Красная маска, синяя маска - Лан Ань Ни

Сун Жулань был настолько потрясен, что даже потерял дар речи. Богиня грез Ло Юймин… Так вот как она умерла!

– Разве он дорожил ими? – наконец вымолвил принц. – Как можно убить, если любишь?

– Глупый мальчишка! – вновь покачал головой генерал. – Мыслишь, как ребенок! Он любил их, иначе стрелы не стали бы оружием великой скорби и не поразили бы свои цели. Но себя Хуан-ди любил сильнее, свое желание ценил и лелеял больше чужих жизней. Три стрелы он использовал. Ты умер раньше, потому четвертая стрела не нашла свою цель, а Чжао Гун-мину удалось надежно спрятаться и избежать гибели. Оставшиеся две стрелы сумела выкрасть Владычица Запада. Она приказала расплавить оружие великой скорби и сделать из него особые браслеты. Возродившись, мы были слишком слабы и потому, нуждаясь в поддержке, поклялись служить Владычице. Пока носим браслеты, мы в ее власти. А их невозможно снять, – генерал закатал рукав и показал Сун Жуланю тонкую полосу металла, сковавшую руку. Браслет сверкнул холодным белым светом. Юноша заметил, что кожа рядом с ним почернела от крови. – Тебе, малец, это ни к чему. Вот почему для тебя так важно оставаться смертным, как можно дольше. На человека эту пакость одеть нельзя.

– Это же, наверное, ужасно больно… – прошептал Сун Жулань, он потянулся к браслету, но генерал быстро спрятал его под одеждой.

– Что я вижу? – усмехнулся Сян Юань-да. – Жалость в твоих глазищах! Ты не того жалеешь, глупый! У тебя здесь целая армия голодных призраков! Они нуждаются в твоей жалости. Зажги свой фонарь и спаси их! Чего застыл? Думаешь, буду и дальше сидеть здесь и беседовать с тобой?! Нет уж, лучше пошевеливайся! Я устал от пустого разговора, да я за последние сто лет сказал меньше, чем за сегодня…

Тут генерал умолк. Он сам себе удивился. Сян Юань-да и правда уже давно ни с кем столь долго не беседовал. Возможно… в последний раз он говорил так много, делился мыслями еще будучи человеком. Это странно! Столь долго тишина была отрадой для демона в алых одеждах. Что же заставило его ввязаться в этот долгий разговор?

Пытливые глаза младшего брата, не отрываясь, смотрели на него. Мальчишка забыл обо всем: о страхе и о ненависти. Он искал ответы. Жаждал узнать больше. Генералу Сян Юань-да захотелось крепко ударить себя по голове. Нет уж, как он может потакать этому глупцу?

– Я все еще не знаю, что делать, – признался Сун Жулань. – Как заставить их уйти?

– Сяоди, как думаешь, что держит их здесь? – все же не удержавшись, продолжил разговор генерал. – Почему они не стремятся обрести свободу?

– Быть может, страх? Разве небесные боги не исчезают после смерти? Если они покинут печать, то исчезнут.

– Отчасти ты прав. Страх способен сковать крепче любых оков. Но никто и ничто в трех мирах не исчезает бесследно. Да, эти небесные солдаты не смогут переродиться, но и не сгинут окончательно. Когда боги умирают, их души рассеиваются, но осколки этих душ вечно странствуют по трем мирам. Если прислушаться к шуму дождя, к вою ветра, к шелесту листвы, можно услышать, как погибшие боги переговариваются между собой. Не такая уж и плохая участь! Это вечный покой, который нам, великим демонам, недоступен. Если они уйдут, то все же не исчезнут. Вот только любой и каждый боится забвения. Но причина не только в страхе. Есть чувство, куда сильнее страха.

– Какое?

– Я не один из твоих наставников, который даст на все готовые ответы. Сам подумай! Или у тебя голова соломой набита? – Генерал стукнул Сун Жуланя по макушке, но, правда, совсем-совсем легко. Боли принц не почувствовал, только жар, исходивший от рук демона в алых одеждах.

– Чувство, которое сильнее страха?

– Чувство, с которым ты уже сталкивался, брат, когда усмирял цзянши, – вздохнул Сян Юань-да.

Сун Жулань призадумался. Что может привязать мертвого к миру живых? Страх исчезнуть, горе и ярость, ненависть к живым, печаль разлуки с близкими, незавершенные дела… и…

– Это же обида! – Хлопнул себя по лбу Сун Жулань. – Все просто! Как же я сразу не додумался?! Их здесь держит ненависть ко мне! Если бы они не утратили пять чувств и смогли узнать меня, они бы меня точно прикончили. Они не желают уходить потому, что ждут меня. Они хотят отомстить!

– Думаю, дело не только в тебе. Генералы привели их на смерть, бросили здесь. Как думаешь, почему Хранитель Цинлун, командовавший четвертой небесной армией, не разделил участь своих солдат? Да потому что сбежал! Уверен, они желают разорвать этого предателя на мелкие кусочки.

– Теперь я понимаю, – голос Сун Жуланя был полон печали. – В трех мирах… жизнь почти ничего не стоит. Так легко пожертвовать кем-то другим, чтобы получить желаемое, чтобы спастись. Так легко кем-то пожертвовать, ведь это не ты сам. Но как можно думать, что имеешь право губить кого-то? Кому это позволено?

Жестокость порождала еще большую жестокость. Ненависть приводила лишь к ненависти. Это Сун Жулань прекрасно понимал. Пусть он прожил мало смертных лет, пусть в этой жизни он не видел настоящей войны, но он был свидетелем ее последствий в Тянься. Видел людей, вынужденных покинуть свои дома и искать защиты в чужих краях. Видел несчастных и обездоленных, видел детей, погибших от голода. Он знал, что войны между царствами Поднебесной несут бесконечное горе. Это круговорот страданий и смертей, но ванам, живущим в роскошных дворцах и жаждущим еще больше богатств и земель, нет дела до простых людей. Человеческие жизни для них подобны фишкам на доске для игры в любо [96]. Можно жертвовать, не думая о последствиях. Кого волнует чужое горе? И в Запредельном краю так же… И здесь так много несчастных заложников бесконечной, кровавой игры. Чудовищно! Слишком несправедливо! Но что говорить, если справедливость давно забыта, а милосердие более никому не нужно? Вот почему от боли нет избавления. Эти небесные солдаты следовали за своими генералами, а те подчинялись приказам своего императора. Был ли у них выбор? Есть ли хоть у кого-то выбор? Разве не хотели они вернуться домой – в небесные чертоги? Разве не имели они семьи, разве не было тех, кто ждал их возвращения? Разве эти небесные солдаты не стали жертвами страшной войны? Они были обречены на вечные муки внутри печати. Все бросили их. Оставили страдать. И даже у демона в лазурных одеждах, того, кто запер их здесь, не осталось для них жалости. Даже он смотрел на них, как на чудовищ, и не желал отпускать!

Разве это справедливо? Нет! Так больше продолжаться не может!

Генералу Сян Юань-да оставалось только с удовлетворением наблюдать за младшим братом. В фонаре очищения вспыхнуло пламя, Сун Жулань решительно шагнул навстречу призракам. Один за другим гасли огненные цветы, по мертвой земле ползли языки сине-зеленого пламени. Куда ни ступала нога Сун Жуланя, там тут же вспыхивал огонь очищения. Мальчишка выглядел таким спокойным, таким уверенным в себе! Он бросил на генерала последний взгляд ясных, добрых глаз, словно бы без слов благодарил за помощь.

Сян Юань-да показалось, что его младший брат, тот, кого так сильно любили подданные, тот, кому слепо доверяли, тот, за кем готовы были следовать, вернулся окончательно и бесповоротно. Вот он, тот самый страж, вечную жизнь посвятивший восстановлению равновесия. Разве не все великие демоны должны быть такими? Разве не ради этого они появились на свет?

Сун Жулань поднял фонарь над головой, и призраки, утратившие зрение, вдруг потянулись к искорке света, озарившей их вечную ночь. Источника этого света и этого тепла, в отличие от огненных цветов, они совсем не боялись. В конце концов, чудовища обступили юношу со всех сторон, взяли в плотное кольцо. Генерал сощурился, положил ладонь на рукоятку клинка, на всякий случай готовясь к битве. Но напрасно. Голодные призраки не нападали, не шипели и не ругались, не сыпали проклятьями и не сражались друг с другом. Тихие и печальные, они склонили головы и тянули руки к фонарю очищения, стремились прикоснуться к языкам сине-зеленого пламени. Этот странный огонь давал тепло лишь умершим. Небесные солдаты грели руки, и кровавые слезы ручьями лились из их мертвых глаз. То были слезы великой печали и одновременно радости избавления. Всю их боль, всю злость, обиду и жажду мщения забирал огонь очищения. И Сун Жулань, такой же бледный, как призраки, и такой же измученный, говорил с каждым и для каждого находил слова утешения.