Игорь Поль - Ностальгия
– Сдадутся они, как же, – бурчит себе под нос Краев. – Их прижали со всех сторон. Им деваться некуда. Там даже дети стреляют. Все равно мы всех подряд мочим. Куда ни кинь – всюду клин.
– Мне больше понравилось это – «политических и демократических программ», – передразниваю я голос ведущего. – Они там сплошь мясо тупое, они слов-то таких не знают, епть…
Свист приближающейся мины заставляет нас заткнуться и плотно прижаться к палубе.
Прошел целый месяц. Мы давно прошли Ресифи насквозь, рассекли его надвое и теперь добиваем остатки фанатично сопротивляющихся партизан. Больше всего хлопот нам доставляют наемники – отчаянные, профессиональные, изворотливые как черти, они маневрируют, внезапно контратакуют, кладут нас пачками. Настоящие духи войны. Уважаю таких. Это не голоштанный сброд с дробовиками. Их новая тактика изрядно попортила кровь штабным деятелям – во время нашей атаки они минируют и уходят со своих позиций, оставляя только пулеметчиков, а затем бьют во фланг сменяющей нас и не успевшей закрепиться пехоте. Некоторые улицы мы берем по два-три раза. Вокруг меня почти нет знакомых лиц. Все, кого я успел узнать из своего взвода, кроме, пожалуй, Краева, давно повыбиты в непрекращающейся мясорубке. Пополнение льется непрерывным ручейком – кто заснул на посту, кто украл пайку, кто струсил, да мало ли поводов найдется? – но новых лиц я не запоминаю. Ни к чему. Я уже привык к тому, что люди тут – просто песок в старинных песочных часах. Свыкся с этим. И просто жду своей очереди. Как-то так получается, что пока мне удается остаться наверху. Несмотря на все пополнения, наш взвод редко бывает укомплектован больше чем наполовину.
– Слышь, взводный?
– Чего тебе?
– Мне вот все не дает покоя – кто мы такие? – спрашиваю я тихонько.
– Тебе не одинаково? – без паузы отвечает он, будто ждал вопроса. – Ты все равно что покойник уже. Какая разница, чего не успел и чего не понял? От тебя больше ничего не зависит.
– Да как-то, знаешь, не дает покоя. Именно поэтому. Вроде жизнь кончена, а оглянуться не на что.
– Как не на что? У тебя женщины были? Дети есть? Пил-гулял? Получал удовольствие? Вот и думай об этом.
– Дети есть. Но не ради же удовольствия живем?
– Ты в Корпус-то чего поперся?
– По дурости, – честно отвечаю я.
– А я по убеждению. И тут я по ошибке. По собственной глупости. Но все равно я офицер. Мне сомнения ни к чему, понял?
– Понял, сэр, – уныло отвечаю. Взводный загремел сюда из-за связи с собственным ординарцем. По его словам – обычной женщиной, ничего особенного. Он дважды ранен, до конца срока ему всего (или еще) два месяца. Даже эта бойня не способна выбить у него палубу из-под ног. Даже то, что его взвод за месяц полностью обновляется.
– Да брось, Француз. Без чинов.
Я вижу, как ему неловко из-за его резкости.
– Все нормально, взводный.
Свист очередной мины опять прижимает нас к земле. На этот раз бухает где-то недалеко.
Смерть становится привычной, как завтрак – строго по распорядку. И ничего я поделать с этим не могу. А значит – чего рыпаться попусту? Как ни странно, лучшее время для раздумий – ожидание атаки. Это единственное время, когда мы сидим себе тихо-мирно и до поры нас никто не трогает.
Я часто думаю о смысле жизни. Звучит слишком высокопарно, согласен. Но по-другому выразить то, что бродит внутри, не могу. Я размышляю о том, кто мы. Зачем живем. Кого защищаем. Императора? Кто такой Император? Это Империя. Империя – это люди. Мы защищаем людей. Почему, защищая людей, мы должны их убивать? И как можно защищать тех, которые ненавидят тебя и кого ты презираешь? И если презираешь их – презираешь Империю, а значит, и Императора, а как можно быть готовым умереть за того, кого считаешь грязью? И разве можно быть верным по инстинкту, а не по убеждению? Наши речевки – все эти «Убей» – не более чем собачьи команды для развития агрессивности породы. Нас выводят, словно псов для собачьих боев. Мы прослойка между обывателем и властью. Мы смазка, что предотвращает взаимное трение. Расходный материал. Нас льют на жернова истории. Теперь я знаю, что означает летучее выражение «историю пишут кровью». Странно звучит, но тут, на краю преисподней, я впервые ощущаю себя свободным. Течение моих мыслей ничем не нарушается. Командование не считает необходимым тратить силы на гипнокоррекцию штрафников. Все равно они погибают раньше, чем успевает закончиться курс внушений. Редкое явление – я помню то, о чем думал вчера, позавчера, неделю назад.
– Слушай, взводный, как ты думаешь, зачем мы живем? – снова тереблю безучастного Краева. Он поднимает глаза. – Я в смысле – разве можно быть преданным не по убеждению? Мы ж не роботы какие, в конце концов?
– А чем мы от них отличаемся? – спрашивает он с интересом.
– Ну как, мы во плоти, мы мыслим, решения принимаем самостоятельно… – Я сбиваюсь с мысли, замолкаю.
– Решения принимаем, говоришь? – ехидно интересуется он. – Мы от них отличаемся только строением тела. Модификацией. Процессами обменными. Мы просто другая модель, понял? Роботы не думают. Они выполняют порученную работу. И не озадачиваются, зачем живут. Так кто мы, по-твоему?
– Роботы и есть, – уныло соглашаюсь я.
– Думай о том, зачем нам поручена эта работа. Помогает.
– Знаешь, капитан, как раз в это я больше всего не могу въехать. Иногда мне кажется, что нами играет кто. Как солдатиками из коробки. Никакого смысла не вижу. Вообще.
– Кто-то из древних сказал: «Права или неправа моя страна, но это моя страна». Если вдуматься, мы те, кто спасает мир от хаоса.
– От хаоса? Ну ты сказал! Сила! Ты что, отличником в училище был?
– Краткий курс военной истории все офицеры проходят. Мы ж костяк. К тому же мысль здравая, – словно извиняясь, говорит взводный.
– Слушай, капитан, а ты уверен, что эта мысль пришла тебе в голову сама по себе?
На этот раз Краев молчит. Через полчаса молчаливого сидения поступает вводная. Поднимаем задницы и тянемся получать оружие.
Через тысячу лет, а может, через час, когда я волоку простреленную куклу к пункту эвакуации, весь целеустремленный и собранный, двое морпехов преграждают мне путь. «Дружественные цели», – шепчет кто-то внутри меня. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что-то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой.
– Садж! Трюдо! – орут мне на ухо, и я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что-то болезненно отзывается на эти крики.
5– Эй, братаны! Не положено сюда! – кричит часовой громилам-морпехам, которые тащат пулемет к нашим позициям.
– Ты кого братаном назвал, крыса позорная? – огрызается один из них. – Ты, щенок, винтарь свой правильным концом держать научись, собака помойная!
– Не положено! Запретная зона!
Часовой поднимает винтовку.
Сидим на палубе, спиной к стене какого-то обгоревшего дома. Смотрим бесплатный спектакль. Нам психологическая разгрузка не положена. Морпехи рассыпаются по палубе, сноровисто втыкают сошки в щебенку. Под прицелом частокола стволов конвоир отступает за выступ пожарной колонки. Опускает ствол.
– Не положено, ребята. У меня приказ, – бормочет он почти жалобно.
– Мы тебе не ребята. Ты, салага, по пуле соскучился? – гремит бас здоровенного сержанта в измудоханной осколками броне. – У меня приказ занять оборону. И я его выполню, даже если придется пару таких крыс, как ты, расстрелять! Понял?
– Сэр! Так точно, сэр! – орет, становясь «смирно», конвоир.
– Еще раз вякнешь, прикажу расстрелять за нарушение субординации, – уже более спокойно говорит сержант. – Встань там и не мельтеши под ногами. Подойдешь ближе двадцати метров, пеняй на себя, тут наша зона ответственности. Доложи своему командиру – Третий батальон Второго полка морской пехоты занимает оборону согласно вводной.
– Есть, сэр!
Часовой шустро отбегает назад и начинает бормотать под опущенным бронестеклом. В отличие от нас он полностью экипирован.
Что-то знакомое чудится мне в голосе грозного сержанта. Я наблюдаю за тем, как двое морпехов наполняют мешки быстротвердеющей пеной. Устанавливают пулемет. Пристреливают к палубе сошки. Еще двое, пригибаясь, волокут ящик с картриджами. Со стуком бросают его на бетон и ложатся чуть позади нас, выставив стволы из-за декоративных деревьев, побитых пулями. Броня их, мимикрируя, сливается с серым рисунком тротуара. Пара бойцов перебегают, таща за собой патроны к дробовику. Неполное отделение морской пехоты деловито и быстро занимает оборону.
– Слышь, Француз? – лежа, поворачивает ко мне голову сержант. Лицевая пластина его поднята. – А классно ты в атаку ходишь. Прямо идеальный морпех с охеренной мотивацией, от которого пули отскакивают. Не иначе роту тебе дадут за заслуги, как из дерьма выберешься.
Он скалится в широкой улыбке. Мать моя – Паркер! Уже сержант. Это его отделение.
