Василий Горъ - Меченый
«Дожила», – угрюмо подумала я, вытерла пальцы об услужливо поданный хозяином рушник и… приложилась к кружке еще раз: так будущее казалось чуть менее страшным.
Легкое опьянение, в котором я пребывала, прошло как-то вдруг: еще мгновение назад я мерно покачивалась в седле и бездумно смотрела на проплывающие над головой ветви деревьев – и вот уже душу захлестнула безотчетная тревога.
«Середина весны, а на дороге – пусто! Что-то тут не так…»
Я пришпорила кобылку, догнала Меченого, вгляделась в его лицо и сообразила, что собираюсь задать вопрос СЛУГЕ БЕЗЛИКОГО!
Слова умерли, не родившись. А он – ответил! По своему обыкновению, односложно:
– Боятся… Чего-то… Очень…
Кром как в воду глядел: возницы небольшого обоза, с которым мы столкнулись минут через двадцать – двадцать пять, нахлестывали несчастных коней так, как будто уходили от погони. Распознав в Кроме Бездушного, первый возница рванул на себя правый повод. Его телега, опасно накренившись, влетела в промежуток между двумя дубами, подпрыгнула на корне и перевернулась.
Остальные обреченно остановили повозки и принялись осенять себя знаками животворящего круга.
Видимо, удовольствие, полученное от вытягивания душ брата Димитрия и его спутников, все еще перебивало Боль, так как Меченый равнодушно проехал мимо.
Следующая процессия – карета с гербом рода Геррен, две повозки с вещами и трое всадников сопровождения – пронеслась мимо нас, не замедляя хода. Так, как будто нас не существовало.
Я не расстроилась. Почти совсем – во-первых, вассалы нашего северного соседа не отличались воинственностью, а во-вторых, их было слишком мало, чтобы справиться с Бездушным, вошедшим в полную силу. В общем, проводив их взглядом, я принялась ломать голову, пытаясь сообразить, куда направляется барон Олмар:
«К нам – вряд ли: знает, что после того, как отец назвал его трусом, его не подпустят даже к захабу… В Скар[74]? В то время, когда в столице мятеж – глупо: это можно счесть предательством…»
К какому-то определенному выводу я так и не пришла, так как дорога вильнула вправо и, взобравшись на вершину холма, показала нам стены Меллора.
Перед Западными воротами было пусто: ни карет, ни телег, ни людей. Высоченные створки, открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, покрывала свежая копоть, тяжеленный брус, который заменял засов, валялся в придорожной канаве, а деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, оказались порублены на куски.
За воротами все оказалось намного хуже: в здоровенной луже перед караулкой валялось три обезглавленных тела в цветах рода Рендаллов и труп лошади, утыканный арбалетными болтами, дверь караулки была основательно порублена и болталась на одной петле, а в окнах окрестных домов не было ни одного целого стекла!
Оглядев все это безобразие, Меченый придержал коня, откинул на плечи капюшон, снял со спины посох, положил его поперек седла и с сомнением посмотрел на меня.
Я поежилась – если происходящее в Меллоре не нравилось ЕМУ, то мне пора было умирать от страха!
Подумав пару мгновений, Бездушный тронул кобылку с места и повернул. Не направо – на улицу Медников, по которой можно было доехать до купеческого квартала, – а налево, в какой-то безымянный переулок, из которого ощутимо тянуло чем-то на редкость мерзостным и гадким. Я, конечно же, поехала следом.
Каких-то десять минут петляния по подворотням – и мы оказались в самых настоящих трущобах. Трех– и четырехэтажные особняки, окружавшие нас в Западной слободе, остались далеко позади, а по обе стороны от того, что надо было считать улицей, возникли одноэтажные полуразваленные хибары. В которых тем не менее теплилась жизнь.
Правда, жизнь эта отдавала гнилью. В прямом смысле этого слова: первые несколько человек, попавшиеся нам на пути, были увечными попрошайками, демонстрировавшими нам вонючие гноящиеся раны, безобразные бельма и культи.
На первых двух – слепого музыканта, извлекающего из рассохшейся лютни душераздирающие звуки, и горбатой старушки, тянущей к нам скрюченную руку, – я смотрела с искренним сочувствием. И страшно жалела, что ничем не могу им помочь.
От излишней сентиментальности меня излечил третий – одноногий солдат с лицом, покрытым страшными шрамами. Когда, узнав в Меченом слугу Двуликого, он вскочил на обе ноги и, отцепив от колена изъязвленную культю, перемахнул через покосившийся забор.
Естественно, после такого «чудесного исцеления» желание кому-то помогать исчезло. Уступив место глухому раздражению: эти люди пытались зарабатывать на самом светлом чувстве, которое есть в человеке – чувстве сострадания.
«Вот Меченый – тоже зло, – подумала я. – Но зло правильное, не скрывающее своей гнусной сути. Поэтому заслуживает уважения».
Мысль оказалась такой дикой, что я испуганно оглянулась – не слышит ли ее Амата.
Естественно, рядом ее не оказалось. Зато я заметила звероватого вида мужика, выглядывающего из-за двери полуразрушенного сарая и пожирающего меня о-о-очень неприятным взглядом.
Наткнувшись на мой взгляд, наблюдатель оскалился, и я передернулась от омерзения: в жуткой щели, открывшейся в его всклокоченной бороде, виднелись не белоснежные зубы, а гнилые черные пеньки!
Решив, что привычка смотреть по сторонам ни к чему хорошему не приведет, я перевела взгляд вперед… и сглотнула: в нескольких десятках локтей дорогу перегородила троица громил, как две капли воды похожих на того, из сарая.
Коренастые, широкоплечие, с ручищами, больше похожими на кузнечные клещи, они одинаково кривились в «радостных» улыбках и поигрывали устрашающего вида железяками.
Удостоверившись, что мы их увидели, они оскалились еще шире и… одновременно посмотрели на меня. Потом тот, который стоял в центре, демонстративно почесал себя между ног и поцокал языком:
– Хороша…
– Угумс, – радостно поддакнул спутник слева, а тот, который стоял справа, соизволил пошутить:
– Огонь, а не девка! Вишь, как волосы горят?
– Гы-ы-ы!!! – жизнерадостно заржали все трое… и подобрались. Сообразив, что Меченый уже стоит на земле. С Посохом Тьмы в руке. И хмурится.
– Слышь, Бездушный! Ты свою палочку-то убери! И… залазь обратно на лошадку. А то мы сегодня слегка не в духе, – хмуро буркнул тот, который стоял в центре.
– Угумс! И могем тебя паламать…
Кром молча перетек на шаг вперед. И в этом его движении было столько угрозы, что в глазах мужиков мелькнула растерянность. А у меня по спине покатились капельки холодного пота.
– Слышь, Бездушный! Оставь девку и уезжай! – после короткой заминки предложил главарь.
– Угумс. И, эта-а-а, пасмари назад! Шоб не делал глупастей! – поддакнул его товарищ слева.
Кром посмотрел. Потом перевел взгляд на меня и приказал:
– Слазь. И иди сюда.
Я тоже оглянулась, увидела в руке того, из сарая, арбалет и зажмурилась.
«Самое страшное на свете – это потеря души… – В голосе брата Димитрия прозвучал такой дикий ужас, что мне захотелось спрятаться за широченной спиной отца и заткнуть уши. – Человек, которого выпивает Посох Тьмы, никогда не получит Посмертия. И никогда не встретится с душами своих близких. Поэтому живите праведно. Дабы Вседержитель ниспослал вам смерть, которую вы заслужили…»
Слова брата во Свете, всплывшие в памяти, не требовали толкования – любая из возможных смертей была лучше потери души. Только вот перспектива попасть в лапы этой четверки почему-то пугала меня намного больше, чем заклание на алтаре. Поэтому я отрицательно мотнула головой. Естественно, не открывая глаз.
– Слазь, тебе сказали! – рявкнули спереди. А через мгновение подхватили справа-сзади: – Она забоялась! Ничего, я подмогну!!!
– Н-не надо!!! – выдохнула я, ощутила, как вокруг моей щиколотки смыкается кольцо из пальцев, и изо всех сил вцепилась в седло.
Пальцы вытащили мою ногу из стремени, потом скользнули к колену… и пропали. А до меня донесся жуткий булькающий хрип и треск переламывающихся костей.
«Меченый…» – подумала я. И не ошиблась.
Когда я, наконец, открыла глаза, тело горе-арбалетчика билось в агонии прямо под копытами моей кобылки. А из его горла торчала хорошо знакомая мне рукоять метательного ножа Бездушного. Чуть поодаль с кровавой кашей вместо головы валялся любитель пошутить.
Его товарищ, начинавший каждую фразу со слова «угумс», лежа в дорожной грязи, пытался дотянуться трясущейся рукой до перебитого позвоночника. А главарь четверки, стоя на коленях, смотрел на Крома остановившимся взглядом и протяжно выл. На одной ноте.
Отметив какую-то несуразность в его фигуре, я пригляделась и злорадно усмехнулась: Кром перебил ему обе ключицы. И теперь широченные плечи здоровяка выглядели заметно уже.
– Жить хочешь? – протерев окровавленный конец Посоха Тьмы какой-то тряпкой, спокойно спросил Меченый.
