Олег Дивов - Закон фронтира
— Ты посмотри на этих гавриков! — воскликнула Ирина.
— Твоя работа? — спросил Гош у Любимова.
— Хотел подготовить команду, — авторитетно заявил тот. — Слегка. Но сам видишь, какая погода. Развезло молодых людей. Ничего, оклемаются.
— Ясен пень! — кивнул Лешечка.
— Дымов, тебя похмелье мучает?! — воинственно поинтересовалась Ирина. Гош хмыкнул, разглядывая пустую бутылку из-под «Метаксы». Он бы сейчас с удовольствием выпил, но давно было замечено, что самое продуктивное для него состояние — именно с похмела. Как минимум двадцать раундов Дымов будет злой и сообразительный.
— Мы тебе потом нальем, — пообещала Зойка. — Но сейчас не пей.
— Так нету же у вас.
— Вот именно.
— Любимов, тебя убить мало! — высказалась Ирина.
— Андрюха хороший! — вступился за благодетеля Рогалик.
— Мерзкий паршивец! Как мы будем играть?!
— Успешно, — процедил Гош. — Кто-нибудь уже зарегистрировал нас?
— Любимов.
— Ну вот, а ты говоришь — мерзкий… Не пора нам?
— Пусть еще посидят.
— Так их окончательно развезет.
— Я чувствую себя отлично, — сообщил Лешечка. — Просто замечательно.
— Может, разомнемся? — с горя предложила Ирина.
— Красненьким? — съязвил Гош.
— Ты бы хоть помолчал. Есть вопросы с телефонного чемпионата.
— Почему бы и нет?
Ирина достала из сумочки несколько листков.
— Так, — сказала она. — Слушаем. Позируя художнику Миллеру…
— Мюллеру?!
— Борману!!! Миллеру. Позируя художнику Миллеру, он сказал. «Я совершил в этой жизни немало славного, и никого не сделал несчастным. Не подписал ни одного смертного приговора. Бывал мал, бывал велик». Ну? Время.
— Ребята! — воскликнул Рогалик, патетически воздевая руки к небу.
— Ребята! Да это же Зигмунд Фрейд!
У Зойки сделалось такое лицо, как будто ее сейчас вырвет. Любимов заржал. Ирина закатила глаза. И только Лешечка блаженно улыбался.
— Так, — вздохнул Гош. — Отставить разминку. Пошли-ка, друзья мои, в тенек. Знатоки!
— Ничего, — повторил Любимов, вставая. — Оклемаются.
— Так кто же это все-таки был? — спросила Зойка.
— Тебе же сказали — Борман.
— Это был Потемкин, — уверенно заявил Гош.
— Точно Потемкин? — строго переспросила Ирина, заглядывая в ответ.
— Ну, может быть, Суворов. Хотя сомнительно.
— Гошка, это был Суворов.
— Обидно. Не взяли.
Позади Лешечка и Рогалик, хихикая, поддерживали один другого.
— Господи! — простонала Ирина. — Там же в вестибюле карась! Они давно грозились его поймать…
Слава Богу, знаменитый Карась из Дворца Пионеров (чудовищно разжиревшая оранжевая рыба, в молодые годы бывшая золотой) куда-то спрятался, и на дне бассейна красовались только груды ветхозаветных медяков. Любимов увел ребят умываться холодной водичкой, а оставшаяся половина команды вошла в шумный зал, уселась за один из столиков и принялась рвать на куски бумажки для ответов. Вокруг галдело больше двадцати московских команд, и к Зойке тут же начали подходить здороваться мужики. Гош, как всегда, пытался их сосчитать, но потом ему надоело. Появившиеся к самому началу игры «подготовленные» выглядели получше, но, увы, только выглядели. Ирина показала Любимову кулак.
Они сыграли три тура по двенадцать раундов, и сыграли даже неплохо. Правда, Лешечка после каждого «взятого» вопроса с громким хаканьем бил себя по сгибу руки, демонстрируя всему залу высоко поднятый средний палец. А Рогалик строго через два вопроса на третий орал в полный голос: «Ребята! Да это же Зигмунд Фрейд!». Лешечку быстро уговорили не махать руками. А вот Рогалик не успокаивался. Кончилось тем, что после очередного выкрика Гош сказал ему: «Заткнись, урод!». Этого в команде было не принято, и Рогалик так удивился, что немедленно замолчал, и вообще избегал подавать реплики до конца игры.
Гош сольно «взял» пять вопросов, два — по афоризмам Ларошфуко, два из братьев Стругацких (тут он был эксперт), и еще один — про антиквара по имени Рассел Нэш, которого ФБР заподозрило, что он не тот, за кого себя выдает. На самом-то деле антиквара звали Конан МакЛауд. Любимов «взял» семь вопросов, девчонки — по три, и еще пять верных ответов нашлось коллегиально. Остальное, что называется, «слили» — вопросы были на удивление легкие, но команда решительно не могла напрягаться. Лешечка и Рогалик, под конец игры мучительно переживавшие свою умственную дисфункцию, старались не мешать, но что-то уже пошло боком, и шестерка отчаянно зевала прямо за столом.
В итоге они зависли в районе с девятого по шестое место — результат неплохой, но отнюдь не блестящий. Вышли из Дворца, уселись на давешнюю трибуну, закурили и принялись решать, как жить дальше.
— Любимов, где ты купил эту отраву? — спросила Ирина, внимательно приглядываясь к Рогалику. Тот спал.
— В магазине, — Любимов посмотрел на Рогалика и зевнул. — Ну что, поехали ко мне?
— Я — нет, — сказала Зойка.
— Зоенька, ну что ты злишься? Плохо отыграли? Ничего, в следующий раз…
— Плохо отыграли, — кивнул Гош. — Я кольцо дома забыл. Снял, наверное, прежде, чем бриться. А потом в спешке забыл. То-то чувствую — я будто голый. Идиот!
— Мы плохо отыграли, потому что ты забыл кольцо? — ехидно поинтересовался Любимов.
— Я плохо себя чувствовал, потому что забыл кольцо, — Гош двинул плечом, чтобы падающему на него Рогалику было удобнее спать.
— Гошка, ты видел когда-нибудь влюбленного пингвина? — спросил Любимов.
— К чему бы это вдруг?
— Тогда посмотри в зеркало.
— Тьфу! Почему именно пингвина?
— Выражение такое. Ладно, не сердись. Это нормально. Со всеми бывает. Со мной тоже было, первые года два.
— Дурак ты, Любимов, и ничего не понимаешь! — сообщила Ирина.
— Как скажете. Ребята, поехали, а? Пока и я не заснул.
— Точно в этой бутылке какая-то отрава была. Смотрите! Леха! Хватит спать! Очнись! Любимов, гад, угробил двух игроков!
— Иришка, я же не нарочно!
— А еще капитан!
— Да моя шестерка никогда трезвой не играла! Ты сама капитан, не знаешь, что ли? Кто играет трезвый?
— Дымов!
— Он с вечера пьет!
— Зойка!
— Я вообще не пью, — гордо сказала Зойка и прикрыла рот ладонью, зевая. — Сегодня точно.
— Поехали с нами, Зоечка, — попросил Гош. — С тобой хорошо. Уютно. Ты такая дружественная, теплая и приятная на ощупь…
Зойка фыркнула и зевнула снова.
— Хватит зевать! — рявкнул Любимов. — А то никуда уже не уедем. Эй, растолкайте Леху кто-нибудь!
— Леха, очнись!
