Техник-ас - Панов Евгений Владимирович
Понятно, что на службу к немцам я не пойду ни за какие коврижки, но потянуть время по максимуму всё же нужно. А там кто знает, как повернётся фортуна.
– Мы почти приехали, герр Копьёв.
Вот интересная манера общения у этого Ноймана: то он обращается ко мне по званию, подчёркивая при этом, что мы с ним как бы равны, то на гражданский манер – по фамилии. Имя моё он нормально выговорить так и не смог.
Тем временем мы проехали через городок, называющийся, как было написано на указателе, Шперенберг, и свернули в сторону стоящих в паре километров ангаров.
– Сейчас вы увидите настоящее чудо-оружие, майор, – с пафосом произнёс Нойман, когда мы, миновав пост на въезде, остановились у одного из ангаров. – Можете гордиться тем фактом, что вы первым из не немцев увидите настоящую мощь германского рейха. Даже из высокопоставленных немецких служащих мало кто может похвастаться подобным.
На девяносто девять процентов я уже был уверен в том, что именно собирается мне продемонстрировать Нойман. И, выйдя из-за ангара, я лишь убедился в этом. Передо мной стоял образчик сумрачного тевтонского технического гения Ме-262 «Швальбе» – первый в мире серийный турбореактивный самолёт. Чуть в стороне стоял его собрат со снятыми обтекателями двигателей. Что-то рановато, по-моему, они появились. Если мне не изменяет память, то сейчас они должны только-только проходить испытания перед запуском в серию. Может, это результат тех изменений в истории, виновником которых я оказался?
– Ну как, впечатляет?
Нойман прямо весь лучился от удовольствия.
– Судя по отсутствию винтов, это самолёт с ракетными двигателями? – Я, как говорится, включил режим деревенщины, поражённого технической новинкой. – И он летает?
– Вы не совсем угадали, майор. – Вот не думал, что этот немец способен улыбаться ещё шире, но у него получилось. – Это турбореактивные двигатели, которые позволяют развивать недостижимую для других самолётов скорость.
– Серьёзный аппарат.
Я не торопясь обходил самолёт, слегка поглаживая обшивку. Стоящие у второго самолёта техники вначале посматривали в нашу сторону, а потом бросили это занятие, дружно закопавшись в потрохах двигателей.
– Пушки тридцать миллиметров, если я не ошибаюсь? – спросил я.
– Вы абсолютно правы. Их, как вы видите, четыре, и это непревзойдённая огневая мощь. Кроме того, есть возможность подвешивать авиабомбы. Представьте, что может натворить армада таких самолётов, которые невозможно догнать и сбить, с такой огневой мощью? Они словно валькирии будут внезапно появляться над противником и уничтожать его ещё до того, как тот поймёт, что же его убило, – рассмеялся Нойман своим фантазиям.
В отличие от него, я прекрасно знал, что особой вундервафли из этого самолёта не получилось. Да, четыре 30-миллиметровых пушки, но… Они были практически без стволов: ну что такое огрызок длиной пятьдесят четыре сантиметра для такого калибра? Да, пушка на редкость лёгкая, всего шестьдесят три килограмма, но бестолковая.
Где-то читал, что на дистанции тысяча метров отклонение снаряда было аж в целых сорок метров. Таким образом, чтобы поразить самолёт противника, ту же летающую крепость Б-17, немецкому пилоту нужно было идти едва не на таран и стрелять с дистанции сто пятьдесят – двести метров. Да, попадание было убойным, но ты попробуй приблизиться и попасть на такой скорости, да ещё когда по тебе в упор лупят крупнокалиберные пулемёты стрелков. Да и в целом самолёт был довольно сыроват. Однако у нас не было и такого.
Эта мысль пронзила меня как электрическим током. Чёрт возьми, а почему бы и нет? Терять-то мне всё равно нечего.
– Я так понимаю, пилотировать такой самолёт сможет далеко не каждый? Нужна особая подготовка?
– Вы совершенно правы, майор. – Нойман аж надулся от важности. – Для того чтобы управлять этой птичкой, нужно достаточно долго учиться. Однако для немецких пилотов нет ничего невозможного.
– Вы позволите? – кивнул я на кабину, фонарь которой был откинут вправо. Мне нужно было попасть в неё и удостовериться, насколько заправлены баки. Как я успел заметить, колодок под шасси не было.
– Конечно, герр майор, – сделал Нойман приглашающий жест.
Кстати, вот эта его манера обращаться ко мне по званию тоже сделала своё дело. Окружающие слышали, что я майор, и воспринимали это вполне нормально. Вот если бы я был в их глазах гражданским шпаком, тогда всё происходящее вызывало бы подозрение.
Я скинул пальто и шляпу на крыло и поднялся в кабину. Нойман даже любезно помог мне, так как нога у меня всё ещё побаливала. Устроившись, я осмотрелся. Да, приборы мне знакомы по тому разу, когда я в Америке познакомился с этой машиной. Уровень топлива был, что называется, под пробку, счётчик боеприпасов тоже показывал полную загрузку. В целом самолёт полностью готов к вылету. Грех упускать такую возможность.
– А вот здесь что такое? – показал я рукой в нижнюю часть приборной доски.
Нойман, стоящий у кабины на крыле, заглянул внутрь. Кобура с пистолетом оказалась прямо передо мной. Немец даже ничего не успел понять, как пистолет оказался у меня в руке и ствол упёрся ему в живот.
– Если вы дёрнетесь, Нойман, то я всажу весь магазин вам в брюхо, – прошипел я, свободной рукой почти вслепую производя предпусковые манипуляции. Как говорится, ручки-то помнят. Хотя, жить захочешь, ещё и не то вспомнишь.
– Вы не сможете взлететь, майор. – Нойман выглядел спокойным, но чувствовалось, что он боится. – Мало кто из наших лётчиков способен на такое. Лучше верните мне оружие, и я обещаю забыть это недоразумение.
– Вашим лётчикам и не снилось, на что способен русский лётчик. И вы не правы, я прекрасно знаком с подобной техникой.
У фрица глаза на лоб полезли, когда загудел стартер. Копошащиеся у второго самолёта техники лишь мельком взглянули в нашу сторону. А что, всё нормально. Вон один майор, правда, в штатском, сидит в кабине, а второй в это время стоит на крыле и что-то показывает первому в кабине.
В этот момент заработали оба двигателя, наполняя окрестности своим свистом. И Нойман всё же дёрнулся. В тот момент, когда я потянулся к ручке стояночного тормоза переднего колеса, находящегося внизу левой приборной доски, он попытался вырвать пистолет у меня из рук. Дурак! Ему бы спрыгнуть и поднять тревогу.
Три выстрела подряд за свистом движков никто не услышал. Нойман свалился с крыла, а я, захлопнув фонарь, прибавил газ и покатил к взлётной полосе. Я уже вырулил на взлётку, когда у ангара началась суета – заметили лежащего без движения Ноймана. Успел заметить бросившегося куда-то внутрь техника – видимо, побежал к телефону, – но самолёт уже начал стремительно набирать скорость. Последний толчок о землю, и вот оно – НЕБО.
О том, что догонят, я не волновался. Некому. Вот попытаться перехватить вполне могут. Вспоминая всё, что рассказывал мне когда-то владелец такого же самолёта, я аккуратно регулировал подачу топлива. Есть такой недостаток у этого аппарата, впрочем, один из многих, когда при резком изменении подачи топлива происходит срыв пламени. Впрочем, мне подобного удалось избежать. Я набрал высоту десять тысяч, скорость восемьсот километров в час и пошёл на восток.
Увы, но карты не было, так что придётся идти, пока горючее не кончится, а там садиться куда придётся. Линию фронта я в любом случае не перетяну, но всё же буду поближе к своим.
М-да, кабина тут хоть и называется отапливаемой, но в моем костюмчике здесь, мягко говоря, холодновато. Ну да ничего, чуть больше часа потерпеть. О том, что, если удастся благополучно посадить самолёт (на что шансы были невелики), я попаду в настоящую русскую зиму, думать не хотелось.
Пару раз по пути меня пытались обстреливать с земли зенитки и перехватить истребители. Что от первых, что от вторых удалось увернуться. Через час после вылета я начал снижаться: топлива осталось совсем мало, надо искать, куда садиться.
Не знаю, кто мне на небе ворожит, но мне повезло и в этот раз. Среди лесного массива обнаружилась ровная вытянутая площадка, очень похожая на озеро. Прошёлся над ним на малой высоте, примерно прикидывая длину. Получилось чуть больше километра. Маловато, конечно, но сигнализаторы топлива выбора уже не оставляли. Буду садиться.
