Алексей Кацай - Ад
Наверное, только понимание этого перевернуло меня на спину, выхватило лазер из рук Лианны и направило его в медузистое брюхо НЛО. Слабый и короткий луч ударил вверх. И вдруг стало понятно, что летучее существо допустило весомую ошибку: оно до упора сократило расстояние между нами, что позволило последнему выплеску энергии из разряженного лазера дотянуться-таки до него. Но перед этим произошло еще кое-что.
Это не был разговор. Это не был обмен мыслями. Это был какой-то упругий мгновенный удар огромного информационного поля, позволивший мне за частицу секунды охватить немыслимые межпланетные расстояния. И увидеть представителей двух форм жизни — кремний-органической и полевой, тысячи и тысячи лет ведущих борьбу за жизненное пространство. Ни одна из них не могла долгое время существовать ни в открытом космосе, ни на планетах, похожих на Землю. Они преобразовывали эти планеты под себя.
Я увидел колонию кремняков в выжженном, покрытом едкими испарениями и лавовыми потоками мире (по-моему, это была Венера). Я увидел тысячи летающих тарелок, свободно передвигающихся в плотной, переполненной электрическими разрядами зеленоватой атмосфере (по-моему, это был Юпитер). Я увидел линию фронта между ними в виде мертвых обломков планеты, разрушенной когда-то в прямой, как это было сейчас, стычке (по-моему, это был пояс астероидов).
И еще я понял, что планеты, похожие на Землю, превращаются в их миры с помощью автоматов, в одном случае разрушающих кору, а во втором — переполняющих атмосферу электро- и радиоизлучением. И еще я понял, что эти автоматы — люди. По крайней мере, каждая из разновидностей существ считала, что именно она создала их. И именно для себя. Так утверждало их учение, похожее на нашу религию, в котором они считали сами себя созданиями Большого Пульсара и Черной Дыры, противостоящей первому.
И еще, в последний миг перед тем, как тарелка рассыпалась на разноцветные искры, я ощутил ее изумление моим поведением, ее жгучие сомнения относительно моей природы, ее неуверенную попытку остановить свой смертельный выстрел… И еще — какой-то слабый намек на ожидание контакта иного рода. Контакта между двумя разумами, а не между двумя безумствами. Со всеми последствиями, вытекающими из этого.
А потом в серебристом небе угас последний радужный огонек, и я понял, что победил. Но радости никакой не было. Была лишь усталость и тоскливое чувство того ожидания, которое я уловил в последней вспышке феномена. Того ожидания, которое отныне навсегда останется со мной.
Что-то взлохмаченно-ласковое налетело на нас с Лианной. Оно теребило нас, гладило, щекотало и частило:
— Живые! Живые!.. Милые вы мои!.. Лианночка! Ромка! Живые!..
Лялька обнимала нас обоих сразу, смеялась и всхлипывала, не видя, что слезы оставляют светлые дорожки на ее измазанном лице. А издалека уже трусцой бежал дед Федор, и улыбающиеся люди приближались к нам. И я, тоже уже улыбающийся в полкосмоса, поворачивал свое лицо к ним, но внезапно моя улыбка превращалась в гримасу. Потому что я увидел окаменелое лицо Лианны, ее сжатые губы и пустые глаза. Мне до боли было знакомо это выражение, и поэтому я был в состоянии только на то, чтобы выдохнуть:
— Где?..
— Там, — кивнула девушка в сторону людей, бывших уже почти рядом. — И там, — кивок вправо. — И там, слева. Со всех сторон. Только сзади, кажется, нет.
Сзади бурлил огненный Сухой Каганец. И скифская баба склонилась над ним.
— Назад, назад! — снова заорал я, сатанея от ненависти к этому миру, никак не дающему мне соединиться ни с ним, ни с самим собою, — Федор Иванович, уводи людей! Кремняки идут! Много кремняков!
А сам Пятился к Каганцу, понимая, что меня, в конце концов, обложили. Окончательно.
— Лялька! Забирай Лианну и брысь отсюда! Им нужен я! А вы спасайтесь…
— Волк, Волк, я тебя не брошу!
— Вон! Прочь от меня! Ненавижу тебя! Всю жизнь ненавидел! Ты мне всю ее переломала! А ты!.. Ты, сучка маленькая, чего вытаращилась? Я не Михай! Понятно, дуреха? Не Михай я твой разлюбезный! Я — Волк! Волк — я! Не путайся у меня под ногами, уродина повернутая!..
Я ожидал, что Лианна сейчас заскулит и, обиженно съежившись, бросится прочь от меня. Через кольцо кремняков. К деду Федору. Может, и Ляльку за собой потащит. Ну, быстрее, быстрее, девочка моя!.. Но вместо этого она схватила меня за плечи и затрясла изо всех сил:
— Михай, Михай, приди в себя! Ты же не волк, ты не зверь, ты — человек. Слышишь, Михай? Мой любимый человек!..
А Лялька, долго не раздумывая, оттолкнула ее и, глядя прямо в глаза, коротко и смачно врезала мне два раза по физиономии. У меня только голова качнулась из стороны в сторону.
— Слабак! — сказала, будто сплюнула. — И за что я тебя любила? За что я тебя до сих пор люблю, Роман? Неужели ты так и не понял, что не могу я без тебя? Даже с Дмитрием иногда… Ни с кем… — и она вдруг всхлипнула, уткнувшись лицом в мою грудь.
Я покачнулся, но не упал, упершись спиной в шершавый, чуть теплый камень. Пятясь от взбешенных, но таких родных мне женщин, я добрался до скифской бабы. Сзади ползла раскаленная лава Сухого Каганца, над которой мрачно колыхалась стена непроницаемого серого тумана с красноватыми отблесками, пробегающими по нему. Слева немели руины поселка. Справа берег огненной реки был устлан трупами людей, снесенных сюда со всех Юнаков. Они лежали аккуратными рядами, и меня больше всего поразила именно эта мертвая аккуратность на фоне всемирного угарного хаоса. Впереди, на большом расстоянии, между развалинами церкви и зданием рынка, замерли фигурки живых людей. А снизу к нам приближались кремняки, отрезая нашу троицу от этой жизни и от этого человечества, которое с минуты на минуту должно было исчезнуть за стеной вязкой магмы, дыма и раскаленного камня. И я стоял перед ожиданием этого конца обезоруженный, с голыми руками и двумя слабыми созданиями, которые должны были погибнуть вместе со мной.
Застонав и задрав лицо кверху, я сполз спиной по камню, сев на землю и обняв руками девчат, которые с обеих сторон сползли следом со мной.
Лялька молча прижалась ко мне всем своим телом, будто в последний раз, несмотря ни на что, искала в нем надежной защиты. Или сама хотела его защитить… Лианна была напряжена и окаменела, будто та скифская баба.
— Ближе, еще ближе, — шептала она обескровленными белыми губами. — Уже рядом, уже рядом… Скоро…
— Почему? — хрипло спросил я непонятно у кого. — Почему? Почему ты начинаешь осознавать свою любовь к этому миру, к какому-то человеку в нем, только в последний миг своей жизни? Когда ничего уже нельзя изменить. Почему ты за время своей жизни этой неосознанной любовью приносишь всем только несчастья? Почему? Может, потому, что я никогда не верил ни в бога, ни в черта? Но я всегда верил в нечто большее, чем все наши фантазии, вместе взятые. Я верил… Не в людей. В отдельного человека. Хотя… Чем тогда я отличаюсь от Гемоновича? Он тоже верил во что-то такое.
— Нет, — слабо отозвалась Лялька, — нет… Гемонович верил себе, а ты веришь в себя. Это правильней, наверное, но тяжелей… Для всех…
И она отвернула от меня лицо, прислонившись лбом к неровному боку скифской бабы, обсосанному прожорливой пастью времени.
— Скоро… скоро… — лепетала, все больше напрягаясь, Лианна.
Лялька тоже что-то тихонечко забормотала, так и не повернув лица ко мне. Я прислушался.
— На море, на Дияне, на острове на Кияне, — шуршали слова, — там стоял дуб, а в дубе дупло, а в дупле гнездо, а в гнезде царицы: одна Килияна, вторая Илияна, а третья царица Веретеница…
Лялька шептала слова древнего заклятия бесцветно, невыразительно, словно какой-то звуковой аппарат, равнодушно добывающий необходимые звуки из головокружительных бездн нашей памяти. Как будто тень лунатика, заблудившегося в пространстве. Будто отголосок, который, оторвавшись от голоса, начинает существовать сам по себе. В этом было что-то зловещее. И я, успокаивая девушку, крепче прижал ее к себе. Что еще я мог сделать?.. Вдруг я почувствовал, что тело с другой стороны, тело Лианны, стало немного мягче.
— Ты, царица Веретеница, ты выйди, выкликни, высвистни свое войско — не полевое, не лесовое, не водяное, не гноевое, не домовое!.. — продолжала шамкотеть Лялька, а Лианна повернула ко мне свое лицо с широко раскрытыми глазами.
— Закажи ты ему, царица Веретеница, пусть оно так не делает, где не надо, не кусает, зубьев своих не выпускает… — падали слова в темень времени и туманность пространства.
Лианна встряхнула головой.
— Уходят, — шепнула, — они уходят. Дальше… Еще дальше… Они уходят! Они чего-то испугались, Михай!.. Я чувствую это! Ты мне веришь, Михай? Веришь?
— Да, да, верю, Анютка, верю, — гладил я девушку по голове и поворачивал к себе лицо Ляльки с фиолетовыми пропастями вместо глаз и с мелко дрожащими губами. Словно она хотела еще что-то сказать, но сил на это уже не оставалось.
