Пауль Локамп - Есть время жить
— Странно, словно сегодня какой-то особенный день. Тишина вокруг...
— Это Новый Мир рождается, Робби, — тихо говорит Айвар.
Лёвка как будто чувствует, что я скоро уезжаю. Сидит на коленях и мурчит, словно высказывает свое недовольство. Я перебираю его шерсть, хотя мыслями уже там, в дороге. Уже наизусть заучен маршрут, но всё равно, ещё раз мысленно прохожу путь, словно в названиях городов и сёл пытаюсь обрести уверенность, которой мне сейчас так не хватает. Закрываю глаза, пытаясь представить, что нас может ожидать в дороге. Зомби, морфы, люди. Именно так, если выстроить по степени возрастания опасности. Нежить уже перестала быть главной опасностью; то, что в самом начале приводило нас в ужас, превратилось в неудобство. Смертельно опасное, но не такое, как люди. Именно они сейчас представляют наибольшую угрозу в этом зарождающемся мире. Те самые, кто любил говорить о морали, человечности и доброте. Чего стоят все эти слова, когда за последние месяцы вокруг нас творилось такое, что даже в мрачные времена средневековья не придумали! Наслушались от соседей, что происходило в некоторых многоэтажках уже в первые дни эпидемии. Одних сомнительных подозрений хватало, чтобы убить человека. Вспомнился рассказ соседа, как у них в подъезде забили досками дверь в квартиру, чтобы её жильцы не смогли выйти наружу. Да, чему вы удивляетесь? Увидели замотанную бинтом руку у человека и «замуровали» в квартире, а вместе с ним и всю его семью. Раненый, конечно, обратился в нежить, куда он денется, но его близкие были лишены простой возможности убежать. Одним словом, их похоронили. Заживо...
Были и другие, которые кольями забили безобидного выпивоху соседа, единственной виной которого была нетвёрдая походка. С ним даже говорить не пытались, замесили сразу. А инвалиды, прикованные к постели? Их бросали в квартирах, обрекая на медленную, мучительную смерть от голода и жажды... И это уже делали не соседи, а их самые близкие люди — дети, жёны, мужья. Оставляли на смерть стариков только потому, что в машине уже не было места из-за загруженных чемоданов, которыми, кстати, были устланы городские улицы, когда люди дрались в пробках за возможность вырваться из города.
Пир во время чумы, иначе не скажешь. И такие, надо не забывать, тоже нашлись. Устраивали оргии, когда вокруг горели дома и гибли люди. Да, всякое бывало. Всего не упомнишь, а надо. Хотя бы как аргумент для моралистов, которые, задрав слюнявый взгляд в потолок, рассуждают о терпимости, доброте, человеколюбии и морали. Мораль — вещь хрупкая, лопается, как стеклянный бокал от кипятка; для этого даже эпидемии не нужно, достаточно было посмотреть вокруг. Как люди дрались за место в шлюпках, спасаясь с тонущих судов, как отбрасывали беременных женщин от аварийных выходов в самолётах. Правы были предки — изредка смерть человека скажет о нём больше, чем вся прошлая жизнь.
Почему я это вспомнил? Наверное, подвожу итог своих дел. Нет, не земных, с этим подожду, мне не к спеху. Просто Айвар прав, завтра для нас начинается следующий этап жизни. Новой жизни в новом мире.
К нам подходит Альгис, вытирая ветошью и без того чистые руки. От него пахнет смолой, свежими стружками и немного краской.
— Гробы сколачивал?
— Да, — он присаживается рядом со мной, — не положим же погибших мужиков просто так, в мешках.
— Колю же положили, — вспоминаю я.
— Для Коли я тоже гробик сделал, — он показывает руками размеры, — небольшой такой. Когда решим, где парней хоронить, то и его останки перевезём, а то как-то не по-людски получается, — виновато роняет Альгис.
— Спасибо тебе...
В ответ он только машет рукой.
— Да ладно тебе, Робби. Сейчас закончу и машину вашу проверю. Я тут подумал, Виду к себе переселю. Всё равно уезжаете, а пока вас не будет, пусть Аста с Каролисом отдельно живут, я так полагаю.
— Правильно полагаешь...
— Кота своего им оставишь?
— Нет, он к тебе больше привык. Возьмешь?
— Конечно, возьму, всё веселее будет. Кстати, Валерка с семьей решил уезжать отсюда. Хотел вчера, но я уговорил вас дождаться.
— Его дело. Куда едет?
— В сторону Калининграда собирается.
— Не доедет, — констатирую я, — хотя дуракам счастье, может, и доберётся. А там что, торжественный комитет по встрече его ожидает?
Альгис пожимает плечами
— Не знаю. Кстати, Линас бочку солярки привез. Сказал — для вас, в дорогу. Идём, хватит тут по одному слову в час бросать, поможешь гробы вынести...
Роберт. 8 мая, вечер.
Ну вот, машина упакована под завязку. В кузов мы грузим бочку солярки, которую обложили несколькими мешками с песком и надежно закрепили верёвками. Укладываем две запаски. Из еды в дорогу берём только тушёнку, армейские пайки и две канистры с питьевой водой. Ну и, конечно, некоторые важные мелочи, вроде кофе и лекарств. Личные вещи. Хотя какие тут личные вещи, кроме зубной щетки. Вида, добрая душа с железным характером и алмазным терпением, приготовила нам пироги в дорогу. Два спальника, газовая горелка и несколько котелков, чтобы не мешать кофе с супом. Разные бытовые мелочи. В общем, вещей, как мы ни старались, набралось много. Оружие выбирали долго, его накопилось немало. После долгих раздумий решили, что забираем Сайгу и РПКМ, чтобы с патронами не мучаться. Два цинка патронов к ним. Винтовка с тремя сотнями патронов и дальномер с баллистическим калькулятором, который остался мне по наследству от Сашки. Тысяча патронов для Глоков, пришлось забрать у Асты её семнадцатый. Два дробовика и по сотне патронов к ним. Куда нам больше — не штурмовать едем. При возможности объехать опасность — лучше так и сделать, не ввязываясь в ненужные перестрелки. Остальное мы оставим здесь, на базе. Вернёмся же, куда мы денемся...
— Ну что, Роберт, завтра в путь? — Айвар затянулся сигаретой, на миг осветив в сумерках своё лицо, — даст Бог, через неделю доберёмся до Украины. Увидишь своих. Сколько вы уже в разлуке?
— Больше двух месяцев, а точнее, ровно восемьдесят четыре дня...
— Не переживай, скоро встретишься. Несколько дней в пути, пусть неделя, не больше, и всё будет хорошо. Начнём новую жизнь, — он грустно усмехнулся, — на развалинах прошлого. Может, оно и к лучшему — мир перед концом света оскотинился окончательно.
— Может, и так, — я повернулся к Айвару, — не знаю, слишком уж всё быстро произошло. Трудно теперь сказать, что лучше, что хуже. Кто прав, кто виноват. У нас ведь не просто так привычную жизнь забрали, и нас перемололо, словно через жернова пропустило. Я по утрам смотрю в зеркало и себя не узнаю. Такое чувство, что себя потерял где-то там, по ту сторону добра и зла. Мне кажется, что мы тоже превратились в зомби. Только моральных; потеряв мир, близких, привычную жизнь, мы всё еще пытаемся жить. Как зомби, следуя каким-то неизвестным нам законам и рефлексам. Вспомни, однажды такое уже проходили, когда в начале девяностых мы, уже зрелые люди, ломали себя через колено, пытаясь привыкнуть к новой игре, по неизвестным правилам, которые нам забыли объяснить перед тем, как раздать карты. Мы и барахтались, каждый как умел. Каждый искал что-то своё. Кто-то нашёл, кто-то нет. Сейчас опять то же самое, только масштабы глобальнее. А может, это просто страх...
— А не поздновато нам смысл жизни искать?
— Не знаю. Смотря как посмотреть. Если как на дорогу, то, на первый взгляд, смысла нет. Казалось бы, бессмыслица — дорога, в конце которой ты умираешь, но мы всё же живём, значит, должен быть этот долбанный смысл! Вспомни эти два месяца, которые мы прожили — не так уж мало сделано. Дали нескольким семьям надежду на будущее. Кого смогли — спасли, кто был достоин пули — убили. Хороший финал для ремесленников от искусства. Сделали гораздо больше — смогли остаться людьми в этом аду. Может, огрубели и очерствели, но и в мирной жизни мы сентиментальностью не отличались, так что всё простительно и понятно.
— Что-то тебя на слова пробило. Боишься?
— Боюсь... Очень боюсь, что могу опоздать или уже опоздал, — я подошёл к краю веранды, закрыл глаза и подставил лицо теплому ночному ветру. Ветер... Тёплый, весенний ветер. Улететь бы отсюда... Туда, где неторопливо несёт свои воды Лета, река Забвения. Где есть всё и одновременно нет ничего. Есть только наше прошлое, стоящее перед нашими глазами, словно кадры из старого фильма. Господи, сделай так, чтобы не было бессмысленно всё, что сделал! Дай силы пройти этот путь до конца...
— Знаешь, — Айвар немного помолчал, — ты, наверное, прав. Эти два месяца мы жили. Даже, может быть, более осмысленно, чем всю прошлую жизнь. Пусть это время было жестоким, страшным, пусть у нас не было великих Целей, но ты прав — был Смысл. Причём, — он улыбнулся — более осязаемый, чем спокойная старость двух стариков, где-нибудь в парке, на скамейке в компании шахмат и валидола. Была дорога... Пусть она и остаётся. Кто знает, куда она нас приведёт.
