Роберт Беннетт - Город лестниц
Тетушка Винья бессильно оседает. Лицо у нее бледнее заварного крема.
– Не думаю, что мы можем построить будущее, – говорит Шара, – не зная правды о прошлом. Время начать честный разговор о том, каким был мир раньше и каким он стал сейчас.
– Меня сейчас стошнит, – говорит Винья. – Ты что же, хочешь вернуть им знание об их богах?
– Их боги мертвы, – говорит Шара. – Их время ушло. И я это точно знаю. Сейчас время для всех нас двигаться вперед. Со временем я даже смогу сказать правду о том, чьим сыном был кадж, – хотя на это может понадобиться несколько десятилетий.
– Шара… Дорогая…
– Такая вот у меня политическая программа, тетушка, – говорит Шара. – Будет сказано, что время изменилось, – и это правда – и что те, кто держится за прошлое, должны либо приспособиться, либо уйти. Ты можешь уйти изящно и легко – передав пост новому поколению. Особенно после того, как я вернулась с такой громкой победой. Кстати, тебя, может, даже похвалят за предусмотрительность – ведь именно ты решила, что мне нужно остаться в Мирграде. Разве это не прекрасно? А еще я могу сделать так, что ты не уйдешь ни с чем, – я могу назначить тебя, к примеру, главой исследовательского института или престижной школы, в которой о тебе хорошо позаботятся. Или я могу сместить тебя. Ты же сама говорила, что у тебя в Галадеше много врагов, тетя. А у меня в руках здоровенный такой кинжал, который я могу им в любой момент передать – и они его тут же воткнут тебе в спину.
Винья смотрит на нее, хватая воздух ртом:
– Ты… ты действительно…
– Я буду на месте через два дня, тетушка, – говорит Шара. – Подумай над моими словами.
И она проводит по иллюминатору двумя пальцами, и ее тетя исчезает.
* * *Солнечный свет отражается от облаков, скачет по волнам, рябью бежит по палубе. Высоко над кораблем плывут чайки и время от времени переваливаются с одного воздушного потока на другой, на мгновение проседая в воздухе. Шара чуть крепче, чем нужно, вцепляется в керамический контейнер, когда накреняется левый борт, – моряк из нее никудышный. Команда мгновенно это поняла и принимает во внимание. А Шара благодарна судьбе за то, что море сегодня спокойное.
– Скоро уже, капитан? – спрашивает она.
Капитан отрывается от беседы с гардемарином:
– Я мог бы вам сказать точное время прибытия, – говорит он, – если бы вы назвали мне пункт назначения.
– Я же называла, капитан.
– Я бы сказал, Главный дипломат, что названная вами «равноудаленная от Сайпура и Континента точка» не такая уж точная отметина на карте. Прошу прощения, если обидел.
– А мне и не нужна точная точка, – вздыхает Шара. – Просто скажите мне, когда мы перевалим за вторую половину пути, хорошо?
Капитан качает головой:
– Ну… скажем, через полчаса. Море спокойное, ветер благоприятный – возможно, что и раньше. А почему вы хотите это знать?
Шара отворачивается и идет на корму с контейнером под мышкой. Она смотрит на буруны, оставляемые кораблем, на его длинный след. Эта полоса странно гладкой воды тянется на мили – а потом извечное колыхание волн поглощает ее, и она исчезает.
Шара долго смотрит на море. Ветер нежно поглаживает волосы и пальто. На очках крохотными бриллиантиками дрожат брызги соленой воды. Ветер радует то мягким теплом, то приятной свежестью.
– Долгий путь нам пришлось проделать, правда, Во? – говорит она керамическому контейнеру. – Но обернешься – глядь, а ведь за один миг жизнь пролетела.
Чайка ныряет к ней, что-то крича, – может, спрашивает о чем-то?
Они отказывались кремировать его – потому что кремация на Континенте считается ересью. Но Шара отказалась хоронить его в семейном склепе Вотровых – нельзя, чтобы он упокоился рядом с людьми, которые превратили его жизнь в ад. И она забрала его с собой. А все, что от него осталось после визита в кремационную печь, собрали в маленький контейнер – и теперь Во свободен от боли, памяти и мучений, которым его подвергли его страна и его бог.
Она не будет плакать. Она так решила. И потом – над чем тут плакать? Что случилось, то случилось.
– Родовые муки, – говорит она вслух. – Вот чем были наши жизни, правда? Колеса времени проворачиваются и лязгают, и так рождается новая эпоха.
По щекам бьет холодный ветер.
– Но рождению предшествует боль. Мучительные схватки. К несчастью, это все случилось с нами, но…
Капитан кричит, что они подошли близко к нужной точке.
– …бабочке нужно покинуть куколку…
И она принимается отворачивать крышку. Сердце бьется чаще.
– …и позабыть, что когда-то она была гусеницей.
Чайки издают новый жалобный крик.
Она переворачивает контейнер, оттуда темными извивами выпадает пепел, ветер растрепывает серую тучку, и та оседает на гладкую полосу воды, которую оставляет за собой корабль.
Она выбрасывает контейнер за борт. Тот практически мгновенно погружается в темные волны.
Она смотрит на волны. Интересно, что они знают? Что они помнят?
«Проходит время, и все замолкают – и люди, и вещи, – думает она. – Но я буду говорить о вас и за вас, за всех вас. Все то время, что мне отпущено».
А потом она разворачивается и идет на нос корабля – смотреть, как плывет по небу солнце, как бьются под ветром блестящие новые волны. И ждать, когда впереди покажутся родные берега.
