Ксения Медведевич - Ястреб халифа
– Да, – недовольно встрепенулся нерегиль, – и почему ты называешь меня «гневом Всевышнего»? Это глупо. В последние годы я живу под печатью дурацких метафор – я уже побывал и ангелом, и шайтаном, и благословением Всевышнего. Теперь вот ты обозвал меня «гневом». Разве не глупо?
– Нет, – покачал седой головой старик. – Не глупо. К тому же я не верю, что ты ангел. Впрочем, ты и не шайтан. И уж точно не «благословение Всевышнего».
– Хм, – покосившись на него из-за плеча, пробурчал Тарик. – Ну да, конечно, ты же из зайядитов. Вы называете меня Величайшим Бедствием. Считаете, что призвавших меня одурачил иблис.
– Среди зайядитов много разных толков, – терпеливо пояснил Рукн ад-Дин. – Мурджииты, к примеру, полагают, что ты послан нам ангелом Джабраилом.
Тарик злобно дернул плечом.
Рукн ад-Дин снова чихнул. Да, надо бы поговорить с лекарем. В этом возрасте простуду запускать нельзя. И горло запершило – вот незадача.
– Ну а ты какого толка зайядит? – насмешливо поинтересовался нерегиль.
– Никакого, – усмехнулся старик. – Я сам по себе зайядит.
Тарик фыркнул – непонятно, то ли с презрением, то ли одобрительно. И зло процедил:
– Если ты, как эти… мурджииты… веришь в ангела Джабраила, знай: когда-нибудь я все-таки умру – и на том свете точно разыщу гадину, которая так надо мной подшутила. Разыщу – и набью ей морду.
– Я тебя очень понимаю, о Тарик, – серьезно отозвался Рукн ад-Дин. – Я думаю, что это была воистину плохая и жестокая шутка.
Нерегиль крутанулся и уставился на имама любопытными глазами:
– Так ты тоже не веришь во все эти бредни про ангела и шейха в пустыне?
– Это не бредни, – тихо отозвался старик. – Это грустная ошибка, которая всем нам будет очень дорого стоить. Причем лишь первая в череде других грустных ошибок.
Нерегиль прищурился. Рукн ад-Дин пояснил:
– Я полагаю, что к шейху Исмаилу в пустыне Али снизошел не ангел. Я думаю, что его одурачили джинны. Или Дети Тумана.
– Это еще кто? – поднял брови Тарик.
– Ты видел их под стенами Мадинат-аль-Заура в день, когда тебя привезли в столицу. Тогда они явились в образе всадников.
– Хм, – отозвался нерегиль.
И зло скривился:
– Яхья не уставал втолковывать мне, что это воля Всевышнего – то, что я должен попасть в аш-Шарийа. Дескать, Он указал нам на тебя, Он отдал тебя в наши руки, Он не отпустил тебя умереть, такова Его воля, ты должен подчиниться…
И нерегиль в ярости хватил по камню кулаком. И тут же охнул и принялся дуть на ушибленную ладонь.
– Последователи шейха Исмаила полагают, что ашшариты – избранный народ, которому положено избранное внимание Всевышнего, – улыбнулся старый имам. – Конечно, им легко было поверить в то, что ради наших нестроений и глупостей Справедливый и Милостивый прикажет ангелам немедленно сыскать нам избранного защитника…
– Очень странно слышать, как ашшарит иронизирует над своей верой, – усмехнулся в ответ Тарик. – Разве этот ваш… Али… не считал себя избранником Единого?
Рукн ад-Дин махнул морщинистой рукой в старческих пятнах:
– Прошло четыреста лет со времени Ночи Могущества, о нерегиль. Я посвятил жизнь различению того, что дошло до нас из первых уст, и того, что вписали в Книгу потомки Благословенного.
– И что же ты узнал? – заинтересованно поднял уши самийа.
Старик рассмеялся:
– Да ничего нового. Ничего сверх того, что и так знал. У Али было воистину доброе сердце – мучения живых существ задевали его. И он пошел в пустыню и стал молиться у заброшенного жертвенника неизвестного божества – и ему откликнулся некто. Некто, кого впоследствии назвали ангелом. И Али спросил: неужели людям и прочим живым тварям так и предстоит мучиться? И что ждет нас за чертой? Неужели тоже мучения – или небытие? И представший перед Али сказал: на эти вопросы я не имею ответа. Спрашивай Того, Кто надо мной. И Али спросил.
– Что же случилось дальше? – Тарику, судя по шевелению ушей, было до крайности любопытно.
– Ему ответили, – улыбнулся старик. – И многое явили в видениях. И еще больше сказали на словах. И велели соблюдать простые – и одновременно сложные – заповеди праведной жизни. Подавать милостыню, помогать бедным, не притеснять неимущих, молиться четыре раза на дню, любить детей, быть снисходительным к женам, не поклоняться идолам и сотворенным существам, удаляться от зла… И попросили рассказать об этом людям – чтобы они не оставляли надежду. И шли прямой дорогой – а не туда, куда идти легче всего. Особенно если идешь в толпе вслед за всеми.
– А он?..
– А он пошел рассказывать, – ответил имам. – Сначала в него кидали камнями. Потом к нему примкнула пара человек. Потом еще пара. А потом вокруг него собралась пара сотен преданных людей – ансаров. А потом про него услышал праведный царь Дауд и призвал к себе. И Али рассказал о милости Всевышнего и о надежде для всех людей. А царь Дауд уверовал – и приказал всем своим подданным следовать этой вере. Так появилась аш-Шарийа.
– Так он был просто вестником? – задумчиво протянул Тарик.
– Я думаю, что да, – пожал плечами старик. – Но весть была настолько велика, что его провозгласили избранником и пророком.
– Хм, – в который раз отозвался нерегиль.
И снова отвернулся к парапету.
Рукн ад-Дин долго смотрел ему в спину. Тарик молчал – старик тоже ничего не говорил.
Наконец, нерегиль покосился на него через плечо:
– А почему ты сказал – череда ошибок?
– Мне кажется, ты более желаешь знать, чья воля насильно удержала тебя в жизни и отдала ашшаритам, – сказал Рукн ад-Дин.
Тарик мгновенно оказался рядом с ним – и уставился человеку в глаза, как давеча своему ястребу. Старик спокойно выдержал его взгляд.
– И чья же? – прищурившись, процедил нерегиль.
– Я думаю, тебе об этом известно лучше, чем мне, – серьезно ответил имам. – Разве не об этом ты кричишь раз в год по ночам?
– Откуда ты знаешь? – Тарик уперся обеими руками в стену за спиной Рукн ад-Дина и навис над ним, как коршун.
– Мне приходилось видеть много раскаивающихся в содеянном людей, – сухо ответил старый имам Пятничной масджид. – Они всегда пытались взять назад сказанные слова – или представить сделанное несделанным. Но от судьбы не уйдешь, о Тарик. Можно лишь достойно встретить уготованное тебе Всевышним.
– Так все-таки Всевышним?.. – криво улыбнулся нерегиль.
– Я никто, чтобы говорить за Него, – покачал головой старик. – Может, скажешь, что ты сам по этому поводу думаешь, о Тарик?
Самийа медленно распрямился. И, мрачно глядя на сидящего у парапета Рукн ад-Дина, тихо переспросил:
– Что я думаю?..
Тут он надолго замолчал.
Потом тряхнул головой, вдохнул, как перед прыжком в воду, – и сказал:
– Я думаю, что проиграл и потерял все не в ночь поединка. И не за два дня до того – когда на поединок согласился. И не на том горном перевале, когда Яхья выбросил мой камень, – тут ты прав, человек. Я потерял все гораздо, гораздо раньше… И попался, надо сказать, глупее глупого.
Тут нерегиль грустно вздохнул и сел со стариком бок о бок.
Они долго молчали, запрокинув головы и глядя в пустое небо – в лазури не видно было даже Митриона. Только пряди облаков медленно тянулись в обморочной высоте, там, куда не долетал даже горный ветер.
Наконец Тарик сказал:
– Когда меня привезли в Этэхи Рат и повели в застенок, я… понял, что они хотят со мной делать. И… – про себя! даже не вслух! – взмолился: «Все что угодно, только не это!» Вот и домолился… – Нерегиль скрипнул зубами. – Самое главное, они все равно сделали со мной все, что хотели, – Тарик закусил губу и поежился. – Это не сделали. Сделали другое… А потом в Этэхи Рат приехал Яхья. И когда он начал мне петь про волю… – тут нерегиль коротко кивнул вверх, – …и ангела, я понял, что для меня будет значить «все что угодно»… Ты сказал, «жестокая шутка», о Рукн ад-Дин? – Самийа горько улыбнулся.
– Жестокая. И очень злая, – кивнул головой старый имам. – Над нами, кстати, твоя судьба подшутила тоже. Я не зря сказал про череду ошибок.
Нерегиль покосился на него и нахмурился:
– Ты хочешь сказать, что от меня один лишь вред? Можешь говорить правду – я именно так и думаю, чтоб ты знал.
– Нет, – покачал головой Рукн ад-Дин. – Ты – обычное дерево. Приносишь и худые плоды, и добрые. Но если бы мы так не ошиблись, всем было бы гораздо легче. Мне очень не понравился твой Договор. Я всегда считал и говорил, что тебя принудили к неоправданно жестокой клятве. Бессрочной, удушливой, как петля на шее. Если бы мы доверились тебе больше и дали хотя бы надежду на освобождение… Но нет, они закляли тебя, как заклинают джинна, и даже хуже.
– Да уж, со службой престолу они хорошо придумали, – зло прищурился нерегиль. – Халиф не может меня освободить – потому что я служу не ему, а государству. А я не могу умереть – пока существует государство. А престол существует, пока я жив. Я все удивлялся: это что же должны о себе думать люди, чтобы призывать вечное Имя на череду своих преходящих жизней…
