Андрей Чернецов - Конь бледный
— Это что за птица? — шёпотом поинтересовался Степан у Стылого.
— Где? — оторвался от сцены сталкер и, поглядев туда, куда указывал приятель, вдруг расцвёл радушной улыбкой. — О, отец Иоанн!
И заорал что есть мочи:
— Батюшка, идите к нашему столику! Здесь угощают!
Заслышав крики Стылого, на мужика обратили внимание и другие посетители и тоже наперебой стали приглашать в свои компании. Священник благодарно прижал левую руку к груди и стал со всеми раскланиваться, осеняя десницей то одну, то другую группку сталкеров благословляющим крёстным знамением.
Пока батюшка здоровался, журналист продолжил сбор информации, выяснив, что отец Иоанн Опрокидин ещё совсем недавно был точно таким же старателем Зоны, как и большинство здесь присутствующих.
Приехал он сюда года три назад из Москвы, где окончил ВГИК. Хотел снять документальный фильм о Зоне и её обитателях. Да так и остался, сам подавшись в сталкеры. И надо сказать, везло ему неимоверно. Как будто рождён он был для походов за хабаром. А где-то с год назад в душе бывшего киношника произошёл какой-то сдвиг. Ни с того ни с сего уехал на Большую Землю, вернувшись уже рукоположенным в священнический сан, и стал духовно окармливать бывших собратьев по ремеслу. Его приятель-араб, однокурсник по ВГИКу, прислал ему в подарок сборную часовенку финской работы и такой же бревенчатый финский домик, которые батюшка с Божьей и сталкерской помощью и поставил в нескольких километрах по ту сторону Периметра. Военные дали ему на то разрешение, беспокоясь только о безопасности святого отца. Напрасно. Монстры и мутанты отчего-то обходили третьей дорогой обитель отца Иоанна. Говаривали, у него частый гость Болотный Доктор и даже сам Чёрный Сталкер иногда в гости наведывается. Наверняка враки всё это и особенно про Чёрного Сталкера, хотя, с другой стороны, всё могло быть.
— Любопытная личность… — пробормотал себе под нос Чадов и тут же захотел познакомиться с господином Опрокидиным поближе.
Тот как раз пробрался к их столику, благословил честную компанию и славную трапезу, затем по-хозяйски умостился за стол. Не чинясь, сам себе налил коньячку, придвинул тарелку с салом, купленным Степаном на столичном Бессарабском рынке, и миску с соленьями. Хлопнул стакашку и тут же закусил. Сперва хрустящим огурчиком, потом ароматным розовым сальцем.
— Хорошее сало, — похвалил. — Да и коньяк недурён.
И уставился на журналиста, бесцеремонно буравя его своими водянистыми глазами с пляшущими в глубине озорными искорками-бесенятами.
— А, э… — спохватился Стылый. — Это, отче, мой дружбан из Киева. Степан Чадов. Он журналист. В газете работает. Этой, как бишь её? «Бульвар»? Нет, вру, «Авеню», вот… точно «Авеню»!
Батюшка кивнул.
— Слыхал я о Плясуне, как же. Да и газетёнку оную иногда читать приходится.
— Между первой и второй перерывчик небольшой, — скороговоркой молвил сталкер. — Вы как насчёт второй, батюшка?
— А ты не считай, чадо, а то обижусь. Лучше так: по единой.
— Ну, так по единой?
— Наливай.
Приняли, закусили.
— А не грешно ль, святой отец, в пост-то? — ехидно прищурился Степан. — Не помню, какой ныне: Петров или Успенский?
— Успенский, — не смущаясь, подтвердил слуга Господень, продолжая за обе щёки уплетать сало. — А что делать? Не стану есть — вы обидитесь. Разглагольствовать о высоких религиозных ценностях — прекрасно, но это нарушение закона братской любви. Ведь есть вещи, которые выше поста. Это отношение к ближнему. И вообще не то грех, что в рот, а то, что изо рта.
— А Бог как на это смотрит?
— А что Бог? Я его не боюсь, просто мне перед ним стыдно бывает.
«Тоже вариант, — подумал Чадов. — А батюшка, видно, большой оригинал. И философ к тому же».
— Вот ты, например, — ткнул пальцем в грудь журналиста отец Иоанн, — в Господа сам не веришь, а иных о нём вопрошаешь. Так ведь? Нет веры в сердце твоём?
— Истинной — нет, — согласился молодой человек.
— То-то. А ведь Всевышний постоянно говорит с нами, но мы не слышим его, поскольку наша голова наполнена бесконечным потоком обрывчатых и порою весьма бестолковых мыслеформ.
— А вы сами, если не секрет, как пришли к вере?
Опрокидин на пару минут задумался. Воспользовавшись паузой, Стылый быстренько наполнил стаканы.
— Видишь ли, — грея в руке коньяк, веско изрёк священник, — в один прекрасный момент я реально осознал — чтобы сделать что-то серьёзное в своей жизни, нужна основа. Фундамент, причём идеологически-философский. Когда-то Альберт Швейцер сказал: «Физика в пике своём даёт математику, математика в пике своём даёт философию, философия в пике своём даёт религию». И вот я начал поиски… Пришёл в церковь, стал церковным служкой. Читал много. Именно тогда понял — современные люди не совсем понимают, что есть ортодоксия. Думают — нечто бородатое, хмурое, запуганное… Это не так.
— Да уж вижу, — подтвердил Чадов, кивая на висящий на груди батюшки стальной солдатский жетон, на котором церковнославянской вязью было выгравировано: «Священник Иоанн Опрокидин». — А крест-то где?
— Под облачением, — ухмыльнулся святой отец. — Чего зря выпячивать? Все и так знают, кто я да что… Верно глаголю, сыне?
Стылый закивал, по-собачьи преданно глядя на духовное лицо. Степан даже позавидовал такому обожанию. На него вот так никто не смотрит.
Заметил на руках отца Иоанна татуировки. На одной половина рисунка была выжжена — сплошной шрам.
— У меня тут голая женщина была наколота, — уловил его недоумение Опрокидин. — А когда я в церковь пришёл, решил её вывести. Святые отцы по этому поводу шутили: «Уж лучше бы ты, Иван, женщину оставил. А так членовредительство получается». У меня и на теле ещё имеются. Дракон огнедышащий…
— Зверь апокалипсиса, — пошутил журналист и перешёл к волнующему его вопросу. — А что вы думаете о призраке? Неужто и впрямь сама Смерть объявилась?
И вновь задумался отец Иоанн.
— Про то один Господь ведает, — молвил сухо. — Разуму людскому сие недоступно.
— А не хотите узнать?
— Нет, — сказал как отрезал батюшка. — И вам, чада мои, не советую!
— Кстати, отче, — хихикнул Стылый. — Тут недавно прошёл слушок, что и вы встретились с этим Сивым Мерином, да и сгинули.
— Не дождётесь! — сунул кукиш под нос сталкеру Опрокидин.
«Да что же это тут, мать-перемать, творится?!» — мысленно воскликнул столичный гость.
— Привет, Плясун…
На плечи Степана легли узкие женские ладони, а щеки коснулись горячие губы.
— Здоров, Танюш! — осклабился Стылый. — Присаживайся к нам…
И осёкся, испуганно глянув на священника. Не против ли тот такой компании? Но батюшка не выказал недовольства. Напротив, как истинный джентльмен, он встал и пододвинул даме стул.
— Спасибо, отче.
— Не за что, голубка, — ласково ответил отец Иоанн. — Отдохни чуток, умаялась, чай. Чадо, предложи даме выпить.
— Конечно, конечно, — засуетился сталкер.
Хотел было налить певице тоже в стакан, но гранчак показался ему не подходящим для женщины сосудом. Поэтому он смотался к бару и вернулся с тонким и пузатым коньячным бокалом, куда и налил ароматную жидкость. Смущаясь, положил на стол плитку шоколада.
— Вот…
Но артистка не обращала внимания ни на его неловкие ухаживания, ни на пристально разглядывающего её святого отца. Для неё сейчас существовал лишь один человек на Земле, которого она жадно рассматривала. И этим человеком был Степан Чадов.
Сколько же это они не виделись? Месяцев восемь или даже больше. С его последнего приезда в Зону. И вот ведь гордячка. Ни разу не позвонила. Впрочем, и он сам не удосужился набрать знакомый номер.
— Я соскучилась, — сказала Татьяна своим неподражаемым низким, с хрипотцой голосом, от которого у Степана всегда, ещё со школьных лет, по телу бегали мурашки…
* * *Помните ли вы свою первую любовь?
Сначала то непонятное и необъяснимое раздражение, которое вдруг стало возникать при виде соседской девчонки, несколько лет ходившей с вами в один класс и не замечавшейся из-за «серьёзных мужских проблем», поминутно возникавших и нуждающихся в срочном решении. Чего она постоянно вертится перед глазами, кривляка? И невдомёк, что это не она крутится, а вы то и дело ищете её взглядом, пытаетесь обратить на себя внимание, вызвать улыбку.
Потом вы обнаруживаете, что, оказывается, девчонка эта самая красивая в вашем классе. Да что там в классе, во всей школе нет ей равных.
Тощие косички, за которые вы ещё совсем недавно дёргали на переменках, а затем убегали, сопровождаемые возмущёнными воплями и летящим в спину учебником, вдруг превратились в тугие канаты. Которые в распущенном виде превращаются в густую иссиня-чёрную копну, благоухающую какими-то немыслимыми и таинственными ароматами. Маленькие глазки, поблескивавшие из-за очков и всё время источавшие солёную влагу, стали двумя озерами, куда хочется нырнуть и долго-долго не выбираться на поверхность. Нос, после того, как с него волшебным образом исчезла неуклюжая пластмассовая оправа, перестал быть похожим на совиный клюв. На щеках появились две милые ямочки (или они и были, но как-то не замечались?). А уж о том, что находилось чуть пониже шейной впадинки, и говорить нечего. Едва взгляд натыкался на бугрившийся двумя вершинами школьный передник, как мигом начинало першить в горле, а сердце выбивало такой бешеный ритм, что куда там за ним угнаться самому искусному ударнику из самой знаменитой рок-группы.
