Техник-ас - Панов Евгений Владимирович

Разворачиваюсь и сбрасываю скорость, одновременно выпуская шасси. Сломаю так сломаю, всё равно выбор невелик: либо так, либо на брюхо, чего этот аэроплан очень и очень не любит. Притираю машину таким образом, чтобы коснуться поверхности задними колёсами при задранном кверху носе фюзеляжа. Сразу вырубаю двигатели. Похоже, совсем недавно здесь был довольно сильный ветер, потому что, по моим ощущениям, снега было совсем мало. Возможно, его просто выдуло.

Нос начал опускаться, и вот передняя стойка коснулась колесом поверхности. Я всё ждал, что она вот-вот подломится, но этого не произошло. Самолёт бодро так катил навстречу довольно высокой стене из снега. На тормоза шасси вообще никак не реагировали, лишь начало разворачивать. Так, полубоком, я и въехал в сугроб, оказавшийся берегом лесного озера. Правое крыло оторвалось вместе с гондолой двигателя. «Мессер» крутнуло на льду ещё раз, прежде чем он остановился.

– Да! Да! Да! Да! – орал я в кабине от радости.

Вырвался! Долетел! Я смог!

– Так, значит, ты, говоришь, из плена сбежал?

Я сидел за столом в партизанской землянке и пил горячий – ребята, горячий! – чай.

Там, у самолёта, я провёл почти сутки. С большим трудом мне удалось развести костёр. Вот только в своём костюмчике я всё равно страшно замёрз. Партизаны, примчавшиеся к озеру на звук пролетевшего почти у них над головами странного самолёта, закутали мою бессознательную окоченевшую тушку в тулуп и привезли к себе в отряд. Я только успел сказать, на какой-то миг придя в сознание, чтобы замаскировали самолёт.

Уже здесь, отогревшись и разговорившись с командиром отряда и комиссаром, я понял, что родился даже не в рубашке, а в самом настоящем бронежилете. Стало понятно, почему я вообще смог сесть здесь. А всё очень просто: я сел на… аэродром. На самый настоящий партизанский аэродром. И буквально пару дней назад партизаны принимали здесь самолёт с Большой земли, поэтому и снег был расчищен, только намести слегка успело.

– Точно так, сбежал. Из-под самого Берлина. Надо сообщить нашим, что здесь находится новейший немецкий турбореактивный самолёт, пусть пришлют специалистов, чтобы его разобрать и вывезти. Главное – это двигатели. Их необходимо обязательно вывезти за линию фронта, хотя бы один, но лучше оба. Также сообщите, что самолёт доставил гвардии майор Копьёв, позывной Тринадцатый. Думаю, ответить вам должны быстро.

– Экий ты прыткий. – Командир скрутил козью ножку и прикурил от стоящего на столе и чадящего светильника из гильзы от снаряда. – Вот так все и побёгли о тебе сообщать. Ты вообще неясно, кто таков. Документов при тебе нет, да и одет как на свадьбу к председателю. Это что же, в плену теперь немцы так наших одевать начали?

– В плену немцы наших в полосатую робу одевают. И я в такой ходил, пока они не решили меня завербовать. Вот и приодели, вроде как уважение оказали.

– А чего это тебе честь-то такая выпала? С какой такой стати немцы именно тебя вербовать начали?

– Наверное, потому, что я гвардии майор Копьёв, командир тринадцатой гвардейской отдельной истребительной эскадрильи специального назначения. – Я сделал паузу. – Трижды Герой Советского Союза, кавалер ордена Британской империи и произведён их королём в рыцари.

– Ох и горазд ты врать, как я погляжу, – прищурился комиссар. – Тебе годков-то сколько? Когда ты всё это заслужить-то успел?

– Вы отправьте радиограмму, а там всё и увидите.

Спорить было бесполезно, да и понимал я их прекрасно. Валятся тут какие-то с неба прямо на голову, а ты с ними разбирайся.

Прошла неделя. Я почти всё время сидел в землянке, выходя лишь по нужде. К самолёту, когда я сказал, что нужно уже сейчас начать разбирать его на части, меня не пустили.

Наконец в землянку вошёл командир отряда Фёдор Антонович Чухрай.

– Вот, читай, – протянул он мне листок. – Пришла радиограмма с той стороны. Сегодня решится твоя судьба. Ежели чего рассказать хочешь, то говори сейчас. Потом поздно будет.

Я взял листок.

– Я всё, что мог, уже сказал, остальное скажу вот им, – кивнул я на листок с радиограммой.

Борт с Большой земли встречали ночью. На расчищенной от снега глади озера разложили кучи хвороста, которые зажгли, заслышав в небе гул моторов транспортника. Едва Ли-2 коснулся шасси поверхности, как костры тут же засыпали снегом.

Я стоял рядом с командиром отряда и комиссаром и ждал, когда транспортник зарулит в нашу сторону. Вот наконец моторы смолкли, и сбоку открылась дверца, из которой тут же выпрыгнула фигура человека. Было что-то неуловимо знакомое в его походке.

– Пума! – закричал я. – Рита!

Девушка чуть замедлилась, вглядываясь, а потом бросилась ко мне.

– Илья! Живой! А я знала! Я верила!

Рита, не стесняясь присутствующих, порывисто обняла меня. Впрочем, она быстро взяла себя в руки.

– Извините, товарищи! Я младший лейтенант, – (во как!), – госбезопасности Гнатюк. Это действительно гвардии майор Копьёв. Личность его подтверждаю.

– В радиограмме было указано, что прибудут двое, чтобы подтвердить личность, – пришёл в себя от созерцания такой встречи командир отряда.

– Так точно, – ответила Рита. – Второй вот, уже идёт.

Я обернулся и увидел спешащего к нам… Кузьмича.

– Здравия желаю, товарищи! Я старшина Федянин! – откозырял присутствующим Кузьмич. – Здорово, командир!

Он, не стесняясь посторонних, заключил меня в свои медвежьи объятия.

– Здорово, Кузьмич!

Я обнял в ответ близкого мне человека, и слёзы предательски потекли из глаз. И, конечно, едва освободившись от объятий, я не мог не сказать следующую фразу:

– Во, Кузьмич, принимай аппарат. Махнул не глядя! – И я указал рукой на укрытый лапником «мессер».

Эпилог

Маленький, почти игрушечный паровозик тащил такие же маленькие пассажирские вагончики, петляя среди живописных Уральских гор. Да, места здесь и правда красивейшие. Я невольно залюбовался медленно проплывающим за окном пейзажем и как-то незаметно для себя погрузился в воспоминания.

Тогда, в партизанском отряде, от Риты я узнал, что детей из лагеря благополучно смогли вывезти в брянские леса и уже оттуда самолётами переправили через линию фронта. Все бывшие «дружинники» во главе со старшиной Плужниковым остались с партизанами, и о их дальнейшей судьбе ничего не известно.

Немецкий самолёт мы всё же смогли вывезти из-за линии фронта. Две недели потребовалось нам и присланным после первого же рейса транспортника в тыл пяти техникам, чтобы разобрать его на части. Первым рейсом мы отправили один из двигателей, который сняли вместе с Кузьмичом и помощниками из числа партизан. Ох и намучились мы с ним – и с разборкой, и с погрузкой.

Зато потом началось форменное светопреставление. Обратно ЛИ-2 привёз и техников, и взвод вооружённых до зубов бойцов. По повадкам – форменные волкодавы, что подтвердила Рита. Также прибыл фотограф, который тщательно фотографировал каждый этап работ. И каждый следующий рейс нам перебрасывали подкрепление. По моим прикидкам, никак не меньше батальона, с парой пулемётов ДШК и миномётной батареей.

Партизаны слегка обалдели от такого авангардизма командования. Зато прониклись важностью момента и с ещё большим энтузиазмом помогали нам.

С последним рейсом меня вежливо, но достаточно решительно посадили в самолёт вместе с техниками, Кузьмичом, Ритой и тремя бойцами в качестве конвоя. Нет, я не питал особых иллюзий и, в принципе, знал, что последует далее.

Арестовали меня, едва открылась дверца севшего на Центральном аэродроме в Москве самолёта. А потом были три месяца, проведённые в камере внутренней тюрьмы на площади Дзержинского. В первый же день я попросил побольше бумаги и самым тщательным образом, вспоминая даже малейшие детали, описал всё, что со мной происходило – с момента того самого последнего вылета на сопровождение транспортника с пленённым Гудерианом и до момента ареста на аэродроме.