Сергей Дорош - Схимники. Четвертое поколение
– Вот за ней мы и идем, – ответил я невозмутимо.
– Так там ни одной харчевни.
– Из харчевни без денег тебя поганой метлой погонят, – рассмеялся я.
Недоумение на его лице сменилось паникой, а та очень скоро уступила место прежней обреченности. Я улыбнулся. Все это слишком знакомо. Когда-то я был на его месте. Сейчас его мысли мечутся, словно тараканы в комнате, где зажгли свечку.
Мы пришли к озерцу. Заросли скрывали небольшой мыс, уютный и незаметный со стороны. Я иногда ночевал здесь и здесь же припрятал вещи, отправляясь сегодня в город.
– Собери дров, – приказал я, сбрасывая одежду.
Стекавшая с гор вода была ледяной. Она даже летом нормально не прогревалась. Я отошел подальше от берега и погрузился под воду, привычно замедляя свое сердцебиение. Ловить рыбу я любил. Очень интересная тренировка для моих способностей, хоть и несложная. Наверняка простой рыбак с удочкой управился бы гораздо лучше. Когда я вынырнул, в каждой руке у меня было зажато по крупной рыбине. Ждан метался по берегу. Увидев меня, он что-то закричал. Ветер скомкал слова и отбросил их куда-то к югу. Я не видел никакой опасности ни для себя, ни для своего нового знакомого, а потому пошел к берегу не спеша.
– Ты чего, дядя! – заорал он, едва я ступил на мокрый песок. – Я думал, ты топиться пошел!
– Чего же тогда не спасал? – Я плюхнулся на берег под старой ивой, купавшей свои ветки в водах озера, очень похожей для меня на девушку, оплакивающую возлюбленного.
Ивы всегда напоминали мне о прошлом. Нежные прикосновения рук, печальный взгляд с застывшей в нем немой просьбой. Нет, она все понимала, не просила меня остаться. Словами не просила. Но взгляд… А я тогда даже не оглянулся, шел, и с каждым шагом идти было все легче. Словно порвал связь, которую мы считали вечной, одним махом. Но воспоминания возвращались непрошеными гостями. Я предпочел вечное одиночество. Может быть, зря…
– Так я того, в воде, это… – замялся он.
– Плавать не умеешь, – подсказал я, насмешливо улыбаясь.
– Да, – растерянно развел он руками.
– Ну конечно, – кивнул я. – Где же в городе плавать учиться. Дров собрал?
Он кивнул и указал мне на небольшой ворох веток. Я рассмеялся. Во-первых, этого бы и на час не хватило. А во-вторых, сухие ветки лежали вперемешку с теми, которые Ждан только что отломил у живого дерева.
– Что не так, дядя? – насупился он.
– Все так. – Я оборвал смех. – Только дрова должны быть сухими, и этого мало.
– Где же их, сухие, найдешь? – возмутился он. – Дождь вчера прошел.
– Я имел в виду те, которые засохли, на которых листья уже не растут, – пояснил я. Да, в спутники мне досталось типичное дитя городов, которое в лесу просто не сможет выжить. Я встал, расшнуровал свой заплечный мешок, достал складной рыбацкий нож и бросил ему.
– Рыбу почисть.
Он с готовностью принялся за дело. Рыба – это еда, а его желудок урчал так, что на другом берегу было слышно. Я заходил в воду еще три раза, каждый раз принося по две рыбины. Плавать я, как и Ждан, не умел. Справлялся и так. Потом вылез, натянул штаны и отправился за другой добычей. Вернулся с изрядным пучком зелени. Берега озера изобиловали нужными мне растениями. Молодые укроп и петрушка, лук-порей и даже дикий щавель – все это будет очень нелишним в похлебке. Под корнями старого дуба разворошил свой тайник и достал закопченный, видавший виды котелок.
С чисткой рыбы Ждан управился ничуть не лучше, чем со сбором дров.
– Ты вообще что-нибудь полезное умеешь делать? – спросил я, нахмурившись. – Или только воровать научился?
– Не твое дело, дядя, – огрызнулся он и сам испугался резкости этой фразы.
Я быстро набрал дров – благо здесь их хватало, – дочистил и выпотрошил рыбу. Костра развести мой спутник, понятно, тоже не смог. К счастью, я привык делать все сам. Очень скоро весело горел огонь, в котелке булькала уха, пять рыбин висели поодаль на длинном ивовом прутике. Морковку и картофель Ждан все-таки почистил, но с этим заданием не справиться было сложно. Купленный в городе лук и мясо я оставил про запас. В уху пошел порей, укроп, петрушка и немного дикого щавеля. Запас соли у меня всегда с собой, а на дне сумки лежала величайшая драгоценность – мешочек черного молотого перца. Люблю, когда в ухе много перца.
Пока готовилась еда, я привычно вырезал две ложки. Им было далековато до тех, которые продавались в городе, удобных, расписанных узорами, но на первое время сойдут. Ждан приплясывал от нетерпения, ловя аромат, поднимавшийся над котелком, жадно трепетавшими ноздрями.
Миска у меня была только одна, так что моему спутнику пришлось есть прямо из котелка. Уплетал он за обе щеки, особо не пережевывая, с какой-то звериной жадностью. Съел раза в два больше меня, словно похлебка была последней его трапезой в этой жизни. Я лишь печально улыбался, наблюдая эту его манеру. Он привык жить сегодняшним днем и от завтрашнего не ждал ничего хорошего.
Вечерело. Спать мы легли рано. Я, как всегда, усталости не чувствовал, но о чем-то говорить со Жданом время еще не пришло. А он так наелся, что даже встать не мог. Впрочем, выспаться у него тоже не получилось. Желудок не принял столько еды после долгой голодовки. Утром мне пришлось отпаивать парнишку настоем из трав. Впрочем, к середине дня он вновь чувствовал себя нормально, и ужин, состоявший из рыбы, запеченной в золе с кореньями, ел уже без прежней жадности, памятуя прошедшую ночь.
Теперь он стал молчалив, прежняя обреченность ушла, уступив место замкнутости. Он не понимал причины моих поступков, но видел перемены к лучшему в своей жизни. Уже на третий день сумел собрать достаточно хвороста и сам развел огонь. На четвертый пошел вместе со мной собирать зелень для похлебки и грибы, цепко примечая, что я брал, а что отвергал как несъедобное.
Каждое утро я начинал с серии упражнений. Не могу сказать, чтобы в них была какая-то особая необходимость. Скорее – дань традиции. Со стороны все это могло показаться элементами какой-то боевой школы. На самом же деле я всего лишь напрягал ряд мышц своего тела. Сперва – группами, потом – каждую по отдельности, не затрагивая других. Во-первых, это позволяло мне держать себя в постоянной готовности к действиям, ну а во-вторых, укрепляло контроль над телом.
К концу первой седмицы Ждан проснулся вместе со мной и попытался повторить мои движения. Как водится, у него ничего не вышло. В теле человека много сотен всевозможных мышц. Я контролировал их все до одной. Ему, как и прочим людям, такое было недоступно, а потому мои упражнения были для него верхом сложности.
– Научи, как ты это делаешь, дядя, – попросил он наконец.
– Во-первых, никакой я тебе не дядя. Ты можешь звать меня Искателем, – ответил я. – А во-вторых, не буду я тебя ничему учить.
– Зачем тогда я тебе?
– Пока – не знаю. Можешь уходить, если хочешь.
Он присел и задумался. Уйти? Прежний страх передо мной отступил куда-то вглубь. Он вспомнил свою жизнь до нашей встречи, потом оглянулся на последние дни – и вдруг понял, что не хочет возвращаться в город. Что его там ждало? Полуголодное существование, жизнь простого карманника, который рано или поздно будет пойман и отправлен на рудники, в самые глубокие забои, где не соглашались работать наемные рудокопы. А дальше? Если случайный обвал не сделает его калекой или вообще не унесет жизнь, то рудничная пыль, характерный кашель – и весьма болезненная смерть.
А в эти семь дней, проведенные со мной, он хорошо питался. Я не заставлял силой его что-либо делать, не бил, не унижал. Он даже начинал забывать то чувство постоянного страха перед городской стражей, которое преследует всех воров каждый раз, когда они тянутся к чужому кошельку. Он все так же не представлял, что ждет его впереди, но разве мог похвастаться раньше этим пониманием?
А я? Мне понравился этот парнишка. Он вел себя идеальным образом. Ему понадобилось всего лишь семь дней для понимания, что я могу открыть ему нечто, недоступное большинству людей. Ведь контроль мышц – это лишь первая ступень, и не самая сложная. Он видел часть моих способностей и был готов учиться. Не готов оказался я. Пятнадцать лет – это слишком мало для нашей науки. Я мог брать учеников не моложе двадцати одного. Человек должен полностью сформироваться сам, без тех многочисленных ограничений, которые я привнес бы в его жизнь. В противном случае – быть ему всего лишь моей копией. Но во что превратился бы этот, безусловно, подходящий мне паренек за пять-шесть лет? Скорее всего, в ненужный мусор.
Я не мог его бросить – и учить не мог. Не мог даже словом или взглядом намекнуть на возможность какого-то обучения в дальнейшем. Конечно, никто не наказал бы меня, наплюй я на эти правила. Но я их принял, когда стал тем, кем стал. Самые крепкие путы – те, которые ты накладываешь на себя сам, впрочем, и самые иллюзорные.
Я думал обо всем этом, продолжая свои упражнения, и не сразу заметил, что Ждан упрямо пытается повторить их. А когда заметил, мне стоило больших усилий удержать свои губы, расползающиеся в победной усмешке. Он не разочаровал меня, босяк, презираемый и не любимый жителями своего города.
