Наталья Игнатова - Чужая война
Два года. Как мало для перемен. И как много изменилось за это время.
Император Сипанго умер, и придворный лекарь сказал с уверенностью:
– Отравление.
Странно, что отравителями оказались люди, вроде бы преданные покойному правителю, как псы. Но странности странностями, а псов казнили так, как они того заслуживали. Новый же император поспешил заключить договор с Эзисом.
Эльрик говорил когда-то: «Против кого дружим?» Вот так оно и было. Союзники всегда против кого-то. Иначе просто нет нужды в союзе.
Эзис и Сипанго против Эннэма.
И снова думал Ахмази, не ошибся ли он, решив не принимать участие в лихорадочных поисках перстней Джэршэ и черных звездочек, поисках, которыми занимались, похоже, все, кроме него. Не ошибся ли?
Он, Барадский Лис, славный своей хитростью… И осторожностью.
Но перстни были опасны. Чутье, звериное чутье, утончившееся за годы управления государством, подсказывало это. Ахмази привык доверять своему чутью.
Нет, он не ошибся.
Но в итоге его маги оказались бессильны против колдунов Мерада. Хвала Джэршэ, в Эзисе магия не в почете. Но нельзя сказать того же об острове-империи. Где-где, а там, на Сипанго, хватало колдунов всех рангов и мастей.
Ахмази сидел, курил кальян и смотрел на изразцы, украшенные вязью мудрых изречений.
«Прорицание» он помнил на память.
«Будет мир, и будет мир жить по своим законам, и порядок в нем будут определять лишь светила небесные. Будет мир, и будут все жить в этом мире, радея за него и украшая его. Будет мир, но все на этом свете бывает лишь на время».
– Это точно! – говорил Секира. И смеялся, закусывая острыми зубами мундштук изузоренной трубки. – Но, знаешь, Ахмази, не велика мудрость догадаться, что все меняется.
Давно это было. Очень давно. Сейчас, с расстояния прожитых шести десятков лет, Ахмази казалось, что разговор их шел где-то на заре времен. Все тогда было иначе, и время текло медленно, и Эннэм был под властью халифа. А он, великий визирь, был всего лишь мальчишкой-евнухом при огромном гареме владыки.
И дэвом из легенд казался пацану огромный нелюдь, которого в глаза и за глаза называли Эльрик-Секира, а то и просто Секира. Простой наемник, ставший телохранителем самого халифа. Ближайшим. Вернейшим.
Ахмази сам мечтал тогда совершать подвиги, мчаться по пескам на быстроногом боевом верблюде, рубить тяжелой саблей головы врагов… Мечтал стать таким же огромным, сильным, гордым, как этот беловолосый нелюдь. Эльф, никогда не снимающий черной полумаски.
Да только заказана была ему славная дорога воина. Евнухом при гареме халифа был раб Ахмази. По приказу халифа евнухом стал. И иногда, в самых тайных своих мечтах, представлял мальчишка, как он сам оскопляет владыку Аль-Барада. Руками придворных лекарей, которые подчиняются не халифу, а ему, Ахмази!
Страшные это были мечты. Но ведь несбыточные. А о мечтах халиф никогда не прознает.
Мечтал себе начинающий уже заплывать жиром оскопленный мальчишка. Мечтал о мести нереальной. Мечтал о славе недостижимой. Мечтал о почете и уважении. О том, что перестанут травить его мальчишки из прислуги. Настоящие мальчишки, которые, когда вырастут, станут мужчинами. И, может быть, даже воинами халифа.
О гордости мечтал Ахмази. О том, чего не было у него и никогда не будет.
А про Секиру говорили, что даже перед халифом не преклоняет он колен. Неслыханное дело!
Ox как боялся эльфа Ахмази! И как хотел хотя бы раз поговорить с ним, с живой легендой, воплощенной смертью, красноглазом дэвом, таким же далеким от мальчика-скопца, как халиф. А может, и дальше. Потому что воин этот вызывал в мальчишке куда большее преклонение, чем молодой, изнеженный – ненавистный? – владыка.
Однажды Марджа, рыжая кобыла, принадлежащая Секире, взбесилась в конюшне, копытами разнесла деревянную загородку денника и поранила обе задние бабки.
Дикая была тварь. Горячая. Здоровенная, словно и не лошадь вовсе, а… Ну, нелюдь ведь тоже не человек. Вот и лошадь – не лошадь. Не зря же Марджей ее звали. По имени матери Икбер-сарра. Если, конечно, правда, что тот в аду родился, от Марджи и Мариджа. Конюхи ее боялись. Они, которые с детства за лошадьми ходили. Которые коней породистых лучше, чем людей, понимали. Этой – боялись. И хозяина ее боялись. И рассказать боялись. И скрывать было страшно.
Ахмази жалел красавицу-кобылу, жалел, несмотря на то, что она продолжала буйствовать, металась по деннику, храпела, прижимая уши, на любого, кто осмеливался подойти к ней.
Мальчишка сидел на загородке напротив и смотрел, как жмутся у дверей конюхи, не решаясь подойти и успокоить лошадь.
Когда черная тень заслонила широкий проем входа, людей как ветром сдуло. А Ахмази убежать не успел. Сжался, стараясь слиться с досками. Знал: горячий на руку, эльф не простит недосмотра. И разбираться не будет – прибьет первого, кого увидит.
Но вместо того, чтобы прибить застывшего на загородке мальчишку, Секира вошел в денник, где металась испуганная, злая, от боли совсем потерявшая голову Марджа.
Ахмази закрыл глаза.
Открыл он их, когда услышал тихий, ласковый голос нелюдя. Да, нелюдя. Ни с чьим другим нельзя было спутать этот низкий – казалось, стены подрагивали – голос:
– Ну что ты, маленькая? Ну? Больно? Знаю, что больно. Знаю, кроха. Дай, гляну, где болит. Дай, не бойся. Вот. Вот, молодец. Хорошая девочка.
«Это он с Марджей так говорит?» – пацан таращился на кобылу, которая послушно позволила эльфу осмотреть кровоточащие ссадины на бабках.
– Зурган! – позвал нелюдь, не оборачиваясь.
Но Зурган, старший конюх, исчез вместе с остальными, опасаясь справедливого гнева Секиры.
Огромный воин пробормотал что-то на непонятном языке. Как будто прорычал. И обернулся. «Все», – понял Ахмази.
– Ты. – Тонкий когтистый палец указал на мальчишку, так что никаких сомнений не осталось – он. Именно он. Евнух-недоросль. Случившийся на свою беду в конюшне, когда взбесилась Марджа.
Ахмази глотнул по-птичьи. И вытаращился на эльфа чернущими глазами.
– Там, в закутке. – Нелюдь осторожно погладил кобылу по хищной морде. – На полке мази разные. Выбери черный горшочек с серой крышкой. И зеленый кувшин с отбитой ручкой. Тащи сюда. Понял?
Ахмази кивнул. Но не сдвинулся с места. Он понял, что ему что-то сказал красноглазый дэв, который, наверное, таких вот мальчишек ест на завтрак. Но смысл сказанного ускользнул. И как назло некому было спасти от чудовища.
– И чего ждешь? – как-то не по-дэвски поинтересовался дэв. А потом улыбнулся. И Ахмази сдуло с загородки. Таких клыков он не видел даже в снах, после того как выслушивал на ночь несколько страшных сказок, что рассказывали друг другу красавицы в гареме.
– Горшочек черный. А кувшин зеленый. Не перепутай, – рявкнуло вслед.
Сам дивясь собственной смелости, Ахмази не усвистал на залитую солнцем улицу, а отправился послушно в указанный закуток. Горшочек и кувшин там действительно имелись, хотя и непросто оказалось отыскать их на заставленной множеством мазей и настоев полке.
До этого Ахмази и не знал, что лошадям нужно разнообразных лекарств не меньше, чем капризной старой Жайсане, матери халифа, которая вечно жаловалась на немощь и болезни.
Потом парень стоял рядом с совсем уже спокойной Марджей, держал, готовый подать, полоски ткани, пропитанные мазью, слушал, как Секира разговаривает о чем-то с кобылой то на муэлитском, то на других, незнакомых, странно звучащих языках. Слушал. И, набравшись смелости, спросил:
– Позволительно ли будет недостойному узнать, почему вы говорите с лошадью, как будто она понимает?
Эльф осторожно отпустил округлое копыто Марджи. Разогнулся. Внимательно посмотрел наАхмази и прорычал:
– Это ты – недостойный? Недостойные поразбежались да в навозных кучах от меня попрятались, понял, пацан? Ахмази не понял. Но на всякий случай кивнул.
– А лошадь. – Нелюдь вновь взял ногу кобылы. – Она ведь боится. Не понимает, что зла ей никто не хочет. С ней говорить надо. Не важно что. Важно – как. Так с детьми несмышлеными говорят. И с женщинами… – Он осекся. Молча взял у мальчишки очередную полоску ткани. Туго перебинтовал поврежденную бабку.
– Ну вот и ладно. – Секира выпрямился. Протянул Мардже засохший кусок лепешки. Лошадь захрустела, закивала головой. – Отнеси на место. – Он кивнул Ахмази на горшочек и кувшин.
– Слушаюсь и повинуюсь, – машинально брякнул мальчишка, хватая снадобья.
Он добежал до закутка, поставил все на место, точно туда, откуда взял, – жизнь во дворце приучает к подобной осторожности. Заспешил обратно, смутно надеясь, что успеет выйти из конюшни сразу вслед за нелюдем, чтобы видели все: он, Ахмази, не испугался. И остановился, едва не споткнувшись, когда понял, что эльф поджидает его у денника.
– Чего встал-то? – Телохранитель халифа неспешно набивал длинную узорную трубку. – Пойдем. День у меня сегодня свободный, у тебя, я вижу, тоже. Не сочтешь за труд со стариком на рынок прогуляться?
