу, хм… и слышу.
– Интересный у тебя ученик, Стиг, – вновь наполнил бокалы ректор, – не перестаёт удивлять. Интересно, сколько в нем
ещё скрыто талантов?
***
В деревеньку с прикольным названием Гадюкино добрались лишь к вечеру третьего дня. Лежа в трясущейся
телеге на сене или соломе, я почему-то их друг от друга не отличаю – не помогает в этом и высшее образование, изучаю хмурое небо и вынужденно констатирую, что Хазанов Геннадий Викторович был отличным прорицателем. В
деревне Гадюкино дожди! Как я умаялся – лежать в сырой мантии, на сыром сене и получать смачные поджопники на
каждом ухабе трассы Лир-Гадюкино. Этот заезд крестьянской формулы-1 длится уже третьи сутки, а дождь съел весь
снег и развез почти непролазную грязюку. Я успел выспаться, промокнуть и вспомнить всё, что предшествовало
началу этого квеста…
Я стою рядом с привязанной к алтарю эльфийкой и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Да я даже
моргнуть или матюгнуться не могу. Твари, какие же они твари, такие как они, не имеют права жить. Тёмные, как я вас
ненавижу. Рука тёмного, сжимающая горло эльфийки, разорванная мантия на только начавшей формироваться
девичьей груди. Испуганные и умоляющие глаза девчонки глядящей прямо мне в душу и подхваченный эхом вскрик, когда фигура темного, прячущего лицо в капюшоне балахона, вонзает в грудь жертвы ритуальный кинжал. Я рванулся
навстречу пытаясь спасти, чувствуя, как трещат мои застывшие кости и рвутся сведенные от напряжения мышцы, но
сумел лишь дотянуться до ладошки девчонки. Всё что я смог – это держать её за руку и смотреть в затухающие глаза.
– Су-у-к-а-а, – я проламываю сопротивление окаменевшего тела и бросаюсь на тёмного… и просыпаюсь в холодном
поту, лежа всё на том же сыром сене телеги. И так уже в который раз. Наверно эта картина будет преследовать меня до
конца жизни. Испуганный взгляд крестьянина и сочувствующий Учителя. Я устало откидываю голову на сено и
закрываю глаза…
– Покажи мне Габриэль, – умоляющий взгляд Сааны, покажи мне сестренку, Алекс, пожалуйста.
Пипец приплыли, это её сестра, это её убили в могильнике. Я обнимал плачущую девушку, и гладил по
волосам, нашептывая в остроконечное ушко успокаивающие слова. Ничего я тебе не покажу маленькая, тебе нельзя
видеть такие вещи. Никому нельзя! Можешь умолять или проклинать меня – не покажу. Только святошам, только им, чтобы лучше работали и вычищали эту грязь с тела Эйнала. Плачь девочка, плачь…
– Покажи мне, что ты видел, сын мой, – смотрит мне в глаза отец Нарим.
Смотри мне не жалко и другим святошам покажи, пусть они видят. Пусть не спят ночами, зная, что где-то остались
выродки, которых необходимо прикончить. Сожги их инквизитор! Взвейтесь кострами, синие ночи….
– Что это было, Ал, – Учитель присел на край койки, – там, на полигоне, твои упражнения с мечом и магией? -
О, и ректор с Сааной здесь, скромно притаились за спиной у Стига. Сейчас весь мозг вынесут своими вопросами.
– Если бы я сам знал, Учитель, – пожимаю плечами, – одно могу сказать точно, мне удалось использовать для
создания Ветра праха энергию исцеления, а эффективность данного заклинания вы сами могли оценить.
– Но как тебе вообще такое в голову пришло? Ты же мог погибнуть, ведь никому до тебя никогда не удавалось
использовать энергию чужеродного источника для своих заклинаний!
– Но ведь ни у кого и не было до этого двух источников, – констатировал я, – просто, когда у меня кончилась энергия
одного источника, я взял из другого.
– То есть, теоретически, при лечении тяжелых ран ты можешь использовать черный источник? – промурлыкала, присаживаясь с другой стороны кровати заведующая кафедрой Целительства. Да-да именно так и ни как иначе, судя по
фанатичному блеску этих прекрасных глаз, я попал. Нет, ни так, я ПОПАЛ!!! Блин, как не хочется быть подопытной
лягушкой. А ведь судя по взглядам этой троицы, меня уже успешно препарировали. Э-э, народ, я жить хочу! И
желательно долго и счастливо. Ага, сч-а-аз, размечтался милок, коллега подайте-ка, пожалуйста, вон тот скальпель и
крепче держите больного, а то он брыкается и мешает науке…
– Ал, позволь тебе представить главу Лира, господина Алексиса. Господин Алексис, это мой ученик Ал. – представил
нас друг другу Учитель.
«Знакомьтесь! Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса. Унесите.» – хихикнул голос внутри меня.
А префектура впечатляет, решил я, оглядывая кабинет главы из удобного кожаного кресла и прихлёбывая
предложенный чай. Нет, ну точно зря я в маги пошел, нужно было сразу во власть двигать.
«Кто тут, к примеру, в цари крайний? Никого? Так я первый буду» – тут же отозвался внутренний голос.
Живут же люди – умеют устроиться. В этом борове-пудинге, я имею ввиду главу, килограммов под сто пятьдесят будет.
А так любить деньги, как это умеет он, это надо уметь (простите за мой французский), вот это, понимаешь, сильные
чувства. Иные и о детях так не заботятся, как он об этих симпатичных желтых кругляшах. Сколько, сколько ты сейчас
прохрюкал, заплатишь за упокоение погоста в это деревне? Я не ослышался? Целых пятнадцать золотых? Блин, я же
честно старался не заржать, а тут такой запрещенный приём, придётся закусить губу.
– Вы в своём уме, любезный, – Стиг явно получал удовольствие от торга, – предложить Академии эти жалкие гроши.
Да за эти деньги даже бакалавр-наёмник не возьмется за работу, а к вам отложив все свои дела, прибыл заведующий
кафедрой Некромантии с учеником – двести!
«А двести рублей спасут отца русской демократии? » – блин, я закашлялся, поперхнувшись чаем. Наверно простудился
по дороге, вот кашель и мучает. Я зажал себе рот платком и пытался молчать, в смысле кашлять в тряпочку. Уф-ф, уморили, честное слово. О, ударили по рукам на ста десяти монетах. Нормально подняли! Шестьдесят процентов
Академии – шестьдесят шесть монет, тридцать пять процентов Учителю – около тридцати восьми с копейками, пять
монет с копейками – мне. Спасибо Учителю, а то мог вообще лапу сосать, выделил мне пять процентов. А то без бабла
совсем хреново, степуху здесь ведь не платят…
– Тру-у, добрались господа маги, слава Единому, – перекрестился, остановив клячу, наш извозчик, – вон дом
старосты, там ещё петухи на воротах вырезаны, туды вам.
Я с хрустом потянулся и выпрыгнул из телеги. Ё-моё, вы когда-нибудь бывали в жо… э-э, заднице мира? Нет?
Рекомендую приехать в Гадюкино, не пожалеете – очень познавательно: сверху льёт, снизу жижа по щиколотки
норовит стянуть с тебя сапоги – даже при ураганном ветре можно не беспокоиться, знай себе пальцы в сапогах
растопыривай пошире, да стой спокойно. А вообще данная деревенька – это что-то. Справа налево тянется авеню
развалюх эдак на пятьдесят, огороженных друг от друга покосившимися заборами. Романтика, блин. Такой
брутальной глубинки я ещё в жизни не видел.
Отдай сапог, отдай, кому говорю, собака страшная. Со смачным чавком, поочерёдно, выдирая из жижи сапоги, подходим к дому старосты и колотим в ворота. За ними тут же забрехал кабысдох-тузик, да так противно, что у меня
даже зубы заныли.
– Хозяин, – забарабанил я ногой в ворота, – хозяин, мать твою, уснул что ли? Так темнеет ещё только, открывай, некроманты по твою душу пришли.
Разоряющийся тузик заткнулся посередине воя, как будто ему кто-то зажал пасть. Кажется, чей-то голос ещё сказал:
«Вякнешь, порешу паскуда!».
–Что угодно, господам некромантам от бедного старосты, – проблеяли за воротами, – мы люди мирные, никого не
трогаем, все налоги платим вовремя, работаем в поте…
–Ворота открой, бумага для тебя есть от главы Лира, – я так сгоряча засадил сапогом в воротину, что сам чуть не взвыл
как тузик. – Мы насчет погоста приехали.
–Ох, ты ж господи, – моментально распахнулись ворота, – проходите, проходите скорее в дом, а то не ровен час опять
принесёт нелёгкая этих тварей.
Староста, оказавшийся плешивым мужиком, лет под пятьдесят, вьющийся вездесущим ужом, успевающим и дверь в
дом перед Учителем распахнуть и тузика, высунувшего нос из будки пнуть, начал суетится вокруг нас. Провел в дом, усадил на лавки, зажег лучину, развесил сырые плащи на печи. Хозяйка – худая, молчаливая баба, подключилась к
суете хозяина и стала накрывать на стол, выставляя нехитрую снедь. С печки, из-за занавески выглянули двое чумазых
