Борис Сапожников - Звезда и шпага
Командующий правым флангом пугачёвской армии командарм второго ранга Байдак, обходившийся без имени-отчества, столкнулся с комкором Косухиным плечом к плечу. Фланг разваливался под ударами кавалерии противника, солдаты бежали, не смотря на героические усилия комиссаров. К тому же, видя такое дело, засевшие на валу егеря принялись интенсивней обстреливать именно этот фланг, выбивая командиров и комиссаров. Однако попасть в Байдака и Косухина пока никому не удавалось, на их счастье.
— Туго, — прохрипел Байдак, краснознамённая шашка его была залита кровью, да и руки тоже были в крови, действительно, едва не по локоть. — Бегут наши солдатики, сил никаких нет с ними сладить.
— Отходить надо, — ответил ему Косухин. — Омелин собирает людей на запасных позициях. Попробуем там закрепиться.
— А выгорит ли, Косухин? — без особого энтузиазма спросил у него Байдак — Войско разбегается, только твои гренадеры ещё держатся на этом фланге. Остальных на всяких позициях всё едино не соберём.
— Брось, товарищ командарм, — отмахнулся Ударный комкор, — сначала отойдём на омелинские позиции, а там уже будем солдат считать.
— А сколько ж нас до туда дойдёт, товарищ Ударный комкор? — Байдак был мрачнее обыкновенного.
— Да какой я чертям свинячьим ударный, — рявкнул тот. — Солдат бы из под удара вывести.
Они были вынуждены прервать разговор, потому что на их неплотное каре налетели с одного фланга всадники, на другой же фас навалились спешенные кавалеристы и суворовская пехота. Тут уже не разбирали, кто рядовой красноармеец, а кто высший комсостав, дрались все. В отчаянную рукопашную схватку ринулись оба командира с шашками наголо. Оба, не сговариваясь, встали в тот фас, что дрался против пехоты и спешенных конников. Их шашки мало что могли противопоставить лихим всадникам, рубящим красноармейцев с седла. И вот теперь командарм и комкор отчаянно рубились, ломая штыки и мушкетные стволы, схватываясь в коротких кровавых поединках со спешенными кавалеристами. Из каждой они выходили победителями. Шашки их были залиты кровью, рукава шинелей потемнели от неё, но врагов, казалось, меньше не становилось.
Два человека в шинелях хорошего сукна с ромбами в петлицах, явно не последние люди в пугачёвской армии, рубились в первых рядах. Странное зрелище. Я не ожидал подобного, ведь генералы, как бы они не звались, обычно предпочитают командовать из тыла, эти же подобными условностями пренебрегли. Дрались они страшно, жестоко, вокруг обоих громоздились трупы. Более того, их уже начали сторониться, а солдаты, стоявшие рядом с ними, воспрянули духом и, как будто с новыми силами, поднимались на битву.
— Ирашин, — крикнул мне ротмистр Коренин, — с ними надо покончить. За мной, поручик!
Я никогда не был выдающимся фехтмейстером, однако, видимо, лучшего рядом с ним не нашлось, а потому ротмистр выбрал именно меня для этой дуэли. Мы протолкались к отчаянно дерущимся пугачёвским генералам, вокруг которых уже образовалось кольцо пустоты. Генералы бунтовщиков стояли в фехтовальной позиции с окровавленными шашками, готовые сразиться с кем угодно. И пускай рядом с ними шла смертельная рукопашная схватка, но сами они остались без противников.
— Господа, — выкрикнул Коренин вызов пугачёвским генералам, — мы имеем честь атаковать вас.
— Да мы таких господ… — хрипло ответил один из них, с четырьмя ромбами на петлицах. Закончить явно оскорбительную фразу ему не дал Коренин, сделавший молниеносный выпад палашом. Как старший по званию из нас двоих, он атаковал старшего по званию противника. Такие вот чинопочитание и субординация.
Мне достался в противники гренадерский генерал с тремя ромбами. Он был выше меня ростом и весьма ловко пользовался этим преимуществом. Гренадер рубил отвесно сверху, с оттяжкой, и каждый раз палаш едва не вылетал у меня из руки. Только понимание, что любой такой удар станет смертельным, заставляло проявлять просто чудеса. Мы рубились отчаянно, самозабвенно, не обращая внимания на солдат и офицеров вокруг нас. Битва перестала существовать для нас. Какая там баталия, когда идёт, можно сказать, самая настоящая дуэль. Звенят клинки, во все стороны летят искры. Перекошенное лицо противника, хотя моё, верно, немногим лучше выглядит, взмахи шашки, ноги, уже вполне обретшие гибкость после сидения в седле, исполняют сложный танец, единственное назначение которого не дать мне погибнуть. Гренадерскому генералу мешает шинель, рукава её отяжелели от крови, плотное сукно стесняет движение, не смотря на то, что под мышками давно полопались швы, и выглядел враг мой несколько забавно. Схватка всё более напоминает некий танец, оба мы исполняем трудные па, стараясь поразить друг друга, оба понимаем, что первый же удар станет смертельным, и потому пытаемся не пропустить ни единого, даже в ущерб атаке или контратаке. Кто первым допустит ошибку, самую крошечную оплошность, тому — смерть.
И первым ошибся мой противник. Слишком широкий замах сделал для удара с оттяжкой, хотел, наверное, располовинить меня, словно чудо-богатырь из былин. Я глубоко присел и весь бросил себя вперёд в длинном выпаде. Тяжёлый клинок палаша с противным хрустом вошёл в грудь пугачёвского генерала. Я рванулся ещё вперёд, вгоняя его глубже, так что кровь хлынула на руки. Гренадер всё же опустил шашку в страшном ударе, но я был уже слишком близко к нему, так что на спину мне обрушился только пудовый кулак с всё ещё зажатой в нём рукояткой шашки. Оголовье её пребольно врезалось мне меж рёбер, но я не обратил внимания на это. Рывком выпрямившись, я толкнул противника, чтобы освободить палаш. Гренадерский генерал рухнул навзничь и уставился в небо стекленеющими глазами.
В это время Коренин отчаянно отбивался от второго генерала. Тот оказался куда более искусным фехтмейстером, думаю, против него мне не продержаться и минуты. Даже ротмистр, слывший первым мастером шпаги и палаша во всё полку, лишь отбивался от него, даже не помышляя о контратаках. Прийти ему на помощь было немыслимо, всё же это дуэль. С кем бы он не дрался, хоть с распоследним бунтовщиком и казаком, бросив ему вызов, Коренин как бы поднял его до своего уровня. Тем более, что противник его был вроде как генералом в пугачёвской Табели о рангах или как она у них называется.
— Господин капитан, — раздался вдруг знакомый грубоватый голос и через толпу к нам протолкался генерал-аншеф Алексей Орлов в своём белом мундире, как выяснилось, тоже оставшийся безлошадным, — уступите-ка место старшему по званию.
Коренин тут же отскочил назад, едва увернувшись от выпада вражеской шашки.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — козырнул тот, вытирая клинок палаша о рукав мундира.
— Ты, быдло, каких будешь? — спросил Орлов у пугачёвского генерала.
— Я командарм второго ранга Байдак, — ответил тот, утирая со лба крупные градины пота, выступившего, не смотря на мороз. — А ты можешь не представляться. До нас доводили портреты главных фаворитов жинки нашего царя. И гишторию вашу знаем. Это ж ты в Ропше Петра Фёдорыча, самодержца всероссийского, убить хотел, да не убил. Не попустил Господь!
— Чушь это всё! — гаркнул Орлов.
И с этими словами он атаковал командарма (вот ведь слово выдумали, язык сломать можно). Тяжёлая шпага Орлова зазвенела о шашку. Вот это были фехтмейстеры, засмотреться можно. На этом участке баталии даже бой как-то затих. Все стояли, опустив шашки, палаши да мушкеты, и глядели на схватившихся мастеров. А они бились ловко и жёстко. Движений обоих было не разглядеть, столь быстры были они. Казалось, на самом деле сошли в поединке два былинных богатыря, и пускай шашка и шпага не особенно похожи на мечи-кладенцы, зато оба противника вполне соответствовали образу. Алексей Орлов основательно похудел за время кампании, вновь обретя былые пропорции, что так нравились придворным дамам. Под мундиром перекатывались мускулы, на изуродованном лице играет лихая улыбка. Этот грубый и жестокий человек, казалось, по настоящему жил теперь только в бою. И противник ему под стать. Пусть не такой могучий, как гренадерский генерал, которого я зарубил несколькими минутами раньше, зато куда быстрее и ловчее моего противника. Шашка в руке его, словно жила своей жизнью, стараясь прорваться через взблески стали, в которые обратилась шпага Орлова, и впиться в обтянутое белым сукном тело, напиться тёплой крови генерал-аншефа. Но Орлов отбивал все атаки и лихо проводил свои.
Первым достать противника удалось всё же этому самому командарму. Жуткое звание его я запомнил, а вот имя — нет. Клинок шашки распорол рукав орловского мундира, по белому сукну потекла кровь. Орлова это ничуть не смутило. Он метнулся вперёд, отбил шашку противника в сторону, и сделал быстрый, неглубокий выпад. Шпага его глубоко вонзилась в правое плечо командарма. Тот сумел воспользоваться даже этим, клинок орловской шпаги застрял в кости, тот не сумел быстро выдернуть её, чтобы разорвать дистанцию. Пугачёвец почти без размаха ударил генерал-аншефа в лицо — пудовый кулак врезался прямо в уродливый шрам Алехана Орлова. Тот не остался в долгу, впечатав свой, куда более впечатляющий кулак под рёбра командарму. Пугачёвец надсадно кашлянул, словно чахоточный, он прижал руку к плечу, из-под пальцев потекла кровь. Орлов выдернул-таки шпагу из плеча командарма, но продолжить поединок не смог. Тот покачнулся и рухнул на руки товарищей.
