Борис Сапожников - Звезда и шпага
— Ваш вызов я уже давно принял, — ледяным тоном ответил Коренин, — с условием, что драться будем после войны.
— Я это помню, господин ротмистр. Очень хорошо помню.
— Похоже, поторопился я, говоря, что могу оставить на вас с Самохиным эскадрон, — как бы самому себе произнёс Коренин. — Тут надо подумать, хорошо подумать.
Этот разговор испортил мне настроение, поднявшееся после столь удачной боевой операции.
По возвращении в Уфу отдохнуть нам дали недолго. Нашему полку, а также сибирским драгунам было приказано окончательно подавить восстание в Уфимской и Исетской губернии. Наш эскадрон носился по уфимским степям, громя отряды башкирских полковников Юлаева. Это оказалось куда проще, чем представлялось вначале. Не смотря на крайнюю многочисленность повстанцев и немалый район, охваченный восстанием, сражаться со слабо вооружёнными отрядами башкир было очень легко. Нередко эти лихие на вид степные конники обращались в бегство, едва завидев наши мундиры, не смотря на численное преимущество вдвое, а то и втрое против нашего. Но самое неприятное ждало нас, когда башкиры перешли к партизанской тактике.
Наш эскадрон въехал в небольшую деревеньку, основное население её составляли ссыльные и беглые. Они боялись глаза поднять на нас, то и дело отводили взгляды, ломали шапки. В общем, вели себя самым непристойно-раболепным образом.
— Такие в глаза не глядят, — говорил мрачный, как туча, Самохин, — а только отвернись, тут же нож в спину всадят.
— Не всадят, — отмахивался поручик Озоровский. — Они же отлично знают, что мы сотрём всю их деревеньку в порошок за одного нашего.
И тут, словно в поддержку слов Самохина из-за крыш низеньких домов деревеньки полетели стрелы. Они «клевали» людей и лошадей, карабинеры падали в грязь, которую месили ногами перепуганные запахом крови лошади. Каторжане же, как будто сговорившись с циничным поручиком, прыгали на крупы позади солдат, действительно, тыча ножами в спины. Один такой вцепился мне в плечо и попытался ударить куда-то под лопатку. Я врезал ему локтем в лицо, скривившись от боли, лезвие ножа прошлось мне по рёбрам. Я продолжал бить врага по лицу, пока он не свалился, успев прежде ещё дважды ткнуть меня ножом. Развернув коня, я выхватил палаш и обрушил его на голову поднимающемуся на ноги каторжанину. Тот рухнул, схватившись за окровавленный лоб.
— Руби их в песи! — закричал ротмистр Коренин. — Ирашин, на правый фланг! Озоровский, на левый! Разгоните башкир!
— Есть! — ответили мы.
— Взвод, за мной! — скомандовал я, и мы помчались к кривым домишкам, раздавая удары палашей направо и налево. — Карабины к бою!
Башкиры, видимо, прятались в сараях, амбарах и ригах, а когда мы втянулись в деревеньку, выехали — и открыли по нам огонь из луков. Они так и стояли на окраине, пуская навесом стрелу за стрелой, не особенно беспокоясь в кого они угодят — в карабинера или каторжанина. Когда мы атаковали их, они хотели по своему обыкновению отъехать на полсотни саженей и обстрелять нас, именно поэтому я и приказал готовить карабины.
— Взвод, залпом! — приказал я, как только все карабинеры мои выехали из-за домов и башкиры, как я и предполагал, обратились в бегство. — Огонь!
Полтора десятка карабинов — именно столько солдат осталось у меня в строю к этому моменту — выплюнули свинцовую смерть в спины башкирам. Некоторые из них попадали с сёдел, а сам треск залпа подстегнул остальных.
— Заряжай! — командую я, засыпая порох в ствол пистолета. Далековато, конечно, для моего короткоствола, но тут важнее звук лишнего выстрела, чем попадание пули. — Огонь!
Нас снова окутало облако пороховой гари. Башкиры рванули ещё быстрей, только подковы засверкали.
— Возвращаемся, — спрятал я пистолет в ольстру. — Палаши вон!
Но когда мы вернулись в деревеньку, там всё было уже кончено. Лишившись поддержки башкир, обстреливающих нас, каторжане долго не смогли противостоять двум взводам карабинеров, быстро опомнившихся от первого шока. Взвод Озоровского также легко разогнал башкир, и он вернулся практически одновременно с нами.
На единственной улочке деревни каторжан валялись несколько десятков трупов людей и лошадей, корчились в грязи раненые. Среди них ходили унтера, понимающие в лекарском деле, поднимая на ноги и сажая в сёдла тех, кого могли. Другие выносили убитых карабинеров и следили за группой каторжан, что таскали убитых товарищей и копали могилы.
В пылу битвы я успел позабыть о ранах, нанесённых мне каторжанином в самом начале, и потому был весьма удивлён проявленному ко мне повышенному вниманию фельдшеров.
— Дык, вашбродь, у вас же весь мундир на спине и боках в крови, — развёл руками унтер Сергеев.
Я провёл ладонью по начавшему побаливать боку, пальцы были в крови.
— Перевязывай поверх мундира, — приказал я, спрыгивая с седла. — В расположении лечением займутся.
— Дык, мы всех так, — кивнул он, разматывая кусок полотна, — поверх мундира.
Когда всех раненых перевязали, а мёртвых похоронили, Коренин скомандовал:
— Эскадрон, возвращаемся.
Подобные случаи стали чем-то вроде закономерности. Башкиры Юлаева перешли к сугубо партизанской тактике. Уже день спустя, мой взвод попал в засаду в пяти верстах от Уфы. Чтобы срезать дорогу, я направил взвод через небольшую рощицу. Сколько там ждали нас — или кого угодно другого — башкиры, не знаю. Они прыгали на нас с деревьев, натягивали между стволов верёвки, накидывали нам на шеи арканы.
— Карабинеры, огонь! — кричу я, выхватываю пистолет и стреляю в ближайшего башкира — тот падает с дырой против сердца.
Прячу пистолет и выхватываю палаш, рублю некоего башкира, высунувшегося из-за дерева с древним мушкетом в руках. Трещат выстрелы карабинов, свистят пули, враги падают, но в бегство обращаться не спешат. Они кидаются на нас с короткими копьями, саблями и ножами. Их бьют палашами, прикладами карабинов, швыряют под копыта. И вот, всё кончено, о разведке можно забыть, слишком много раненых, да и коней на всех не хватает. Пришлось возвращаться в Уфу.
— Разбить Юлаева нам не удастся, — качал головой Самохин. — Потому нас и перебрасывают из Уфы.
Мы сидели в офицерском собрании Казанского кирасирского полка. Со времени засады в роще не прошло и двух дней. С тех пор наш полк перестали использовать для борьбы с иррегулярной кавалерией Юлаева, для этого в Уфу был переброшен практически в полном составе Луганский пикинерный, а мы должны были скорым маршем идти на соединение с князем Голицыным в Оренбург, куда он недавно с триумфом вступил.
— Что-то там серьёзное затевается, — продолжил тему секунд-майор. — Где это видано, четыреста с лишним вёрст приказано одолеть за два дня? Да мы лошадей загоним.
— Этих загоним — новых выдадут, — пожал плечами поручик Ерышев, вернувшийся к своим обязанностям командира первого эскадрона, в связи с тем, что маршевый эскадрон был исчерпан полностью.
— Зря ты так, Ерышев, — покачал головой Брюсов. — Кони ведь, в отличие от нас, твари безмолвные, ни в чём не повинны. За что их губить?
Брюсов, по возвращении Ерышева к прямым обязанностям, стал кем-то вроде заместителя или адъютанта при Михельсоне.
— Война идёт, господин секунд-майор, — мрачно усмехнулся Самохин, — тут ни людей, ни коней не жалеют.
— Довольно болтать, господа офицеры, — оборвал дискуссию Брюсов. — Завтра чуть свет, подъём — и в путь. Эти двое суток с коней слезать не будем. Так что цените последнюю возможность выспаться.
Последняя фраза его мне совершенно не понравилась, как-то зловеще она прозвучала. И не зря.
Глава 4
Поручик Ирашин и комиссар Омелин
Эта гонка оказалась ещё почище предыдущей. Мы мчались быстрой рысью, меняя коней на заводных, но и те уже быстро выдыхались и были покрыты мылом. Спать было некогда, о еде даже не думали. Только скачка, скачка, скачка. Утро, днём, вечером, ночью. С короткими перерывами «на оправиться». От этого безумия солдаты и офицеры озлобились, короткие реплики, которыми мы перебрасывались, становились всё резче и резче. Пару раз, когда мы спешивались, возникали перебранки по самым пустяковым поводам, частенько перераставшие в драки. Одна разрослась настолько, что охватила пол-эскадрона. Взвод пошёл на взвод, в прямом смысле, стенка на стенку. Офицеры их потеряли контроль над ситуацией и лишь орали, да бестолково палили из пистолетов в воздух.
— Рассечь конями! — крикнул Михельсон. — Остановите это свинство!
Первыми сориентировались мы с поручиком первого эскадрона Шневецем. Вскочив на коней, мы направили их прямо на толпу дерущихся карабинеров, рассекая её. Солдаты и унтера были вынуждены податься в стороны, чтобы не попасть под копыта. Кони раздвигали их грудью, да ещё и мы со Шневецем охаживали дерущихся плетьми по плечам и спинам. Нам удалось быстро успокоить разбушевавшихся карабинеров, и теперь они стояли разделённые на несколько групп, избитые, покрытые кровью и синяками, в изорванных мундирах. И какие-то жалкие — смотреть на них не хотелось. Солдаты так выглядеть не должны.
