Алексей Куликов - Дорога к дому (СИ)
Безымянный тяжело вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.
— Это всё не имеет никакого смысла! — оторвавшись от экрана, воскликнул он. — Почему, Бездна забери ваши души, вы ничего не делаете? Ваши люди гибнут безо всякого толка и смысла. Так нельзя…
— А что, по-вашему, мы должны делать, лейн Александер? — вновь обретя утраченную безмятежности, поинтересовалась А`Ани.
Безымянный беспомощно оглянулся на Ви`атела — молодой техник, не отрываясь всматривался в мониторы. Его лицо было искажено от страха и ненависти, безумный взгляд блуждал, перебегая от одной сцены резни к другой. Нет, на его помощь в убеждении женщины нечего было рассчитывать!
— Хоть что-то! — вновь сосредоточив всё внимание на А`Ани, резко заявил Безымянный. — Нельзя вот так просто сидеть и ждать. Нужно отвести всех ваших людей рассредоточенных по верхним этажам вниз. Нужно организовать круговою оборону на нижних ярусах — там есть тяжелое оружие и…
— И совершенно некуда отступить когда придет время, — равнодушно перебила его женщина. — Нет, лейн Александер то, что предлагаете вы — это действие конфедерата решившего подороже продать свою жизнь. Я же… — она на мгновение смолкла, и эта пауза вновь отозвалась каким-то смутно-дурнотным предчувствием в душе человека. — Я должна делать то, что должна, лейн Александер!
— И что же это? — осторожно спросил Безымянный.
— Спасать то, что ещё можно спасти, — жестко ответила А`Ани. — Поймите, лейн Александер я не могу помочь тем кто сейчас умирает, но я могу спасти хоть что-то… Не сейчас, сейчас ещё слишком рано для действия. Мы будем ждать — и вы в том числе! Мы будем ждать, пока основные силы Конфедерации не рассредоточатся окончательно, и тогда мы попытаемся прорваться. До тех пор мы не будем ничего предпринимать — нельзя позволить руководителю этой акции понять, что мы способны на сопротивление…
Женщина говорила, но Безымянный не стал вслушиваться в слова и не потому, что в них не было смысла — как раз наоборот, смысл во всём сказанном был! Но он не верил ей. Не верил ни одному её слову!
* * *Дани стоял у выхода на площадку четвёртого этажа, перед разметенной в щепки жалкой баррикадой из столов, стульев и ещё какой-то мебели. Перед ним торчала спина стража — до того массивная, что сержант не мог разглядеть практически ничего впереди. С левого бока обзору мешала висящая на одной петле дверь, с правого — Толик, словно нарочно загородил собой убегающую вдаль панораму тускло освещенного коридора. Дани крякнул от раздражения и толкнул стоящего впереди кона, недвусмысленно намекая тому, чтоб посторонился.
Страж даже не шелохнулся, продолжая водить из стороны в сторону дулом плазменного излучателя. Вместо этого на плечо Павилоса легла рука Китена. Старый чтец, дождавшись, когда сержант повернется к нему, просто отрицательно покачал головой. «Не время» — означал этот жест. И Дани прекрасно понимал, что Толик прав. Если уж говорить совсем начистоту, ему вообще нечего было делать на этом уровне. Импровизированный «штаб» ладони с ним во главе должен был располагаться в самой безопасной и удаленной от передовой части комплекса, на первом, полностью зачищенном и защищенном от угроз, уровне. Но старые привычки простого бойца забывались не так-то легко. Вся душа Павилоса рвалась на передовую, где он мог чувствовать «пульс» сражения, ощущать мельчайшие изменения в ритме битвы, мог своим действием повлиять на её исход. В штабе же он ощущал себя совершенно не нужным винтиком великолепно отлаженной машины. Да и кроме него там было кому находиться: Алик лейн Грегори, второй сержант ладони, отвечающий за материальные ценности, а проще говоря — интендант, отлично справлялся с обязанностями штабиста. Дани, к своему немалому удивлению, при близком общении с Аликом убедился, что тот, в отличие от большинства офицеров занимающих подобные должности, отнюдь не являлся тыловиком. Грегори был бойцом до мозга костей, настоящим порубежником, как и сам Павилос. Но что было ещё более поразительным в этих обстоятельствах, Алик прекрасно справлялся с новой для него ролью интенданта и даже был доволен своим положением.
Оттого Дани и не волновался за состояние штаба, пускаясь в ненужную авантюру по выходу на передовую. Был, правда, и ещё один нюанс, заставивший его, наплевав на здравый смысл, бросится в бой. И звался этот нюанс Гермаген де Вард-Тиморенис!
Великолепный гроссмейстер ладони, чьё присутствие в штабе было даже более необходимо чем присутствие Дани, ушел в глубокий рейд задолго то того, как стражи второй волны зачистили первый уровень. А вместе с ним исчез и Серапис. Они оба как в воду канули, и не отзывались ни на какие запросы. Это уже выходило за все рамки! Никогда на памяти Павилоса старшие офицеры не вели себя настолько… он даже не мог подобрать правильного термина, в достаточной мере характеризующего этакий финт гроссмейстера. Ни одного цензурного, по крайней мере! К счастью, нынешняя операция не требовала высокого уровня взаимодействия подразделений ладони; не нужны были постоянные переговоры, контроль за направляющими, обходные манёвры. Всё сводилось к простой, как игра в кости истине: бросай (или в данном случае — бей) первым! И бойцы Конфедерации прекрасно справлялись с этой задачей.
И это-та простота больше всего нервировала Дани!
Всё шло не так! Павилос не мог понять, что именно не так, но что-то очень неправильное было во всём происходящем. Сектанты сражались ожесточенно, бессмысленно, неумело, но яростно — этого не отнять. Что, впрочем, было ожидаемо — в конце концов, забравшиеся под землю люди являлись фанатиками, ведь кто ещё кроме фанатиков захочет существовать в таких условиях? Фанатики все такие: неумелые, но яростные, искупающие отсутствие опыта и навыков — напором. Но не до такой же степени! Даже «рыбники» имели хоть какой-то инстинкт самосохранения и когда происходили большие облавы, зачастую предпочитали сбежать — некоторые, во всяком случае. Здесь ничего подобного не было. Никто из виденных Дани техников не предпринимал никаких попыток спасти свою жизнь, не пытался сдаться. Ни один! Это было чересчур даже для фанатиков. Они дрались с остервенением порождений и даже умудрялись изредка забирать с собой конов — не часто, но важен сам факт! И если бы кто-то побеспокоился хоть как-то организовать разрозненные группы сектантов и направить их энергию в нужное русло, у конфедератов возникли бы серьёзные проблемы. Очень серьёзные…
Но ничего подобного не было — и это-то и являлось самым странным.
* * *Двери в столовую разлетелись на тысячи мелких ошмётков. Прыгнув и перекатившись через голову, в комнату ворвался страж и тут же дал длинный залп из излучателя. Плазменные сгустки разлетелись в стороны никого не задев — просто потому, что никого в столовой и не было, огромная зала оказалась совершенно пуста. Вслед за первым в комнату ввалились ещё пятеро — две стандартных тройки — бойцов и принялись методично обследовать помещение, не упуская ничего. Один из них, отделившись, направился к стойке в дальнем конце. Приблизившись, он перемахнул через неё и тут же издал приглушенный шлемом вскрик. Двое воинов, расслышав призывный возглас товарища, поспешили к нему. Страж за стойкой, положив излучатель, наклонился, на мгновение исчезнув из поля зрения и тут же вынырнул обратно таща за волосы худенькую девочку-техника — ту самую, которой всего лишь час назад улыбался Безымянный.
Ухватив её второй рукой за отворот воротника, он легко поднял девушку и перебросил, точно мешок с тряпками, в общий зал, под ноги своим напарникам. Падая, она до крови разбила локоть, и ушибла колено, но когда пара конфедератов приблизилась и посмотрела в лицо своей пленнице, они не увидели ни следа боли или страха. Только одно чувство отражалось на бледном, точно уже покрытом налетом смерти лице: ненависть.
Конфедераты были опытными бойцами, старыми ветеранами, и они не один раз видели такие выражения, не сулящие победителям ничего хорошего. Но они и не ждали от своих врагов ничего хорошего, они уже давно утратили веру в достойных врагов.
Стоявший ближе к девушке воин, передав излучатель собрату, шагнул вперед и схватил её за подбородок. Вторую руку он положил девушке на затылок и резко, точно сворачивая шею курице, повернул голову. Раздался отчетливо слышный хруст.
Милосердная смерть. Одиннадцатая заповедь «Священного Кодекса» гласила: мгновенная смерть врага — вот высшее милосердие.
— Сука, — так тихо, что и сам едва ли расслышал, прошептал Безымянный, глядя на хрупкое остывающее тельце девочки. Он и сам не знал к кому именно было обращено его ругательство: к убийце-конфедерату или к стоявшей совсем рядом с ним женщине-технику, чьё бездействие и маниакальная упёртость позволяло твориться этому кошмару.
