Ксения Баштовая - Проклятые огнем
В ослепительно голубых глазах колдуна застыла прозрачная стена льда.
* * *Ничего умного за прошедшие полчаса Мадельгер Оффенбах так и не придумал. А понять, что здесь все-таки творится, стоило. Поразмыслив еще пару мгновений, мужчина пошел в обход комнаты. Подняв с пола уголек, оставшийся после разбушевавшейся саламандры, ландскнехт повернулся к стене.
Стряхнув со светлого камня остатки обгоревшей ткани, Мадельгер решительно нарисовал на стене круг. И пусть он был не совсем ровный, но лучше уж так, чем никак. Предстояло вспомнить все, что говорилось о саламандрах в храмовой школе.
Итак. Если представить душу как замкнутую фигуру, то попадающая извне саламандра накладывает свой отпечаток на сознание.
Уголь заштриховал небольшой сегмент круга.
Чем дольше живая, активная саламандра находится в теле вызвавшего ее, тем необратимее последствия. Когда круг полностью потемнеет, человек, позволивший вселиться саламандре в свое тело, умрет. Причем умрет не только и даже не столько от того, что огненный дух уничтожит его тело. Нет, саламандра выжжет душу, не оставив ничего ни Единому, ни слугам Того, кто всегда Рядом…
Черное пятно в нарисованной окружности увеличилось.
Простейшая схема вселения огненного духа по Лашену была готова. Мужчина запустил пальцы в волосы, перепачкав их углем. Эх, знать бы, что это пригодится, усердней бы изучал в свое время.
Так что там дальше… Вселение саламандры…
Постепенное уничтожение, затемнение сегмента в круге объясняет, почему между припадками, между попытками саламандры вырваться на свободу или хотя бы просто посмотреть на окружающий мир глазами носителя можно все-таки с этим самым носителем поговорить. Но! У нас сейчас фактически имеется два отдельных сознания – если, конечно, не предполагать, что это все уловки хитрой ведьмы.
Мадельгер начертил второй круг рядом с первым.
И что мы тогда имеем?
Поразмыслив, мужчина расчертил новую окружность двумя параллельными хордами и заштриховал участок посредине.
А если действительно предположить, что «заражение» пошло не от края души, а от ее центра, расколов личность ведьмы на две составляющие?
Кто сказал, что саламандра должна обязательно начинать уничтожение с внешней стороны личности?
Оффенбах задумчиво прикусил ноготь на большом пальце.
Даже если предположить, что расчёт верен и вопрос утыкается именно в «раскол» личности на две части… То откуда взялась вторая? Откуда появилась вот эта наивно хлопающая глазами дурочка, утверждающая, что она простая крестьянка? Наемнику была знакома лишь вторая Селинт, та, что насмешливо звала его Гери.
Можно, конечно, дождаться появления кого-нибудь из тюремщиков и напрямую уточнить, знакома ли им та Селинт, которая скромно называла его «господином ландскнехтом». Но что это даст?
А даст это подтверждение того, что рассуждения о расколе личности верны.
Словно в ответ на размышления ландскнехта, стукнуло окошко в двери, кто-то заглянул внутрь, и створка вновь начала закрываться.
– Подождите! – Наемник обернулся к двери. – Один вопрос!
Наблюдатель замер.
Оффенбах приблизился к двери, всмотрелся в лицо тюремщика – на этот раз его пришел проверить мажордом – и медленно, тщательно подбирая слова, спросил:
– Кого из Селинт господин лорд-манор хочет видеть живой?
Интересно, а что, если все эти размышления о «сегментах» ложны с самого начала и то, что Мадельгер видел, является лишь искусной игрой?
Или другой вариант. Что делать, если крестьянка действительно существовала, но местному правителю нужна не она, а первая помощница госпожи Аурунд? Что, если он решил с ее помощью продолжить дело ведьмы?
Но нет… Маска спокойствия, державшаяся до этого на лице у мажордома, внезапно треснула. Всего на миг, но и этого было достаточно, чтоб ландскнехт разглядел плещущийся в зеленых глазах страх.
– Я… не был знаком… со всеми, – кажется, слуга подбирал слова еще с большей осторожностью, чем наемник, – и о существовании других… Селинт знаю лишь со слов Его Светлости, но полагаю… что ему важно… чтобы вернулась та… которую он знал… а не та, которую знаю я…
– И кто это? – Раскрывать все карты и напрямик рассказывать о том, что он видел, Мадельгер не собирался. А прозвучавший ранее обтекаемый ответ мажордома мог означать что угодно.
– Селинт Шеффлер. Дочь бондаря из Шварцвельса.
– Благодарю. Больше у меня нет вопросов, – кивнул наемник и отвернулся от двери.
Вопросы, кажется, оставались у мажордома, но задавать их – особенно сейчас, когда тот, кто назывался отцом Мадельгером, окончил разговор, – было не с руки.
Загремели замки, и окошечко на двери затворилось.
А наемник вновь повернулся к лежащей в середине пентаграммы Селинт. Итак, крестьянка – обычная крестьянка, не помощница госпожи Аурунд – действительно существовала. Но опять же все происходящее не подтверждает теорию о расколе личности – тем более что в храмовой школе и позже, во время своих странствий, Мадельгер никогда ни о чем подобном не слышал. Скорее наоборот – что мешает ведьме Селинт вспомнить о том, кем она была раньше, и прикидываться сейчас безобидной девчонкой в надежде, что ландскнехт ей поверит и выпустит?
Похоже, рассуждения пошли по кругу. Надо найти новые доказательства той или иной версии. Но где их взять?
Итак, попробуем рассуждать по порядку. Селинт-крестьянка утверждает, что она не помнит событий последних десяти лет и не имеет никакого отношения к Селинт – помощнице госпожи Аурунд. Вторая же личность утверждает… Что именно она утверждает, Мадельгеру узнавать не хотелось – хотя бы потому, что тогда придется поближе с ней пообщаться.
Но ведь как-то ж надо понять, что делать и правду ли говорит Селинт! Вопрос только, как…
Хотя… Один способ, конечно, есть.
Честно говоря, пользоваться им Мадельгеру не хотелось. Да, Селинт – та, которая помощница, – была в Бруне в тот день и все видела, а значит, если поставить вопрос ребром, она не сможет отвертеться и будет вынуждена хоть как-то отреагировать… Но с другой… А если ошибся? Сколько невинных погибло тогда и сколько погибнет сейчас?
Ведь наверняка есть другой выход!
Или – нет?
… К тому моменту, когда ведьма очнулась, ландскнехт так ничего и не решил…
Девушка медленно села, оглянулась по сторонам и подняла изможденные серые глаза на Мадельгера:
– Это опять вы… Это снова вы… – В голосе звучали боль и усталость.
– Очнулась, скримслова сестренка? – печально усмехнулся наемник.
Во взгляде ведьмы промелькнуло удивление:
– Почему вы меня так называете, господин ландскнехт?
– Се-линт. Нижнефрисское имя. Се – море, линт – змея. Скримсл – морской змей, который губит корабли… Кто ты, как не скримслова сестренка?
– Линт – это липа! На верхнефрисском…
Он только плечами пожал:
– Разве бывают морские липы? А змеев – сколько угодно.
Она промолчала, опустила взгляд… а потом вновь упрямо уставилась на него:
– Почему вы держите меня здесь? Вы мне так и не сказали! – Но упрямство это было упрямством перепуганной девчонки, а не разозленной ведьмы. В серых глазах за отвагой прятался загнанный вглубь страх…
Ох, кровь Единого! В серых глазах! В серых, а не голубых! Это ж надо быть таким идиотом, чтоб сразу ничего не понять! В тот момент, когда она пыталась как первая помощница Аурунд выйти за линии, у нее были голубые глаза! Голубые, а не серые, как сейчас! Яркие, пронзительно-голубые! Настолько синие, что казалось, само небо отражается в них.
Ну конечно же! Голубые глаза и серые. Две личности в одном теле! И не важно, были ли они там с самого начала, или саламандра расколола одну душу напополам, сейчас это не важно! Важнее другое. Важнее то, что сейчас у Мадельгера был шанс покончить с этим раз и навсегда.
А для этого осталась такая мелочь – вызвать сюда голубоглазую Селинт…
– А почему я должен об этом говорить? – фыркнул он как можно более насмешливо.
Ох, как же не хотелось этого делать… Как же было страшно встречаться с той Селинт. Но другого пути Мадельгер не видел.
– Потому что! Если вы держите меня здесь, хотя бы объясните, почему!
Что там в прошлый раз призвало ее? Его имя? И как вплести его в разговор?
– А если я не желаю? – Можно было, конечно, плюнуть на все, дождаться, пока саламандра выжжет всю душу, не разбирая, на сколько частей она там расколота, но что-то мешало ландскнехту, что-то мешало… Может, жалость к наивной сероглазой дурочке, упорно называющей себя простой крестьянкой? Она-то в чем виновата? – Имеет право Мадельгер фон Оффенбах, единственный сын барона фон Оффенбаха, пусть и лишенный наследства, делать то, что ему хочется, а не то, что кто-то там требует?
Если бы кто знал, каких усилий ему стоило держаться на этой границе бахвальства и наглости… Если бы кто ведал, как в глубине души чувство самосохранения отчаянно вопило о том, что он сошел с ума и стоит на краю пропасти… Если бы кто понимал, как ему было страшно… И какой огненный ком разгорался в груди, на месте солнечного сплетения.
