Джен Александер - Пустошь
Оливия прижимает ладонь к узкой полоске стекла рядом с дверью. Появляется виртуальная клавиатура, и девушка вводит код – тысяча сто восемь. Замок открывается. Оливия уже готова отвернуться и вдруг замирает, глядя на проносящийся мимо автобус. Даже сквозь купол слышно, как у него на боку играет видео – реклама чудодейственного средства под названием нанитовая инъекция. Оливия со вздохом поворачивается к клавиатуре и вводит еще несколько кодов. Стекла в куполе темнеют, как будто наступает ночь. Шум автобуса стихает вдали.
Оливия идет по крыше, а вокруг медленно проявляется голографический сад, залитый лунным светом. Там, где прежде не было ничего, теперь распускаются пестрые цветы.
Я знаю, что увитая розами шпалера и трава под босыми ногами Оливии – всего лишь иллюзия, полученная введением нескольких четырехзначных кодов. И все же я хотела бы оказаться на ее месте. В «Пустоши» ничего подобного нет. У Оливии есть технологии, способные создать искусственный вечер и яркие экзотические цветы, а у меня – только пыль, увядшие сорняки и палящее солнце.
Оливия останавливается во дворике в центре сада, который выглядит неуместно древним в этом мире стекла и металла. Она садится на каменную скамью, сжимает руки в кулаки и несколько минут медленно вдыхает и выдыхает, не произнося ни слова. Наверное, Оливия приходит сюда, чтобы позабыть обо всех неприятностях. Хотя откуда у нее неприятности?
Ее размышления прерывает пронзительный звонок. Оливия достает из кармана плоское наладонное устройство – то самое, с помощью которого она отгородилась в автобусе от внешнего мира, – и кладет его рядом с собой. Вместо голографического меню на скамейке возникает человек – высокий худощавый парень с загорелым лицом и кудрявыми каштановыми волосами. Выглядит он настолько реально, что, кажется, можно потрогать рукой.
Оливия придвигается ближе, и теперь их разделяет только светлый квадратик устройства. Девушка вздыхает, не поднимая глаз.
– Не думала, что ты действительно придешь, – произносит она тихим дрожащим голосом.
Непривычно слышать, как Оливия разговаривает с кем-то сама, а не через меня. Она заглядывает парню в глаза – в жизни не видела таких голубых глаз – и продолжает:
– Я соскучилась, Лэндон.
Лэндон… Имя, которым я назвала Итана несколько дней назад. Так вот кто на самом деле шептал мне нежные слова и обещал отдать за меня жизнь все эти три года…
– Долго разговаривать я не могу, – отвечает Лэндон. – Но мне хотелось исполнить свое обещание – увидеть твое лицо.
– Я рада, что ты его исполнил.
– Нам нужно быть осторожнее. Мама слышала, как я называл тебя по имени во время игры, и чуть меня не прибила. Нельзя выходить из роли слишком часто, а то еще попадусь.
Теперь ясно, почему мы все время повторяем: «Не выходи из роли». Лэндону с Оливией запрещено называть друг друга по имени. Видимо, мы с Итаном нужны им для прикрытия. Но почему они не могут встречаться в собственном мире?
– Я тебя предупреждала! – резко произносит Оливия.
Лэндон вспыхивает и опускает взгляд.
– Родители по-прежнему отслеживают все твои разговоры? – спрашивает она уже мягче.
Лэндон стирает с лица хмурую гримасу и проводит пальцем по губам девушки. Она вздрагивает. Интересно, чувствует Оливия его прикосновение или нет? В конце концов, он всего лишь голограмма…
– Сама знаешь, что да. Мама постоянно допытывается, сколько я заработал очков. Пару дней назад они с папой получили на свои аку-планшеты мой ежемесячный отчет, и он их не обрадовал. Семь тысяч пятьсот двадцать восемь очков из предписанных четырнадцати тысяч. Допрашивали меня, почему я играю уже три года, а конца не видно. Хотят, чтобы я поскорее прошел лечение и…
– …и больше со мной не встречался.
– Лечение стоит дорого, а мама с папой…
– А мама с папой у тебя – заступники! – перебивает Оливия, отодвигаясь на другой конец скамейки. – Практически анархисты! Не удивлюсь, если они нарушат закон и вообще запретят тебе играть! – Оливия вцепляется руками в скамейку, почти срываясь на крик.
– Они мои родители.
– Они погубят и себя, и тебя!
Повисает молчание. Я пользуюсь этим, чтобы немного прийти в себя и обдумать услышанное.
Итак, «Пустошь» – это способ лечения. Отказаться играть – значит нарушить закон.
Родители Лэндона – заступники. Я уже слышала это слово, но не помню где.
Раздается негромкое потрескивание. Оливия отрывает взгляд от цветка – чего-то среднего между розой и орхидеей – и поворачивается к Лэндону. Его проекция вспыхивает несколько раз, точно готовая перегореть лампочка.
Оливия презрительно фыркает:
– Мамочка тебя отключает.
– Оливия, я…
– До свидания, Лэндон, – резко произносит девушка, но он уже исчез.
Когда Оливия восстанавливает под куполом солнечный свет и шум, попутно уничтожив цветы и траву, я возвращаюсь в собственное тело.
В памяти возникает картинка из прошлого.
Кто-то тащил меня на руках. Я слышала его дыхание и чувствовала, как на меня струится чужой пот. Потом меня ударили левым боком обо что-то плоское и податливое, и все тело, от пальцев ног до макушки, пронзила острая боль. Ноздри заполнил резкий запах плесени.
– Осторожнее, не сделай ей больно, – прошептал женский голос.
– Тоже мне, заступница нашлась! – ответил мужской. – С таким отношением долго в компании не продержишься.
На лоб мне надавила чья-то рука – с такой силой, что я закричала от боли.
Мужчина фыркнул:
– Ты посмотри на нее! Разве это разумное существо? На самом деле она ничего не чувствует.
Неправда: я чувствовала.
– И все-таки она человек, – ворчливо ответила женщина.
Кто эти люди? Их лиц я не помню. Я только что обрела еще один крошечный кусочек своего прошлого, однако не выяснила ничего нового. Чтобы понять, почему заступники против «Пустоши», надо знать, зачем ее создали.
* * *– Мы отправляемся в набег, – сообщаю я Эйприл с Джереми, как только Оливия возвращается в игру. – И вы оба идете со мной.
Она отсутствовала семьдесят один час двадцать две минуты – у меня подсчитана каждая секунда. А также все, что я съела и выпила за это время.
– Лучше бы устроили спасательную экспедицию, – ворчит Эйприл. – На набегах много не заработаешь.
Оливия поворачивает мою голову в сторону Эйприл, и та умолкает. Не удивлюсь, если ее геймер ненавидит Оливию так же сильно, как я. Никогда бы не подумала, что девушка с подобной внешностью способна вызывать у кого-то страх.
Лицо Джереми, как всегда, непроницаемо.
– Конечно, я с тобой, Клавдия, – говорит он.
Я киваю.
– Сейчас найду подходящее место.
Эйприл натянуто улыбается.
Проникнуть в голову к Оливии получается не с первой попытки. Я не могу лечь головой на стол, поэтому концентрироваться нужно сильнее, чем обычно. В следующий раз, обещаю я себе, я попаду к ней в сознание сходу. Сначала Оливия изучает окно с моими данными. Она не заметила, что за ее отсутствие уровень сытости поднялся с сорока до пятидесяти семи. Пока Оливии не было, я съела несколько энергетических батончиков. В следующий раз надо быть осторожнее и больше двигаться.
Если, конечно, этот следующий раз когда-нибудь настанет.
Оливия проводит рукой справа налево, словно кому-то машет, и на главном экране выпадает длинный список припасов.
– Ищешь что-то конкретное? – спрашивает Эйприл.
– Да нет. Хотя вообще-то… Хочу запастись снаряжением на зиму. Один знающий человек говорит, что скоро похолодает. Но вы этого от меня не слышали.
Какая еще зима?! Сейчас конец лета. Дни стоят такие жаркие, что кожа чуть не обугливается на солнце. С набегов я возвращаюсь вся в волдырях. Затем мне вспоминается снежная буря, налетевшая несколько месяцев назад после такого же невыносимо жаркого дня. А потом, посреди января, температура подскочила до сорока пяти градусов. Может, резкая смена погоды – еще одна особенность игры? Еще один способ нас помучить?
– Терпеть не могу зиму, – произносит Джереми. Вернее, геймер, скрывающийся за его безжизненной физиономией. Интересно, говорит он это как персонаж или от собственного имени?
– Уэст-Энд, – предлагает Эйприл. – Давно мы туда не наведывались.
Наконец Оливия разворачивает карту. Я ждала этого момента с тех пор, как очутилась у нее в голове, и теперь смотрю в оба. На Уэст-Энд-авеню один людоед, но его окружает четверо выживших. Дичь загоняет охотника, находя силу в численности.
Меньше месяца назад я совершила одиночную спасательную экспедицию в музыкальный магазин на Бродвее. Я уже собиралась уходить, когда на меня напало трое людоедов. Они загнали меня за прилавок и прижали к стене, завешенной пожелтевшими фотографиями с автографами, на которых улыбались люди в широкополых шляпах.
– Сила в численности, – злорадно ухмыльнулся один из людоедов, когда они начали медленно смыкать круг.
