Олег Языков - Гром и молния
На стоянке кипела предстартовая суета. Забросив за спину парашют, я подмигнул летчикам.
– …Ну, что, внучата, полетели? Надо заработать на обед! А как же! Если кто еще не сбил немца – трудодень не получит! По машинам, пернатые. Вперед – на врага!
Глава 5
Во второй половине дня накал боев абсолютно не снизился. Как бы не наоборот – горячее стало. Появилась озлобленность. Потери у наших оказались довольно большие – на земле столбами дыма отмечались костры сбитых самолетов…
Немцы тоже как-то ожесточились. Они сильные пилоты. Аккуратные, более осторожные, чем наши, менее рисковые, но – сильные. Профессионалы. Чистый, уверенный пилотаж. Отличная стрельба. Очень хорошо работают в связке пар и звеньев. Правда – плохо держат удар. Если сбить одного-двух, сразу энтузиазм у них пропадает, начинает работать рациональный расчет и на первый план выходит кристальной прозрачности мысль: «Алярм! Здесь убивают! А жизнь-то у меня одна!» И – все, тут же переворот – и немедленный выход из боя… Только мы их и видели. Такое вот им право было дано – самим определять, что делать: драться или драпать… И еще – немцы не терпели нашего численного превосходства и превосходства по высоте. Если наших самолетов при встрече с немцами оказывалось больше – они никогда не подходили. Если у наших численность была меньше, но имелось преимущество по высоте – то же самое. Не подходили и в бой не вступали. Берегли себя фашисты, хотели жить вечно, наверное. Надо будет им эту мировоззренческую ошибку разъяснить при случае.
Но если группа «мессеров» ловила нашу пару или звено, то принималась бить жестоко и озлобленно, быстро и четко перестраиваясь в высоте и падая оттуда на наши самолеты. Особенно немцы свирепствовали, если им удавалось отбить от строя штурмовик или поймать подбитый зенитками бомбардировщик. Вот тут уж они показывали себя во всей красе! Особенно – если штурмовик был одноместный, без стрелка сзади. А таких самолетов в штурмовых полках оставалось еще немало.
Что интересно – оружие «Мессершмиттов» могло пробить броню «Илов» только при стрельбе менее чем со ста метров и при прямом или близком к прямому угле пушечной трассы «месса» к броне штурмовика. Иначе снаряды отлетали горохом. Эти рикошеты бывали хорошо видны, между прочим. Даже бронестекло «илюши» снаряды немецких истребителей не пробивали. Так что мы часто замечали, что «мессы» буквально присасываются к штурмовикам сзади, как пиявки какие, и висят у них за хвостом, упорно поливая снарядами заднюю бронеперегородку, за которой бензобак. Бронеспинку штурмовика 15-и 20-мм снаряды пушек «мессеров» практически не брали…
В таких ожесточенных атаках немцы иногда теряли осторожность и забывали поглядывать назад… За что мы их жестко наказывали. А к «илюшам» со стрелками немецкие летчики, надо сказать, близко не любили подходить. Они обычно как: просвистят на повышенной скорости, стрельнут метров с четырехсот – и вверх! А что ты «Илу» одной очередью с четырех сотен метров сделаешь? Они, бывало, приходили к себе на аэродромы с сотней-другой пробоин в крыльях и фюзеляже. И весь бронекорпус в щербинках и вмятинах от попаданий пуль и снарядов авиационных пушек.
Так вот. Мы, значит, тоже отметили, что немцы теперь стали жестче драться, старались держать удар. По сути, речь сейчас шла об одном: кто станет «хозяином воздуха», тот в дальнейшем будет диктовать противнику свою волю.
Фашисты ясно понимали, что возврата к той воздушной войне периода сорок первого – сорок второго годов, в которой они чувствовали себя королями, уже не будет. Наши летчики получили новую технику, приобрели бесценный боевой опыт и навыки. Обновилась и тактика, наладилось боевое управление авиацией. И все! Немцы покрутили носами и поняли: «Нам конец…»
А не хотелось ведь, ох как не хотелось! И всколыхнулась волной ярость отчаяния – за одну только возможность хоть на мгновенье вновь почувствовать себя сильными, умелыми, грозными асами Люфтваффе они сейчас и грызлись ослабевшими, сточенными в боях и прореженными нашими летчиками зубами… Но кусались они еще ожесточенно и смертельно… Воевать немцы умели всегда.
А вот у наших пошел какой-то сбой в боевом управлении воздушными силами… Не смогло командование воздушных армий создать даже не перевес, а простое равенство сил в воздухе. Вопреки требованиям приказа наши подходили к линии фронта максимум парой звеньев истребителей. Ну в редких случаях – эскадрильей. А противостояли им группы немецких бомбардировщиков штук по сорок-пятьдесят, да еще под прикрытием двадцати-тридцати истребителей. Вы представляете, какой длины должна быть колонна из пятидесяти самолетов? И что делать в этой ситуации десятку наших машин? Только заорать в жуткой ярости: «Бей фашистов!» – и без оглядки броситься на врага!
А когда боевая ярость застилает глаза кровавым занавесом, да еще на тебя наваливается эта чертова перегрузка, да еще когда это четвертый вылет, да все предшествующие три были с воздушными боями, то…
Ты не замечаешь, как скупым, отточенным маневром, с высоты, от солнца, безжалостными и безразличными к жизни человеческой крылатыми ангелами смерти тебя сзади настигает пара «Мессершмиттов-109G6». Может быть, ты еще услышишь глухой бой 30-мм пушки за спиной, ощутишь, как под ударами снарядов задрожит твой истребитель, как он жалобно закричит от боли рвущимся дюралем, задерет нос в попытке уйти туда – в голубое, чистое и прохладное небо… Может, в затуманенное от ран сознание еще пробьется чей-то крик в наушниках: «Девятка»! Горишь, прыгай, прыгай…» – но уже не останется сил поднять руку, сбросить фонарь… И вот ты, повиснув на привязных ремнях, пуская кровавые пузыри пробитыми осколками снарядов легкими, видишь, как пламя вырывается из-под приборной доски и сначала робко, украдкой, касается колена… руки… пробует тебя на вкус… А потом – торжествующим ревом горящего авиационного бензина обнимает тебя в кабине падающего истребителя и рычит: «Мой! Мой! Теперь ты мой!» И это короткое объятие – на всю оставшуюся тебе жизнь… На несколько секунд, пока мать сыра земля не примет тебя, спасая от жгучей боли и обиды. «Мне больно, мама… Как же мне больно!» – «Спи, сынок, уже все… Спи, мой родной…»
…Я зарычал в бессильной ярости. Я не успел: фашисты ударили, и теперь Лешка Скворцов – командир звена из соседнего полка – падал в горящей «лавочке» вниз. Сама Курская земля под нами, казалось, ходила волнами и дрожала. Ее рвали бомбы и снаряды, мяли тяжелые туши фашистских танков. Но смотреть на горящую каплю Лешкиного самолета было некогда – сощурив глаза, я искал взмывшую на солнце пару его убийц.
