Павел Стретович - Вернуться в осень
Ее мокрые глаза искали глаза Эллои и молили, молили и вопили — и натыкались на сладость, на славу и торжество победителя. Как будто венчала лаврами победа над двенадцатилетней девочкой…
— Что, уже совсем другое в голове? — Высокий голос тюремщицы гремел над камнями и головами бездушных моргов. — Уже не хочется втихую пошептаться со своей подружкой? Уже не кажется, что у тебя есть что-то такое, чего нет у других?
Она молила, смотрела и молила, и опять по щекам текли безудержные горячие слезы, опять глотались и перчили в горле, и оставляли на языке соленый привкус безнадежной горечи…
— Чего же ты молчишь? Моли! Умоляй! Падай на колени! Ибо твою голову после этого захотят увидеть все!
Шульга опустилась на дрожащие колени — цепь натянулась и прикованные руки задрались вверх; закрыла мокрые глаза и подняла лицо к небу. «Боже, почему? Почему так? Боже… Я ведь так тебе верила! Я ведь так надеялась, ждала… Я так хотела и просила твоей помощи! Почему ты предал меня, Бог мой, почему? Почему ты не дал мне легкой и спокойной смерти? А я ведь оставалась тебе верна, все это время была верна… За что же все, Боже?» Она уже не держалась, у нее совсем не было сил держаться и сохранять свой дух. Эллоя даже и не догадывалась, что она молчала не из упорства и стойкости. У нее просто от слабости дрожали губы и она не могла выдавить ни звука… «Боже, дай мне спокойно умереть… Боже, помоги, приди и умертви…»
Когда в грязновато-белом тумане появились устрашающие силуэты сразу нескольких крабов с задранными кверху клешнями — тогда появился и голос. Шульга выгнулась дугой и дико закричала — эхо пробило туман и отразилось от стен разрушенного храма…
— Ты мне хочешь что-то сказать? — донесся спокойный голос Эллои. — Говори! У тебя не так много времени.
— Пожалуйста, — навзрыд плакала девочка, смотря полными ужаса глазами на приближающихся монстров. — Пожалуйста… Я на все согласна…
— На все? — торжественно тянула время надзирательница, она явно наслаждалась.
— На все… — почти кричала Шульга. — Пожалуйста…
— И поклясться в верности Магрому?
— Да…
Каменные крабы приблизились — панцири стукались друг о друга, и широко расставленные клешни порядком мешали им самим. Шульга опять закричала и выгнулась, стараясь как можно оказаться выше…
— Поздно, радость моя, — как эхо, издалека донесся голос Эллои — хоть она и была совсем близко. — Надо было думать раньше…
До лодыжки дотронулась первая клешня — нащупывая для удобного захвата, по бедру наждачкой прошлась вторая… Шульга опять рванулась вверх изо всех сил, запрокинув голову назад:
— Боже!!! — Это был не крик, а нечленораздельный вопль. — Помоги!!!
Клешня соскочила с лодыжки первой ноги, зато другую ногу сразу и удобно захватили две другие; внизу резанул всполох боли — на камни брызнула кровь…
— А-а-а-а-а-а-а!!! МАМА!!! Мамочка родненькая… А-а-а-а!!! ПАПА!!!
— Сейчас, девочка, сейчас…
Она не сразу поняла, не сразу приняла и не сразу что-то осознала. До нее совсем не сразу что-то дошло — голова была просто переполнена ужасом. Но это было так реально, так наяву — и тем не менее не могло, просто не могло быть реальностью. Потому что в голосе, запыхавшемся и торопливом, прозвучавшем совсем рядом, была неподдельная тревога… За нее. Но клешни крабов внизу почему-то отцепились… Раздался какой-то звук, потом резкий вдох и выдох, потом опять звук и свист клинка, рассекающего воздух…
Девочка медленно опустила мокрое и белое как бумага личико вниз — губы мелко дрожали и колотилось как сумасшедшее сердце. Внизу, под камнем, на который она умудрилась запрыгнуть — дальше не пустила цепь, — валялись два убитых краба; задранные вверх ноги еще подрагивали в предсмертной агонии. Чуть подальше — еще один… Еще дальше — уже в размытом мареве тумана — опять раздался резкий звук, звякнула о панцирь сталь и мелькнула чья-то расплывчатая тень…
Шульга — тяжело и глубоко дыша, как после изнуряющего кросса, и боясь во что-то поверить — всхлипнула, повернулась и посмотрела на Эллою: пожалуйста, не повторяйте этого… Но Эллои на месте не было. Как и не было ни одного морга… Девочка поморгала мокрыми глазами: они только что были здесь и не собирались никуда уходить, это наваждение какое-то… Но тюремщицы действительно не было. И моргов…
— Кто ты, девочка? И что здесь происходит?
Она резко обернулась и задержала дыхание — к ней подходил, вытирая на ходу заляпанный клинок травой, незнакомый человек и разглядывая ее — серые глаза на светлом лице сощурились, собирая в уголках задумчивые морщинки…
Она смотрела ему в глаза и не могла отвести взгляд. Она давно, очень давно не видела взрослых людей, если не считать Эллои и моргов, и все равно… Ее не интересовала одежда, обувь или цвет лица — она не могла оторваться от глаз. Обычных человеческих глаз — без опушки пушистых ресниц или соколиного разлета бровей, — самых обычных глаз, но… Там жила человечность. Там жило участие. Там жила теплота… И еще — почему-то возрастало и множилось удивление.
Свистнул рассекаемый воздух, глухо звякнуло разрубаемое железо — правая рука с обрывком цепи устало повисла вдоль тела. Через секунду так же освободилась и вторая. Человек снял ее с камня и поставил перед собой, потом очень мягко поднял подбородок и заглянул в глаза:
— Солнышко ты мое бедное, девочка маленькая… Скажи мне честно, тебя случайно зовут не Рада?
Шульга устала удивляться:
— Рада… А кто вы?
Он сделал паузу, долго не отрывая от нее глаз; она могла поклясться, что перед тем как отвернуться, там тоже появились слезы…
— Твой отец, девочка моя. Ты ведь меня звала…
Это был предел. Мир закачался и расплылся перед глазами — Шульга начала терять сознание. И перед тем как окунуться в спокойную теплоту беспамятства, ей показалось, что вверху улыбнулось и подмигнуло Небо…
Откуда-то издалека донесся странный гул, земля чуть дрогнула под ногами, через некоторое время — снова…
Сергей вынес девочку из тумана и, оглядевшись вокруг, осторожно положил у подножия разрушенного храма. Затем подцепил кончиком меча и снял с маленьких рук железные оковы с обрывками цепей. Намочил из фляги тряпку и протер поцарапанную крабами ногу и грязное от разводов слез детское личико. Потом, набрав пригоршню воды — «прости, солнышко, нам надо уходить…», — побрызгал сверху. Девочка сразу вздохнула и открыла — такие родные, такие синие, сразу узнанные и так взволновавшие глаза…
— Ой…
— Прости, маленькая моя, нам надо идти, — мягко сказал Сергей. — Сюда ведь могут нагрянуть. Идти можешь?
— Могу. — Она начала подниматься. — Они куда-то все убежали…
— Кто?
— Эллоя, морги, все…
— Когда? — нахмурился Сергей.
— Как только вы появились. — Девочка во все глаза рассматривала его. Сразу становилось теплей на душе — как будто рядом была Эния.
— Гм… — Он задумчиво почесал лоб. — Ладно… Нам придется идти в туман. Держись ко мне поближе, хорошо?
Она кивнула головой, по-прежнему не отрывая от него взгляда. Кажется, здесь дети взрослеют раньше — ей на вид было значительно больше десяти.
— Сколько тебе лет, ласточка? — Он ласково провел рукой по ее волосам. — Ты помнишь?
— Двенадцать. Я все помню, — ответила она. Ее глаза начали опять увлажняться. — Восемь лет, восемь долгих-предолгих лет, но я помню. И маму… И папу. Разве у людей много пап и мам?
— Восемь… — задумчиво повторил Сергей. Да, время в Рохе действительно вытворяет странные вещи. Он взял ее за руку: — Нет, Рада, не много. Одни. Понимаешь… Давай поговорим об этом после?
— Мой папа умер?
— Нет, — вздохнул Сергей. — Он погиб. Погиб как герой — пытаясь найти тебя. Твоих долгих восемь лет назад. Ты бережно храни память о нем в своих воспоминаниях. Бережно…
Она очень серьезно кивнула головой в ответ. Похоже, она просто эмоционально устала. Значит, переживания придут позже…
— Ну что, вперед? — Он поднялся и закинул на плечо походный мешок, потом засунул в ножны и поправил за спиной меч.
— А мама? — опять очень серьезно спросила она.
— Мама? — Он улыбнулся. — А вот мама тебя очень, очень и очень ждет. Очень, очень и очень любит. И я вместе с ней… Пойдем? Потом поговорим обо всем, у нас будет много времени — на все-все-все, что только пожелает твоя душа! Хорошо?
Они двинулись обратно, в туман. «Солнышко ты мое ясное, — думал Сергей, поглядывая на девочку. — Какая же ты не по годам серьезная. Как же больно оказаться лишенным того, что есть у любого ребенка на свете, — детства…»
Земля под ногами вздрогнула раз, другой… Ого, что это, землетрясение? В тумане все как-то непонятно — не за что зацепиться глазу, как за ориентир, и поэтому многое могло просто казаться. Но вокруг было очень неспокойно, спереди по временам доносился странный гул, перемешанный с шипением. Как будто кто-то большой и равнодушный неторопливо спускал из-под давления пар, и поэтому в воздухе стояло непонятное напряжение. Девочка была уже рядом, но тревога, стиснувшая сердце еще пару часов назад, так и не проходила…
