Юлия Федотова - Последнее поколение
— Только вы обязательно держите его за руку, — велел Гвейран, — не отпускайте ни на секунду, иначе он сразу умрёт! — почему-то он был совершенно уверен в этом.
Если его странные слова и вызвали у Марты удивление, внешне оно никак не проявилось. Указание она исполнила точно.
Время шло, день за днём. Корабль висел на орбите Даги. Возвращение на Землю пришлось отложить на неопределённый срок — то, что не удалось сделать пулям, обязательно довершил бы гиперпространственный переход. Гвейран ходил нервный, ждал — вот сейчас, сейчас они скажут, что им надоело ожидание, и от безделья можно с ума сойти, и они настаивают… Короче, всё то, что он по много раз на дню слышал от них в камере. Но они молчали.
Это в камере они были жалкими, измученными, навеки — к тому всё шло — оторванными от бесконечно далёкой родины пленниками. На корабле они снова стали собой — уверенными, спокойными, понимающими и сочувствующими. Они умели быть благодарными, и ждать соглашались столько, сколько потребуется, потому что не по принуждению — по доброй воле. Да, они уже не принадлежали к тому поколению высочайших профессионалов, опытнейших планетологов-разведчиков, что Гвейран, и откровенно любительский уровень подготовки их оказался явно недостаточным для работы в чужом и жестоком мире. Но при этом они были, в общем-то, хорошими людьми.
Охотно, будто ребёнка, они чем могли развлекали агарда Тапри, тот скоро освоился на корабле и уже посмеивался над собой, вспоминая, как робел и стеснялся поначалу. Постепенно приходил в себя Эйнер — и они больше не видели в нём своего недавнего мучителя, охотно забыли и «иезуита», и «гестаповца». Их доброе, благодарное отношение было вполне искренним, тем более, что без страшной своей чёрной формы цергард оказался вполне симпатичным юношей, милым и непосредственным, ничуть не испорченным властью.
Конечно, рановато ему было вставать и шататься по кораблю, но молодость есть молодость — не удержишь. Гвейран пытался вначале, потом рукой махнул: «Станет хуже — не жалуйся тогда!» Эйнер на это только хмыкнул — когда это он кому жаловался?
Сначала было плохо — что правда, то правда. Так плохо, что хотелось послать всех к чёрту: отстаньте, не мучайте, дайте человеку помереть спокойно. Только сказать вслух не получалось, да и смысла большого не было — всё равно не отстали бы. Потом стало ещё хуже — узнал про дядьку Хрита. Вернее, знал-то с самого начала, но до последнего надеялся: а вдруг? Раз сам каким-то чудом выжил, значит, мог и он… Долго не решался задать вопрос. Двух чудес сразу не бывает — так ответил Гвейран.
… В последний момент он успел сказать ему:
— Хочу, чтобы ты знал. Та девушка, помнишь, я рассказывал… Короче, она была родной сестрой твоего отца.
— Значит, ты мне родной дядька! — ответил он, и лицо соратника Хрита стало таким, будто он в жизни ничего приятнее не слышал. Он и умер с таким лицом.
Это было очень больно. Ещё тяжелее, чем со Сварной. Потому что с дядькой Хритом его связывали не только детские воспоминания, но настоящая фронтовая дружба. Снова хотелось помереть, но как-то пережил. Удивительная тварь — человек, ко всему привыкает… Главное, чтобы ему было, ради чего жить. И тогда он может вытерпеть очень, очень многое…
Эпилог
Два человека шли по планете, совершенно для людей неприспособленной. Неокрепшую кору её пересекали широкие разломы, и жидкий огонь плескался в них. Трещины змеились по каменистой, бесприютной равнине, что простиралась на три стороны горизонта, и только впереди громоздились безобразно-острые вершины горного хребта. В лучах багрового светила они казались чернильно-фиолетовыми, это сочетание цветов было чрезвычайно неприятно для глаз, навевало тоску и мысли о преисподней. Инфернальное впечатление усиливали многочисленные дымы, тут и там клубящиеся над трещинами. Иной раз они вырывались прямо из-под ног, обдавая идущих жаром огненных недр. На острых чёрных камнях ядовито желтели пятна серы, похожие на лишай. В атмосфере было достаточно кислорода, но нестерпимый запах сероводорода вынуждал дополнять огнезащитные костюмы дыхательными масками.
Очень быстро — в считанные минуты менялась погода. Полный штиль мгновенно сменялся шквалистым ветром, он бил в спину, валил с ног. Он нагонял страшные чёрные тучи, они проливались сплошной пеленой дождя. Тогда приходилось спешно напяливать на головы дурацкие круглые гермошлемы, потому что с неба вместо воды лилась едкая кислота, способная разъесть кожу до волдырей. Жидкость заливалась в огненные трещины, и вскипала мгновенно, равнину заволакивало густым паром, но выше колен он не поднимался, стелился по тверди, как раздавленное в лепёшку облако. Молнии полыхали в небе, вокруг всё грохотало оглушительно — раскатам грома вторил гул далёких обвалов, это было похоже на обстрел из дальнобоных орудий…
Потом тучи, гонимые верхними атмосферными потоками, уносились прочь, багровый шар вновь выкатывался на небо, и испарения поднимались к нему туманом, видимость падала до нуля. Но ветер налетал опять, раздирал туман в клочья, и снова становились, видны зубастые очертания дальних гор…
Так повторялось раз за разом, чуть не каждый час. А люди всё шли и шли сквозь огонь, дождь и туман, лишь изредка останавливаясь, чтобы собрать образцы чёрных лишаястых камней. На самом деле, до камней им не было никакого интереса, просто в этом состояла их работа. Скучная, с их точки зрения бессмысленная, но они привыкли — выбора не было. Кроме неё, они умели только воевать, но в новой жизни это было никому не нужно…
Оглушительный треск раздался прямо за спиной, новый разлом рассек твердь, едва не поглотив людей. Один, что пониже ростом и поуже в плечах, задержался на миг, заглянул в его огненное нутро. Второй даже оборачиваться не стал. Снова треск, снова разлом, на этот раз впереди. Широкий, страшный. Они перепрыгнули через него легко, будто через лужу, и пошли себе дальше. Час, другой, третий… Они могли идти без отдыха и сна по нескольку суток, не замечая обжигающего жара дня и ледяного холода ночи. Они могли неделями обходиться без еды. Они были выносливы и сильны нечеловечески, и сами уже не знали — а много ли в них осталось от людей после того, как Высший Разум взялся исправить ошибки природы, вызванные жёсткой радиацией?
… Жуткое светило налилось сиреневым и скатилось за горизонт. Ветер разогнал очередную порцию туч, и чёрное звёздное небо нависло высоким куполом над дымящейся равниной. Оба человека, не сговариваясь, остановились, подняли головы. Оба устремили взгляд в одну точку, мерцающую радостным оранжевым светом. Они поступали так каждую ночь, что застигали их в пути — на этой планете, на других ли. Это превратилось в своеобразный ритуал. И всякий раз по прибытии на новую планету, они первым делом спешили узнать, в какую сторону нужно смотреть ночью, и есть ли в том смысл. Если его, смысла, не было из-за расстояния или расположения в пространстве, тогда планета им не нравилась, просили перевода так быстро, как только позволяло приличие. Если смысл был, вот как здесь — задерживались надолго. Они считались классными специалистами, не смотря на свои ещё очень молодые годы, и начальство всегда шло им навстречу. Начальство прочило им блестящую карьеру, да только она была им совершено, не нужна. И ничего не нужно, кроме оранжевой точки в небе. Оба знали: настанет день, и они перестанут быть государственными преступниками, приговорёнными к расстрелу всеми тридцатью гражданскими судами и Военным Трибуналом Федерации. Перестанут быть чужими для собственного Отечества. Потому что время людей скоро пройдёт, наступит время детей болот. И может быть, может быть их поколение не станет последним…
