Николай Бахрошин - Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн
Теперь до меня дошло — это просторное пустое помещение нечто вроде предбанника высокого начальства. Майор — адъютант какой-то шишки. А основная разделка туши на лакомые куски с последующим пожиранием будет проводиться дальше по курсу.
«Хищников не надо кормить, просто зайдите в клетку, если так любите бедных животных», — как объяснял посетителям смотритель зоопарка.
Вытянувшись по стойке смирно, я все еще смотрел на майора, а он — на меня.
— Тед Бронски, — зачем-то представился он. — Майор Тед Бронски, — и белозубо улыбнулся.
Честное слово, улыбнулся. Не хуже кассира, принимающего от клиента платиновую кредитку!
— Очень приятно, господин майор, сэр!
Я тоже попытался выразить лицом, как мне приятно. И, похоже, перестарался.
Белобрысый майор глянул на меня с некоторым испугом.
Я сам почувствовал, что моя ответная улыбка получилась слишком судорожной. Неприкрытая демонстрация жевательно — кусательного механизма. Подозреваю, я как-то разучился улыбаться милой, приятной улыбкой мимолетного общения — жизнь прекрасна, у нас все о'кей, чего и вам желаем. И еще я понял, наконец, что резануло мне глаз в этом майоре — нечто неуловимо штатское в его облике. Может, в добродушном выражении глаз, в движениях, в том, что он чуть было не протянул мне руку, это я точно заметил…
Интересно, что это за высокое начальство, которое держит при себе адъютанта с манерами штатской доброжелательности?
— Проходите дальше, вас ждут.
«И посылали его, и посылали… И шел он, и шел…»
Я опять двинулся.
— Разрешите войти? — спросил в матерчатую перегородку.
Разрешения не последовало. Я вошел.
Планета Казачок. 19 ноября 2189 г.
Штаб временного лагеря войск СДШ.
06 часов 28 минут.
Бригадный генерал в полной форме с орденскими планками сидел за таким же раскладным столом, как в предбаннике. Увлеченно тыкал пальцем в маленький ноутбук. Совсем маленький и плоский, как блин.
Я помню, Компи рассказывал мне об этих новых моделях, которые можно складывать, как носовой платок, и носить в нагрудном кармане. Стоит, между прочим, как хороший гравимобиль. Да и само помещение было меблировано не в пример богаче приемной. Здесь и пластиковые кресла, и маленький откидной столик, и раздвижная койка, и сейф величиной в рост человека, и даже (с ума сойти!) пестрый ковер на полу.
Вопрос — откуда интенданты приперли ковер для генеральского кабинета, если последнее гражданское поселение на планете еще в прошлом году уничтожено ковровыми бомбардировками?
Генерал поднял голову от компьютера, и я узнал его.
Впрочем, нет, вру, узнал я его сразу, с первого взгляда. Когда он поднял голову, я просто убедился, что не ошибся.
Он! Батя! Борис Борисович Чернов, бывший командующий Повстанческой армией Усть-Ордынки. Борис Чернофф, первый заместитель директора Службы Стратегической разведки СДШ. Особа, приближенная к высшим тайнам империи, и личный друг госпожи Президента, как говорят. Много чего говорят…
Вид у него был усталый. Лицо — землисто — серого цвета, под глазами набрякли отчетливые мешки. Для вербовочного плаката, рекламирующего прелесть воинской службы — как хорошо стать генералом! — совсем не годится.
— Постарел… — задумчиво произнес он, глядя на меня поверх компьютера. — Или — возмужал…
— Кто, господин генерал, сэр? — спросил я.
— Остроумно, — согласился Батя, покивав без тени улыбки. — Мне понравилось… А ты все такой же, Сережа…
— Да и вы тоже, Борис Борисович.
— Хотелось бы верить… Очень хотелось бы… Ну, здравствуй, разведчик!
— Здравия желаю, господин генерал, сэр! — гаркнул я, вытянувшись по стойке смирно.
Батя только усмехнулся.
— Ладно, будем считать, что выпендреж состоялся и самолюбие удовлетворено. Теперь — по делу. Честное слово, времени катастрофически мало. Его всегда мало, а теперь — особенно…
— Война-то кончилась.
— Да, кончилась… Взяла — и в один момент кончилась… Помнится, на Усть-Ордынке мы были на «ты», — сказал он.
Мне тоже помнилось. И еще я помнил, что когда генерал начинал говорить вот так, не заканчивая предложений, это означало у него крайнюю степень усталости. Я помнил, там, на Усть-Ордынке, в нашем последнем бою на Хантайском нагорье, он вообще не заканчивал предложений. Говорил два — три слова — и все. Но — понимали…
— С тех пор много воды утекло, — нейтрально ответил я.
— Это точно… Все течет, все меняется и, что удивительно, никак не изменится…
А вот это уже что-то новое! — отметил я про себя. Философствующий Батя — этого я не припомню. Он всегда был слишком конкретным, чтобы снисходить до абстрактных рассуждений, да еще в сопровождении вздохов — выдохов. Орел — командир, слово — серебро, молчание — золото, каждый взгляд — приговор без права обжалования…
Укатался Сивка? Нет, не похоже. Развивая лошадиную тему — на жеребце с такой шеей и плечами еще пахать и пахать. Если, конечно, кому-то придет отчаянная мысль его запрячь. На свою голову.
В сущности, с тех пор, как мы всерьез собирались умирать на Хантае, где больше не оставалось надежд на победу, только злость, обреченность и свобода, абсолютная свобода в этой злой обреченности, Батя не сильно изменился. Это я сразу заметил. Все та же квадратная фигура, выпуклая грудь, бугристые руки и плечи борца, лобастая голова с вечной прической «колено любимой женщины». За густыми кустистыми бровями, неожиданно развесистыми на бритой голове, прячутся все те же внимательные карие глазки.
И еще — ощущение мощи, пружинная, концентрированная сила, что всегда чувствовалась в каждом его движении. Таких, как он, кажется, не берет само время — и в двадцать, и в сорок, и в шестьдесят они выглядят почти одинаково. Одинаково сильными и несгибаемыми.
Как был несгибаемым, так и остался… Хотя для политической фигуры это вроде бы минус?
Нарядный генеральский мундир армии СДШ сидел на нем с привычным щегольством, словно он посвящает своему внешнему виду уйму времени. Мне доводилось видеть его и в штатском, и в полевом х/б, и в броне, так что могу засвидетельствовать — на нем все сидит подчеркнуто щеголевато. Причем все — как мундир…
Пока я размышлял, Батя помассировал набрякшие веки кончиками пальцев, значительно посмотрел на меня и многозначительно крякнул. Поднялся из-за стола. Подошел к массивному сейфу. Повозился с замком. Кроме отпечатка пальца и сканирования сетчатки в сейфе был предусмотрен еще и многосложный код, заметил я.
— Внимание, уровни секретности сняты, доступ разрешен! — объявил сейф строго-металлическим голосом. — Убедитесь, что поблизости нет посторонних лиц.
— Сейчас, спешу и падаю… — пробормотал генерал.
— При появлении посторонних немедленно прекратите изъятие секретной документации и вызовите вооруженный наряд, — невозмутимо добавил сейф. — При невозможности совершения данных действий, активируйте механизм уничтожения. Предполагаемый разлет осколков при срабатывании механизма уничтожения — сто пятьдесят — двести пятьдесят метров. Безопасное место пребывания — триста и более метров от объекта. Желаю приятного дня!
— Батя, а он у тебя самочинно не жахнет от избытка усердия? — поинтересовался я, подавившись смешком.
Генерал только набычился на секретный агрегат и зло засопел.
Больше ценных советов не последовало. Дверца бесшумно поехала в сторону.
Упертая вредность секретного механизма, почувствовал я, словно сломала невидимый лед между нами. Я начал по-настоящему узнавать Батю, своего бывшего командарма, за которым шел и которому верил больше, чем себе. Мы все ему верили.
Да, он никогда не дружил ни с какой техникой, кроме огнестрельной и взрывающейся. На компьютер вообще смотрел, как туземный шаман на преобразователь материи. Раньше, по крайней мере…
— А теперь, Сергей, ты увидишь главную военную тайну местного отделения Службы Стратегической разведки, — сказал Чернов, оглядываясь на меня с приглашающим видом иллюзиониста-профессионала.
Сейф, наконец, распахнулся. На пустых полках (по-моему, не без слоя пыли) стояли в ряд четыре бутылки коньяка и что-то недоеденное на пластиковой тарелке.
Хороший коньяк, я такой знаю. Дорогой. Многие гурманы предпочитают его даже сортам с планеты Испаньол, которые последние полсотни лет славятся как эталонные.
— А где же тайна?
— Это и есть тайна. Что вся здешняя разведка не стоит выеденного яйца… Такая, знаешь, разведка, что член в собственных штанах будут искать с фонарями, но без всякой надежды…
Генерал подозрительно заглянул внутрь. Может быть, опасаясь механизма уничтожения?
Чернов осторожно прихватил за горлышко одну из бутылок. Покосился на пластиковую тарелку, с сомнением понюхал и брать не стал. Легонько толкнул дверцу локтем.
