Сергей Чичин - Отстойник
Мигрируя между стенами и аппаратами, я набрел на нишу вроде нойманновской, только забранную силовым полем наподобие камеры. Поле тут было вполне ощутимое, в отличие от памятной мембраны, видимое невооруженным глазом, так что тыкаться в него я поостерегся. За полем, прямо на полу, за неимением какой–либо мебели, сидел по–турецки парнишка, чье родство с Элом не вызывало ни малейшего сомнения. Вот только был он ощутимо меньше габаритами — все равно крупнее меня, хотя сложно оценить сидящего, намного суше (но все равно выглядел способным завязать в узел небольшой трактор), а самым выразительным в нем была масть. Был он не то что рыжий, а прямо–таки красный, включая как шерсть, так и кожаные фрагменты, и даже глаза сверкали тусклыми багровыми капельками. Смотрел он прямо перед собой, но как только я перед ним остановился, немедленно на меня уставился. Без особого выражения, чем зарекомендовал себя здравомыслящим. Вот против этого ничего не имею. Вполне симпатичный товарищ. Судя по тому, что заперли за такой стенкой — тоже, небось, кому–нибудь в морду съездил.
Привет, — сказал я машинально. — Как твое ничего?
Рыжий не ответил. Может, не услышал — кто его знает, что это поле пропускает. Смотрел он спокойно и равнодушно, страшных рож не корчил, опровергая саму суть слова «обезьянничать».
Я тоже в порядке, спасибо. Кого ждем?
Молчание.
Я запустил руку за плечо, нашарил горлышко бутылки и выволок ее из рюкзачного кармана. Неторопливо свинтил крышку, глотнул. Фу ты, гадость какая. Оглядел загородку. Очень удачно она на несколько дюймов не доходила до пола. По такому случаю бутылку я закрутил, положил на пол и легким пинком послал под загородкой к ногам заключенного.
Бакасива тивван!
Ну что вы, не могли какое–нибудь приличное эсперанто придумать? Я поворотился в сторону, откуда пришел комментарий. Опять цверг. Какая надоедливая нация. Одетый в халат со множеством карманов, неопрятно бородатый. Смотрит укоризненно.
Нихт ферштейн, — объяснил я миролюбиво. — Английский, португальский, испанский, могу по–французски, если не тараторить.
Цверг нахмурился. Сейчас начнет кричать что–нибудь в духе «Эй, кто потерял дурака с пулеметом, встречаемся у центральной кассы!».
Лаппо джиг вантар?
Спасибо, не нуждаюсь.
Фагиар борту!
Сам туда пошел.
Когда понимаешь интонации, языкознание уже не столь важно. В общем, и ошибиться можно не бояться, собеседник точно такой же тупарь. Можно до утра друг друга посылать с приятной улыбкой, главное — не упустить момент перехода к рукоприкладству.
Рыжий, все с той же меланхоличной миной наблюдавший за нашим общением, поднял с пола бутылку, оглядел ее, отвинтил колпачок и приложился к горлышку. Надеюсь, не обидится за такое подношение. Знал бы, какая грозит оказия — из дома бы не вышел без заначечной бутылки чиваса. Нет, не обиделся, вроде даже ухмыльнулся.
Цверг окончательно рассердился, напыжился, на нас оглянулись какие–то деятели, что в добрых двухстах футах насиловали машину, похожую на ксерокс. Подмогу, что ли, созывает? Нарушение регламента будет инкриминировать? Дело твое, коротышка, а меня Эл заразил своим путехождением. Раз посчитал нужным — то сделаю. Уже, собственно, сделал. Не вырубишь топором, или как тут у них принято.
Выдыхай, бобер, — посоветовал я цвергу. — А то фона позову.
Что ты себе опять нашел за приключение?
О, да это примчался Фирзаил. Тот самый, друг который. Давно не виделись.
Никаких приключений. Выпиваем с приятелем. Тут что, сухой закон?
Тут оперативный центр! Зачем злишь старшего инженера?
Этого?
Его самого.
Я не злю, у нас языковой барьер. Я ему даже улыбался.
Я удивлен, что он еще не убежал на другой ярус от такого удовольствия. Он не знает вашего языка.
А я не знаю его языка, именно это у нас и называется языковым барьером. Спроси, какие у него проблемы?
Эльф оборотился к цвергу и пустился с ним в общение, сдобренное жестикуляцией, а я вернулся к переглядкам с рыжим. Да, я не ошибся, он определенно улыбается. Не так чтобы всей рожей, она у него слишком похожа на кожаное кресло, но глаза несомненно потеплели. А может, пить на пустой желудок надо меньше.О, да он, может, еще и голодный? Я достал из кармана хранительский брикетик и закатил его под поле вслед за бутылкой. Угадал — рыжий схватил его на лету, ободрал обертку и со знанием дела оттяпал небольшой кусочек, хотя мог бы и целиком в пасть запихать. Опытный, значит. Может, тоже Хранитель?
Прекрати кормить подопытного! — потребовал Фирзаил.
Тебе–то что?
Мне ничего. Это он требует.
Ах, он. Скажи ему вот что: он отличный парень. Настоящий мужик, бык среди кабанов, борода два уха или как там они друг друга превозносят. И мне будет очень горестно пробовать это самое поле, которое у вас вместо решетки, на прочность его тупой цвергской башкой. Как думаешь, что победит, башка или поле?
Эльф озадаченно пригладил пейсы.
Ты серьезно полагаешь, что здесь некому тебя урезонить?
Везде есть, кому меня урезонить. Только те, кто для этого достаточно крут, обычно неизмеримо выше моих маленьких милых шалостей. Кто вообще этот парень, почему его кормить нельзя?
А у себя там…
Да. Именно там и тренируемся, чтобы перед вами на «бис» выступить.
Фирзаил сокрушенно покачал головой.
Этот подопытный — результат генного эксперимента над хоссом… ты ведь уже видел хоссов? Большие, темной масти. Этот — модифицированная версия, как у вас это называется — «из пробирки»… предполагалось, что он не будет связан Устоями.
А что получилось?
Вроде бы именно это и получилось. Он был отдан на воспитание в свободных условиях, а теперь его доставили сюда, чтобы изучить накопленный им потенциал. Я ответил на твой вопрос?
Кормить–то его почему нельзя?
Лабораторные анализы. Энергетика, биохимия. Ты что же, полагаешь, его тут заперли, чтобы насладиться его мучительной смертью от голода?
Упс.
Ну, тут Ад все–таки.
Что тут?!
Ну, такое место, куда тебя по окончании жизненного пути отдают на перевоспитание. И сам видишь, каковы мы, так что эти перевоспитания обычно шибко болезненны. Я думал, его тоже это… того.
Кошмарные у вас представления. Остается только посочувствовать.
Системе воздаяния?
Нет, такой каше в мозгах. Я о вас мало знаю, но уверен, что по окончании жизненного пути вас так или иначе хоронят, а ни в какой Ад не депортируют.
Эльф извиняющимся тоном пробубнил что–то в адрес цверга и принялся меня толкать подальше от камеры. Что тут поделать, всегда робел перед чудесами медицины. Помахал напоследок рыжему подопытному, тот ответил тем же, и мы с Фирзаилом сместились на позицию, с которой ничего любопытного мне видно не было. Вот разве что ковырнуть эту… вещь, похожую на неоформленный потек пластика? Если ногтем не выйдет, можно ножом колупнуть. Кипучая негативная энергия, порожденная общением с бородатым сородичем, решительно рвалась на свободу.
Потерпи, пожалуйста, минут десять, — умоляюще воззвал эльф. — Справишься? Потом я лично прослежу, чтобы вы убрались к себе туда, где упражняетесь в своем непотребстве, и будем друг о друге вспоминать как о страшном сне.
Десять минут? Вот так и вершится история, опа–опа, накосяк?
Нет, это «опа–опа» вычислялось, расписывалось, наносилось и подготавливалось примерно три тысячи лет на ваш счет. Собственно, я иду звать Айрин занять ее место. Если хочешь присутствовать, можешь пойти с нами, но если не будешь тихо стоять под стеночкой и молчать, я клятвенно обещаю наложить на тебя заклятье паралича.
Наглый ты, Фирзи. Тебя не учили не хамить парню с пулеметом?
У нас нет парней с пулеметами. Меня учили не спорить с магами круга Миарго, — эльф церемонно склонил голову, словно бы представился. — Поскольку мы, как мне кажется, окончательно выяснили, что убивать друг друга не собираемся, давай прекратим друг друга запугивать и пойдем наконец впишем свои имена в историю.
Я бы взял деньгами.
Все бы взяли деньгами. Но в том одновременно и трагизм, и высшая доблесть славы — она не дает ничего, кроме нагрузки на память потомков.
Зато ее на всех хватает.
Ой ли? Наиболее яркие личности всегда вытесняют со страниц истории своих менее выдающихся современников.
На все–то у него есть отповедь. Я в раздражении заткнул фонтан и жестом предложил магу круга Миарго лидировать. Хотел было запальчиво его попрекнуть, что они, мол, зато негров вешают, но вовремя вспомнил, что это не они, а опять–таки мы. Вообще в чем–то его можно понять, большего дебильняка, чем наше общество, никакой Уэллс не придумает. С нами такими общаться — это надо быть очень, очень принципиальным. Особенно если компенсационные выплаты выдаются исключительно славой.
Айрин извлеклась из профессорского логова в затуманенном состоянии, покачивая головой, словно пытаясь утрамбовать в ней услышанное.
