Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
Сандал, помнится, удивился и взволновался, когда впервые услышал это имя. Оно было схоже с названием канувшего народа, который повествовал о себе знаками в укладке-домме. Случайно ли?
Ствол древа, теряясь в небе, становится прозрачной коновязью небожителей. В навершии сидит восьмикрылый орел Эксэкю. Четыре его головы зорко следят за происходящим в четырех направлениях света и четырех между ними. Виток за витком опускаются весны в Коновязь Времен, творя вечность… Старики говорят, что вечности не существует, а есть круговорот весен. Просто падающее в коновязь время очищается в ней и возвращается обратно на Орто и в другие миры.
На девяти небесных ветках Матери Листвени растут золотые орехи, тяжелые, как полные кумыса чороны. Созревая, орехи падают на громокипящие небесные слои и раскалываются. Молоко Алахчины проливается из них пенистыми озерами. Пушистые волны бьются о берега кёрчэха, розовые от взбитых со сливками ягод. В озерах чашами-люльками плавают ореховые скорлупки со спящими душами тех, кто еще не родился и ждет своей очереди жизни. Исполинские корни лиственницы проникают в исподнюю землю. Чтобы черти не могли прогрызть их и высосать живительные соки, корневые ветви загибаются над черными тучами страны Джайан. Возвращаются в Срединный мир цветущими молодыми деревьями…
Мысли жреца спугнуло мимолетное видение. Поблазнился мелькнувший в горных подступах огонек. Словно кто-то махнул рукой у Скалы Удаганки меж долиной и обителью озаренных.
Сандал всмотрелся в надменное лицо скалы. Отсюда оно представлялось на удивление живым. В темноте глазниц чудился яростный блеск, будто чародейка, оставившая свое изваяние в камне, а память – в звездах, в чем-то упрекала жреца. Брови сошлись в переносье, горбатый нос навис над гневно сжатой линией рта… О, эти вечные притязания и недовольство женщин!
Никто не знает, посланницей какого мира она была, удаганка из древней легенды. Воинственные жрицы носились по мирам на стремительных белых конях и жили, где останавливала их прихоть.
Скала с сердитым женским лицом мешала Сандалу. Казалась не просто лишней в безупречном спокойствии гор, но и святотатственной.
Жрец в тревоге тряхнул стелющимися по ветру волосами. За голышом-валуном, что закрывал сбоку маленькую пещеру в скале, впрямь сверкнули языки огня! Сандал повернулся к спуску… а как же молитва? Отложить на завтра?
Что ж, быть по сему. Пусть изломанный день уйдет в память и все встанет на свои места. Нет больше сил вызывать божественный знак. Завтра утром мольба Верхнему миру вознесется втройне и девственной зарею омоет душу от скверны… Не в последний же раз всходит над Элен солнце! К тому же – жрец заторопился – надо поскорее выяснить, кто и зачем развел в пещере огонь.
Сандал спустился так проворно, что даже не сообразил, как очутился на земле. Поспешил к юрте, а там переоделся в доху полегче и захватил махалку дэйбир. Ею отмахиваются не только от комаров – какие сейчас комары! – но и от злых духов.
* * *Лес полнился журчанием, треском, скрипами и неясным, тревожным шорохом. Повсюду лежали поваленные бурей деревья. На успевших проталиться тропах бугрились горки крепкого града и покрытые куржаком мертвые птицы. Жрец выбирал островки посуше и прыгал, как заяц, но выдержанные в медвежьем жире подошвы торбазов все равно скоро захлюпали. Влажные ноги быстро замерзли. Сандал остановился, выбросил волглые стельки из стриженой оленьей шерсти. Надергал из-под снега сухого ягеля, набил им обувь.
Еще какое-то время раздражал холод в ступнях и сердце щемило от вида покалеченного леса. А потом жрец забыл обо всем: за камнем в глубине пещеры впрямь полыхал огонь.
Это было не простое пламя. Ослепительно белые, окаймленные золотыми покромками сполохи рвались к потолочному своду. Едва Сандал зашел за валун, языки огня угрожающе выгнулись к входу и застреляли палящими искрами. Жрец нагнул голову, держа дэйбир вверх рукоятью.
– О светлые духи и ты, божественный огонь! – прошептал в великом волнении.
Ни с каким другим не мог он спутать священный огонь высших солнечных духов. Такой же ясный и гордый, но гораздо меньше, горел в очаге молитвенного дома в давно покинутом селении верховного Ньики.
Огонь пел горячую песню. Грозно гудел раскатистый небесный звук, гулко отдаваясь в почве и камне: «Домм-ини-домм! Домм-ини-домм! Домм-ини!» Бело-золотой костер закруглялся кольцом в северо-восточном углу. В просветах между живыми трепещущими языками виднелось темное пятно. Кажется, какой-то диковинный зверь, утаенный внутри.
Сандал нерешительно приблизился. С трудом припомнил полузабытое заклинание отворения дверей, которым баловались до Посвящения молодые жрецы. Произнес его несколько раз, но пламя рокотало ровно, слепящие сполохи взлетали слаженно, как лепестки первоцвета на ветру. Не хотели расступаться, роняя на пол жгучие огненные капли.
– Домм-ини-домм! – трижды проговорил, догадавшись, жрец, подражая небесному звуку… И, словно это был ключ, кольцо медленно разъялось.
В изумлении Сандал вскинул ко рту ладонь: в центре круга лежала женщина… Жрица! Только жрицы огня удаганки умеют пробуждать божественный огонь… А ведь здешние люди утверждали, что древнее удаганское учение давно позабыто! Значит, есть еще помнящие?
Откуда она? Кто такая? Может, не из Элен? Как очутилась в пещере?
Раз уж сам напросился, Сандал вошел в круг. Пламя снова сомкнулось за ним. Оглянулся с опаской – потом как бы выйти отсюда…
Жрица была мертва. Лицо белее белого камня. Еще бы, сколько сока жизни из нее вытекло. Даже пегая кобылья шкура не сумела все впитать, земля вокруг покрылась багрянцем… Женщина, некрепкая телом, нежная, хрупкая, будто раскинувшая крылья погибшая птица. Вовсе не похожая на рослых, жилистых удаганок, какими они представлялись. Что она с собой сотворила?
Заячье одеяльце рядом с ее животом пошевелилось, и все стало ясно. Сандал развернул одеяльце и пеленку. Крохотная девочка, поводя сизыми, как у всех новорожденных, глазенками, судорожно вспорхнула навстречу пальчиками, засучила розовыми в отсветах костра ножками, блестящими от втертых сливок.
Опытное око жреца определило: ребенок здоров. Прошелся внимательными пальцами обочь пупка, проверяя, нет ли грыжи. Удивился тому, что слабая роженица разрешилась без чьей-либо помощи, исхитрившись проделать всю необходимую работу. Вот и ножницы с остатками жильных ниток лежат над головкой девочки, и вязка белого конского волоса – оберег… Силен же был материнский дух женщины!
Душа матери, одна из трех человеческих душ, данных Белым Творцом, помещается в дитя при его зачатии. В ней заключены чувства и память предков. Потом влетает воздушная душа – связь с небесами, способность разумно мыслить и видеть сны. Последней вливается земная душа – для поддержки человеческой силы. С рождением приходит дыхание жизни – божественный Сюр[45], соединяя память, разум и волю.
Глядя на гудящий огонь, Сандал задумался о материнском духе. О матери, ласки которой не знал… И вдруг разъярился.
Женщина! Существо, сотворенное отдельно от человека-мужчины! Как мог небесный огонь прийти к ней во время самой главной, самой нечистой женской немочи? К морочной бабе, открытой для козней бесов?! Как дерзнула нарушить запрет, когда семь дней до родов и семь дней после этого возбраняется смотреть на огонь? Даже серая тень ее не смела пятнать здешние камни! Явилась в невинные горы, осквернила их своей кровью! Недужной, родильной, хранящей в себе порочное любострастное рвение… причину зачатия. Отворилась собою в чужие миры! Темные духи того и гляди ринутся сквозь ее распахнутое потустороннее тело на Срединную землю!
Жрец в молчаливом бешенстве сжал кулаки.
Да, но почему она ушла из дома и родила здесь? Почему зажгла священный костер? Что угрожало ей?
Лицо Сандала осветилось догадкой. Так вот отчего дрались ветра, а после ударила буря! Женщина еще до родов знала, что носит не простое дитя – с волшебным джогуром. Наверное, шла к жрецам за помощью. Не успела…
Внимательнее вгляделся в лицо почившей. Соболья доха, шапка с перьями стерха… Сандал отпрянул, потрясенный. Ба… да ведь это жена Хорсуна! Не признал Нарьяну! Трудно признать – лицо словно вылеплено из снега, синие тени в подглазьях и нос заострился. Истекла кровью. Рожай она дома, можно было спасти. Забить теленка, дать теплую кровь с порошком высушенного недоноска медведицы…
Вот как! Значит, Нарьяна скрывала, что имеет столь сильный дар – призывать небесный огонь. Пожалуй, захочешь скрыть, с таким-то грозным мужем.
Огонь защитил дитя от Ёлю, а женщину не сумел… либо не захотел. И что теперь делать? Не оставлять же все как есть.
Сандал брезгливо отвернулся и вспомнил, что неподалеку, чуть ниже, видел за тропой полузаваленную валежником яму-расщелину с блестками нетающего льда на стене. Готовая могила, только землей и камнями хорошенько засыпать. Нечистую надо похоронить как можно скорее, не дожидаясь трех прощальных дней, пока страшные жители Нижнего мира не сделали из ее тела лазейку в Орто. Придется возвращаться домой за вещами для погребения.
