Автор неизвестен - Песни южных славян

Раз поспорила Драганка
Со свекровью и со свекром,
Со своим деверем младшим,
Что сожнет она всю ниву,
Ниву ту, что на кургане,
Ниву, что три дня пахали
Буйволами в три упряжки[36]
И волов четвертой парой, —
Дескать, жать начнет с восходом,
А окончит жать с закатом.
Так вот и пошла Драганка,
Люльку же с младенцем малым
Прикрепила к шелковице;
Сдала жать она с рассветом
И окончила с закатом,
И пошла себе Драганка,
А младенца позабыла
У межи на шелковице.
Скоро вспомнила Драганка,
Что дитя она забыла
У межи на шелковице,
И она вернулась к ниве,
Чтоб забрать домой младенца.
Только глянула Драганка,
А при нем сидят три волка.
Говорит волкам Драганка:
«Волки вы, волчья стая,
Уходите вы от люльки,
Дайте мне забрать младенца!»
Говорят Драганке волки:
«Ой, Драганка-молодица,
Вовсе мы не стая волчья,
Мы не волки, мы три дивы,
Три дивы, три самодивы.
Ты ответь-ка нам, Драганка,
Коли ты всю ниву сжала,
Ты сама ли ее жала,
Ты сама ль ее дожала?»
Говорит Драганка дивам,
Трем дивам, трем самодивам:
«Не одна я ее жала,
Не одна и дожинала.
Это вы со мною жали,
Первая брала колосья,
А вторая сноп вязала,
Третья же дитя качала».

Лесом едет Юранович Мате,
Лесом едет и лес проклинает:
«Накажи тебя бог, лес мой черный,
Если капли воды в тебе нету!»
Кто-то из лесу отвечает:
«Ты, мой свет, Юранович Мате,
Не кляни ты лесок тот зеленый,
Будто нет в нем воды нисколько!
Повернись лучше слева направо
И увидишь Дунай студеный,
У воды же — вилу-водарицу.
Подать вила взимает[38] большую:
Обе белые руки — с юнака,
Обе белые груди — с девицы,
С молодицы — золотые перстни».
Как услышал Юранович Мате,
Повернулся слева направо,
И увидел Дунай студеный,
И себя напоил и лошадку.
Помогли бог и счастье Мате —
Вила-водарица уснула,
И поехал оттуда Мате,
Напевая, конем играя:
«Тебе, боже, большое спасибо,
Обманул я вилу-водарицу —
И себя напоил и лошадку!»
Отвечала водарица Мате:
«Мате, не меня обманул ты,
А себя самого обманул ты!»
Но сказал водарице Мате:
«Погляди-ка, белая вила,
Как заходит жаркое солнце!»
Укуси ее змея, обманулась,
Обернулась к жаркому солнцу.
Как увидел то Мате Юранович,
Так отсек ей голову саблей.

Ездил-ездил Марко Королевич,
Ездил он по зеленому лесу,
Загонял он серого оленя,
Ездил он три дня и три ночи
И ручья нигде не находит,
Чтоб смочить юнацкое горло,
Ни воды, ни вина за деньги.
Проклинает он лес зеленый:
«Ой же ты, зеленый лесочек,
Пусть господь спалит тебя пожаром,
А весною ударит морозом,
Потому что нет воды ни капли,
Нет воды и нет вина за деньги».
Отвечает Гюргя-самовила:
«Помолчал бы, побратим мой Марко,
Зря ты проклинаешь лес зеленый,
Нет вины здесь зеленого леса,
Виновата Вида-самовила.
Спрятала она ручьев двенадцать,
В дерево сухое заключила,
В то сухое с зеленой вершиной».
Спохватился Королевич Марко,
Королевич Марко устыдился,
Сел на своего коня лихого,
Едет, лес он топчет и ломает.
Рыскал он по зеленому лесу,
Отыскал то дерево сухое,
То сухое с зеленой вершиной.
И ударил палицей тяжелой,
И разбил на мелкие кусочки,
И разбил двенадцать запоров.
Снова потекло ручьев двенадцать.
Услыхала Вида-самовила,
И поймала серого оленя,
И схватила трех змей лютых,
Сделала двух змей уздой оленю,
А из третьей смастерила плетку.
Подъезжает скорей она к Марку,
Бросилася на плечи юнаку,
Чтобы вырвать юнацкие очи.
Марко тут ее по чести просит:
«Нет, сестрица Вида-самовила,
Ты не вырывай мне черны очи,
Если хочешь, заплачу за воду,
Чем захочешь — черными грошами
Или дам тебе желтых флоринов».
«Ах ты, Марко, глупый ты болгарин!
Не нужны мне ни черные деньги,[40]
Не нужны мне ни желтые флорины,[41]
А нужны мне юнацкие очи».
Тут сказала Гюргя-самовила:
«Ах ты, Марко, побратим мой милый,
Зря ты молишься этой курве,
Помолился бы рукам юнацким».
Догадался Марко Королевич,
Ухватил он Виду за косы,
Положил он ее на колени,
Положил на колени навзничь
И ударил палицей тяжелой,
Вида верно умоляет Марко:
«Ой ты, Марко, Королевич Марко,
Не маши так палицей тяжелой».
«Ах ты, Вида, курва-самовила,
Ты не тронулась моей мольбою,
И твоя мольба меня не тронет».
Вынул он из-за пазухи саблю,[42]
Изрубил он Виду-самовилу,
Изрубил на мелкие кусочки,
Чтобы добрый конь ту кровь увидел,
Чтобы кровь увидел, взвеселился
И взлетел высоко, прямо к небу,
Вверх высоко, к синему небу.

«Муржо, Муржо, черный Муржо,
Вот уже прошло три года,
Как пасешь на моей планине,
А мне податей не платишь!
Как с тебя мне взять за выпас?»
Муржо просит, улещает:
«Юда[44], юда, сильная юда,
Потерпи, юда, немного,
Соберу я белые деньги,
Уплачу я тебе за гору,
За планину со травою!»
Ему юда отвечает:
«Муржо, Муржо, черный Муржо,
Коли брала бы юда деньги,
Гору бы посеребрила
И пасти бы негде было».
Муржо ее улещает;
«Юда, юда, сильная юда,
Потерпи, юда, немного,
Соберу тебе отару,
Уплачу тебе за планину!»
Юда ему отвечает:
«Муржо, Муржо, черный Муржо,
Коль брала бы овец юда,
Вся гора бы побелела
И пасти бы негде было».
Муржо ее улещает:
«Юда, юда, сильная юда,
Потерпи, юда, немного,
Соберу я коней сивых,
Уплачу тебе за планину!»
Юда ему отвечает:
«Муржо, Муржо, черный Муржо,
Коли брала б конями юда,
Вся гора бы посивела
И пасти бы негде было.
Так поладим, черный Муржо,
Ты сыграй на медовой свирели,
Я спляшу частое хоро.
Коль меня переиграешь,
Ты возьмешь на счастье гору,
Коли тебя перепляшу я,
Я возьму черного Муржо
За пастьбу твою в уплату!»
Заиграл тут черный Муржо
На своей медовой свирели,
Юда заплясала хоро,
Он играл, она плясала
Целых три дня и три ночи.
Юда пляшет, Муржо просит:
«Пошли, боже, мелкий дождик,[45]
Пусть намочит юде крылья!»
Темную нагнало тучу,
Мелкий дождик посыпал,
Намочил он юде крылья,
И остановилась юда,
И плясать больше не может.
Переиграл черный Муржо
И себе взял полонину.

Собралися на сбор молодцы,
На сбор молодцы, на подбор молодцы,
Триста парней-коледарей.[47]
На Витоше[48] собралися,
Чтобы метать белый камень,[49]
Чтобы метать белый камень
От Витоши до Пирина,[50]
И никто его не добросил.
Явился тут Рабро-юнак,[51]
И бросил он белый камень
От Витоши до Пирина,
И упал во цветник камень,
Упал во цветник самодивский,
Примял, поломал половину,
Поломал ранний базилик.
Осерчала на то самодива,
Осерчала, олютела.
Взяла она серого оленя,
Оседлала его, зануздала,
Села на серого оленя,
Поехала от Пирина,
До Витоши от Пирина.
«Слава богу, триста юнаков,
Триста парней-коледарей,
Что спрошу, на то мне ответьте!
Кто добросил тот белый камень
От Витоши до Пирина,
Кто тот белый камень бросил,
Что упал во цветник самодивский?
Поломал он цветник, испортил,
Попримял мне ранний базилик?»
Отвечали триста юнаков,
Триста парней-коледарей:
«На вопрос мы тебе ответим,
Это был Рабро-юнак,
Он белый камень добросил
От Витоши до Пирина».
А Рабро коня шпорит,
На своем скакуне играет
По пастбищу, по планине,
Чтоб разозлить самодиву.
Осерчала на то самодива,
Осерчала, олютела,
И так говорила Рабру:
«Смотри-ка, юнак Рабро,
Пошлю тебе тонкую стрелку,
Она уже душ немало,
Немало душ погубила,
А тебе — что господь покажет!»
И пустила тонкую стрелку
И ударила юнака Рабро.
Но тот за щитом укрылся,
Себя и коня прикрыл он,
Поймал он тонкую стрелку,
Разломал на мелкие части
И вновь на коне играет
По пастбищу, по планине,
Чтоб разозлить самодиву.
Чуть не лопнула самодива,
Чуть не треснула она от злобы.
И говорит самодива:
«Смотри-ка ты, Рабро-юнак,
Пошлю я другую стрелку,
Другую стрелку, двойную,[52]
Немало жен эта стрелка
В горючих вдов превратила;
Пошлю и третью стрелку,
Третью стрелку тройную,
Она матерей немало
До смерти заставила плакать,
А твою — как господь покажет!»
Пустила стрелы в Рабро,
А он снова щитом прикрылся,
Себя и коня прикрыл он,
Поймал он тонкие стрелки,
Поломал на мелкие части,
На добром коне взыграл он,
Буйным копьем размахнулся,
И ударил он самодиву
Меж двух очей ее черных
И вогнал ее в черную землю.