Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ) - МакКаммон Роберт Рик

Не выдержав мук превращения, мужчина вскоре умер. Женщина выжила, но потеряла разум. Целыми днями она просиживала в дальнем темном углу, прижавшись спиной к стене, рыдая и читая молитвы. Никому так и не удалось добиться от нее разумного слова, в ответ на все расспросы слышалось лишь невнятное бормотание. Они не узнали ни ее имени, ни откуда она была родом. День и ночь она молила Бога о смерти, и в конце концов Виктор сжалился над ней, дав ей то, чего она так страстно выпрашивала у Бога, разом положив конец ее страданиям. В тот день притихшие члены стаи почти не разговаривали и избегали друг друга; Михаил убежал далеко в лес и вернулся не сразу. А в ушах еще долго звенело, словно эхо, одно-единственное слово: «Чудовище».

Алекша родила, когда лето было в самом разгаре. Михаил смотрел на то, как появляется на свет ребенок, и, когда Алекша нетерпеливо спросила: «Кто? Мальчик? Мальчик, да?» — Рената, утирая пот со лба, ответила: «Да. Хорошенький, здоровенький сынок».

Вот неделя прошла, как в стае появился младенец. Алекша назвала его Петром, в честь своего дяди, которого помнила с детства. У маленького Петра были сильные легкие, и Михаил любил иногда попеть вместе с ним. Даже Франко — чье сердце подобрело, после того как он научился передвигаться на трех лапах, — восхищался малышом. И все же дольше всех рядом с новорожденным оставался Виктор, и его глаза цвета янтаря пристально наблюдали за тем, как Петр мирно сосет грудь. Держа малыша, Алекша хихикала, словно девочка-гимназистка, но все знали, что пытается увидеть Виктор: первые признаки непримиримой войны между волком и человеком. Одно из двух: или детское тело вынесет муки этой войны, вынудив обе натуры к перемирию, или же нет. Прошла еще неделя, потом месяц; Петр все еще жил, все так же громко орал и сосал материнскую грудь.

На лес налетали сильные порывы ветра, в воздухе пахло приближающейся грозой в ту ночь, когда через их лес проходил последний летний поезд на восток, чтобы затем остаться запертым в своем стойле до следующего сезона. И Михаил, и Никита ходили ночами встречать поезд, глядя на него как на живое существо. Каждую ночь на протяжении всего лета они бегали вдоль рельсов, начиная этот путь в облике человека и пытаясь волками перепрыгнуть через рельсы перед паровозом, прежде чем тот с грохотом домчится до восточного туннеля. Оба они стали бегать намного быстрее, но паровоз, похоже, тоже увеличил скорость. Никита предположил, что на нем просто сменился машинист, а новый, наверное, не знал, для чего паровозу нужны тормоза. Михаил согласился; поезд на всех парах вылетал из западного туннеля, словно демон, спешащий вернуться домой, прежде чем лучи утренней зари превратят его сердце в железо. Уже дважды получалось так, что Никита успевал закончить превращение и был готов прыгнуть перед желтым глазом, горевшим у паровоза во лбу, но поезд летел на такой огромной скорости, влача за собой шлейф черного дыма и пепла, что оба раза у Никиты в самую последнюю секунду не выдерживали нервы. Красный фонарь на площадке последнего вагона словно в насмешку над ним раскачивался из стороны в сторону на своем крюке, и огонек его мерцал в глазах Никиты, пока не скрывался из виду в черной глубине туннеля.

Дубы и сосны, росшие по обоим склонам оврага, качали ветвями на ветру, и казалось, что весь мир вокруг пришел в беспокойное движение. Михаил и Никита стояли в темноте, дожидаясь появления поезда, последнего в этом году. Превратившись в волков, они бежали сюда от самого белокаменного дворца и теперь сидели на насыпи у черного провала западного туннеля. Никита время от времени дотрагивался рукой до рельса, чтобы узнать, гудит ли он.

— Опаздывает, — сказал Никита. — Сегодня он пойдет быстрее, чем всегда, постарается наверстать время.

Михаил глубокомысленно кивнул, задумчиво жуя травинку, потом взглянул вверх. По небу ползли грозовые тучи. Он тоже тронул рельс: железо молчало.

— А может быть, он сломался.

— Может быть, — согласился Никита. А потом, помрачнев, заговорил: — Нет-нет! Это же последний поезд! Им во что бы то ни стало нужно отогнать его домой, даже если для этого придется толкать его вручную! — Сорвав пук травы и сгорая от нетерпения, он глядел на то, как травинки разлетаются по ветру. — Поезд придет.

Несколько минут они молчали, прислушиваясь к шуму деревьев.

— Как ты думаешь, он будет жить? — вдруг вслух спросил Михаил.

Этот вопрос беспокоил не только его одного, о нем помнили всегда.

В ответ Никита лишь пожал плечами.

— Не знаю. Вообще-то выглядит он вполне здоровым, но… трудно сказать. — Он опять дотронулся до рельса; снова ничего. — Ты, наверное, очень сильный. Ты не такой, как мы все. Ты особенный.

— Как это? — Михаил был озадачен, у него никогда и в мыслях не было противопоставлять себя остальным членам их стаи.

— Ты только вспомни, сколько раз я пробовал зачать ребенка. И Франко. И даже Виктор. Бог ты мой, неужели ты думаешь, что Виктор не занимался тем, что строгал детей направо и налево? Но все младенцы умирали через несколько дней после рождения, а те, кому удавалось прожить чуть подольше, мучились так, что страшно вспомнить. И вот ты, пятнадцатилетний мальчишка, становишься отцом ребенка, который живет на этом свете уже целый месяц и, судя по всему, замечательно себя чувствует. А как ты справился со своим собственным превращением! Ты цеплялся за жизнь, когда все остальные не верили, что ты поправишься. Конечно, сейчас-то Рената говорит, что она всегда знала, что ты выживешь, но тогда каждый раз, глядя на тебя, она вспоминала о Саде. Франко спорил на куски жратвы, что ты отдашь концы не позже чем через неделю. А теперь он благодарит Бога, что этого не случилось! — Никита слегка наклонил голову, напряженно прислушиваясь, не слышен ли вдалеке грохот колес. — Виктор знает, — сказал он.

— Знает что?

— Он знает, чем я тут занимаюсь. Он знает все обо всех. Ты не такой, как мы. Сильнее. Умнее. Отчего бы это вдруг Виктор стал тратить уйму времени на то, чтобы читать с тобой все те книжки?

— Ему нравится учить.

— Это он тебе сам сказал? — фыркнул Никита. — Ну хорошо, а почему он тогда не хочет учить, к примеру, меня? Или Франко с Алекшей? Или еще кого-нибудь? Думаешь, он считает, что у нас опилки вместо мозгов? — И он тут же сам ответил на свой вопрос: — Нет. Он проводит с тобой столько времени, потому что уверен, что его труды не пропадут даром. А знаешь почему? Потому, что ты сам стремишься к знаниям. — И, видя, что Михаил недоверчиво усмехнулся, Никита утвердительно кивнул. — Это на самом деле так! Я слышал, как Виктор говорил об этом: он уверен, что у тебя есть будущее.

— Будущее? Но ведь будущее есть у каждого из нас, разве не правда?

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, будущее не здесь. — Он обвел широким жестом раскинувшийся по обеим сторонам от насыпи лес. — Не там, где мы сейчас живем.

— Ты хочешь сказать… — Михаил подался вперед. — Что я уйду отсюда?

— Точно. По крайней мере, так считает Виктор. Он думает, что когда-нибудь ты уйдешь из леса и даже сможешь сам позаботиться о себе там.

— Как? Один? Без стаи?

Никита утвердительно кивнул:

— Да. Один.

Вообразить себе подобное было выше его сил. Разве сможет член стаи выжить в одиночку? Нет. Это было уму непостижимо! Михаил собирался остаться здесь навсегда, вместе со стаей. Ведь это их лес, и стая всегда будет жить в этом лесу. А разве нет?

— Если я уйду из леса, то кто же тогда позаботится о Петре и Алекше?

— Этого я не знаю. Но, в конце концов, у Алекши есть теперь то, ради чего она жила всю жизнь: ее сын. И как она теперь улыбается… она будто стала другим человеком. Алекша не сможет жить там. — Никита махнул рукой в сторону запада. — И Виктор знает об этом. Да и сама Алекша это прекрасно понимает. Она доживет свои дни здесь. Так же как и я, и Виктор, и Франко, и Рената. Ну скажи мне на милость, кто мы такие? Просто замшелое и к тому же одичавшее старичье. — Он усмехнулся, но в его словах слышалась горечь. Затем лицо его снова стало серьезным. — А Петр… Трудно сказать. Кто его знает, задержится ли вообще он на этом свете еще хотя бы на недельку-другую и каким он станет, когда подрастет. Может быть, он будет как та баба, что целыми днями голосила в своем углу. Или… — Он перевёл взгляд на Михаила. — Или, может быть, он станет таким, как ты? Кто знает? — Никита снова слегка склонил голову и прислушался. Глаза его сузились. Он положил палец на рельсы, и на губах у него заиграла довольная улыбка. — Поезд идет. Быстро, слишком быстро. Он опаздывает!