ОЛ - Змеиный князь
Он последовал за проводником, чтобы поделиться с ним последними наблюдениями, полученными в странствиях по Египту. Хуфтор, не желая расставаться со старым знакомым, предложил сопроводить Асгура в один из близлежащих городов, где певцу предстояло выступить перед публикой. Так как для этого не было необходимости менять маршрут, Мал согласился. Он не стал возражать и против того, чтобы Асгур скрашивал утомительное путешествие песнями. Певец начал с того, что посвятил всех в историю открытия в самом себе таланта и петь, и обучать искусству пения.
– Я могу прямо на ваших глазах научить петь этого розовощекого юношу, – предложил Асгур, имея в виду Гора.
Гор в ответ поинтересовался, о чем поет Асгур, быть может, о море и рассекающих волны кораблях, о великих мореплавателях и удивительных странах?
– О, нет! Я пою о Великой любви…
И Асгур принялся рассказывать о том, как прекрасны сочиненные им стихи, потом достал из кожаного чехла эль-ауд и запел.
Песня была от имени девушки, влюбленной в молодого рыцаря. Она томилась в разлуке с возлюбленным. Асгур сначала пел куплет песни на арабском языке, а затем повторял его на французском. Иногда он останавливал верблюда, спускался на землю и молитвенно воздевал руки к небу:
Прохладное небо не в силах
умерить желаний пыл.
Жемчужины слез роняя,
каждую ночь хочу обратиться
в пыль на твоих ногах.
Стать пеплом, сжатым в ладонях,
радугой лечь меж волос,
медом стекать по губам.
Когда Асгур замолк, Мал спросил:
– Ты воспеваешь любовь. Приходилось ли тебе самому любить так, как ты поешь об этом?
– Да, и в моем чувстве изначально господствовала безнадежность соединиться с той, к которой была устремлена моя душа.
Мал уточнил туманное высказывание поэта:
– Иными словами твоя любовь была безответной?
– Всему виной мое искусство. Однажды моя возлюбленная сказала мне: «Я клянусь вам, что люблю вас как поэта и певца. Я хочу сохранить ваш образ в мире грез, но в мире земном вы мне безразличны».
– Ты не любил ее, Асгур, – вмешался Хуфтор. – Ты был влюблен в порождение фантазии, взлелеянный тобою прекрасный призрак.
– Знаешь ли ты, самый беспощадный из известных мне путешественников, как я мечтал сорвать с нее одежды и подарить ей тысячи поцелуев, а потом еще тысячу и еще столько, сколько песчинок в песках нубийской пустыни, – возмутился Асгур. – Ее чары проникли мне в голову. Я не мог ни о чем думать, кроме как приникнуть к ее тайным губам и пить с них миртовый сок, слушая сладкозвучные стоны возлюбленной.
Асгур прикоснулся к струнам элъ-ауда и запел:
Когда же, наконец, и ты поддашься
Ночному безрассудству, позабыв
Про осторожность, клятву дашь
Повиноваться мне беспрекословно
Одну лишь ночь? Но и ее довольно,
Чтоб красоте божественной предаться.
Быть может, так мы вырвемся из плена
Губительной тоски. На краткий миг
Блаженство неземное нас захватит.
И аромат, неслыханный, нежданный,
Пусть в одночасье опьянит. С тех пор
Я больше никогда не буду прежним.
Неистово усладе предаваясь,
Мы в океане ночи поплывем,
И плоть сольется с плотью без остатка.
Преподнесу тебе с избытком поцелуев,
Всю наготу твою по капле выпью,
И в кровь вольется тьма и яд желаний.
Ты знаешь вкус запретных наслаждений
И ненасытна до изнеможенья.
Нас демоны печали не настигнут
Они минуют колыбель любви —
Ту, что в руках своих согрели боги,
Твоею красотой ослеплены…
Пение Асгура оборвал громкий хохот Моркварда. Не оборачиваясь, монгол подстегнул коня и поскакал вперед.
– Именно в очаровании самим собой ты черпаешь вдохновение, – сказал Хуфтор, тоже едва сдерживая смех.
– Я не могу иначе, – сказал Асгур и пропел:
Серебряная ива плачет.
Слеза упала на мою ладонь.
О ком ее тоска, лишь ветер знает…
– Пускай искра очарованности освещает мрак твоей жизни, – Хуфтор посерьезнел. – Но не раздувай ее до пламени – оно сожжет тебя дотла. Я сам предпочитаю разочарование, ведь чувства должны возвышать душу, а это возможно только в том случае, если ненасытные желания останутся неудовлетворенными.
В город зрелищ и развлечений Дамиетту они приехали уже вечером. Хуфтор и Гор отказались пойти на выступление Асгура, и певец ушел опечаленный. До начала представления еще оставалось время, и путники потратили его на пополнение запасов провизии. После чего двинулись вслед за пестрым людским потоком, жаждущим усладить слух пением певцов, съехавшихся со всего Египта.
Для зрелищ в центре Дамиетты была возведена огромная каменная арена. Зрители заполнили трибуны в ожидании ангельского пения. В глубине арены, на деревянном помосте, установленном на песке, собрались несколько человек. Каждый из них успел прославиться извлечением из своей груди невероятных по красоте звуков: бородатый итальянец, благодушно сложивший руки на далеко выступающем вперед животе, два держащихся рядом испанца: один – болезненного вида коротышка с заостренными чертами лицами, с любопытством разглядывающий публику, другой – погруженный в себя пожилой красавец. Асгур сидел в стороне и небрежно перебирал струны эль-ауда. Между ними нервно вышагивал взад-вперед высокий молодой египтянин. Он периодически встряхивал шевелюрой и вскидывал пылающий взгляд на зрителей. Его полноватое тело было затянуто в облегающее одеяние, а за плечами развевалась короткая накидка. Каждый раз, заслышав шум со стороны зрителей, он поднимал руку в знак приветствия, после чего опять принимался расхаживать по помосту. Он первым встревожился, когда на Арене появились львы. Асгур расценил их появление как часть представления. Испанцы встревожились: петь в том месте, где резвятся хищники, слишком опасно. Между тем, животные окружали помост с певцами, и Мал насчитывал их не меньше десятка. Львы щурились от яркого солнца и принюхивались к запахам, летящим навстречу. Единственный выход находился под северной трибуной. Через гладкие каменные стены выбраться было невозможно.
Первым не выдержал египтянин. Он соскочил с помоста и бросился к трибунам. Ему удалось проскочить сквозь сдвигающееся вокруг помоста кольцо хищников, и он почти добежал до стены, за которой сидели зрители. Но преграда оказалась слишком высока. Совершив несколько неудачных попыток взобраться, он молитвенно воздел руки к небу и пропел:
– Помогите! Помогите кто-нибудь! Я нуждаюсь в вашей помощи, о великодушные ценители искусства!
Голос певца взлетел над трибунами, заполнил все заключенное между ними пространство и сорвался: последние слова египтянин прокричал режущим слух голосом. Львы повернули головы и побежали туда, откуда донесся странный звук. Никто из зрителей даже не попытался протянуть руку, чтобы помочь выбраться певцу, так неудачливо начавшему выступление. Наоборот, они подбадривали львов, почуявших подходящую жертву. Египтянин вскочил и побежал вдоль стены. Он широко разбрасывал длинные ноги и размахивал руками, старательно загребая воздух. Певец мчался к проходу под северной трибуной. Львы бежали за ним не торопясь. Малу показалось, что они не собираются догонять египтянина. Но когда певец достиг ворот и начал, истошно вопя, колотить в них, львы размеренно приблизились к нему, вцепились в ноги и повалили лапами на землю.
Из-за спины Мала просвистела стрела и вонзилась в тело вожака львиной стаи. Львы уже попробовали человеческой крови и собирались покончить с оставшимися людьми. Мал сбежал вниз к помосту. За ним последовали Верн, Дан и Морквард. Вступить в поединок со львами решились еще несколько зрителей. Лучник продолжал стрелять с трибун. Раны добавляли львам ярости. Мал же без устали наносил удары мечом, ловко уворачиваясь от лап, снабженных острыми, как лезвия, когтями.
Когда львы были перебиты, на песок вышли воины и окружили обессиленных гладиаторов и полумертвых от страха певцов. Раздался приказ бросить оружие. Мал подчинился и вместе с всеми был препровожден в подземелье, ранее служившее пристанищем для хищников. Дан отделался незначительными царапинами, а у Моркварда были глубокие порезы на плече и бедре. Верн оказался потрепан сильнее всех. Одежда Мала превратилась в лохмотья и сквозь них виднелся змеиный торс. Певцы хоть и страдали от тошнотворного запаха, но были не в силах оторвать взгляд от поблескивающих в полутьме зеленых чешуек.
