Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную
Слава Михаилу Тимофеевичу Калашникову, слава Николаю Фёдоровичу Макарову! Кровавая кривая, отмечавшая их путь через плац, наконец-то упёрлась в здание администрации.
— Сердюков, прикрой! — Майор вихрем взметнулся по ступенькам, сунул руку в карман, вытащил ключ. — Спину мне прикрой, такую мать, спину!
Замок был тугой, но Колякин с ним справился. Распахнул дверь, открыл рот, чтобы крикнуть: «Все внутрь!» — и…
И признал в окровавленном человеке, облачённом в изорванную чёрную робу, рецидивиста Сергеева Того самого уркагана Ржавого, который в автобусе так хотел порвать ему очко на немецкий крест. И это не считая всех прочих глумлений, в том числе и удара прикладом по голове…
Сердюков правильно истолковал выражение его лица и сказал:
— Я без него тоже не пойду. Он мне жизнь спас. Если что, сдохнем с ним оба.
Негромко так, буднично сказал, сразу чувствуется — один точно не пойдёт. Не пустят рецидивиста — и он с ним останется помирать. Ну дела!
— Все внутрь, мать вашу!.. — с некоторой даже обидой зарычал майор, пропустил всех, сам зашёл последним, и дверь лязгнула. — Ну, слава Богу. Здесь просто так уж не достанут…
Да уж, чего-чего, а железных дверей, решёток и прочных запоров здесь в самом деле хватало. А всё Журавлёву спасибо, упокой Господи его грешную душу. Ещё в Перестройку закорешился с каким-то тогдашним кооперативом и понаставил, где только можно, серьёзных «банковских» решёток и таких же дверей. Будто вперёд смотрел. Сам пропал, а других, получается, выручил…
— Значит, так, — продолжал командовать Колякин. — Сердюков и ты, — кивнул он рецидивисту Ржавому, — со мной в ружпарк, вы, — повернулся он к негритянской братии, зная, что по крайней мере баба его поймёт, — наберите воды во всё, во что только сможете. Пройдитесь по кабинетам начсостава, ищите харч, лекарства, бинты. И, — тут он строго глянул на Мамбу, — оденьтесь должным образом. Что-нибудь с длинными рукавами. Здесь у нас комарья полно. Малярийного…
Голая чёрная баба ему точно была сюда послана для полного счастья. Двое рецидивистов-уголовников уже есть, чёрный и белый…
— То-то я вся чешусь, — подыграла ему Мамба, нахмурилась и что-то грозно приказала своим на непонятном щёлкающем языке. Смысл, однако, был ясен: «Слышали? Вперёд! Тащите! Всё!»
Правду сказать, одежду, привычную для глаз этих белых, Мамба в бараке для свиданий просто забыла. Вот так, баул с харчами и снадобьями взяла, а о шмотках даже не вспомнила. Костюм от Сен-Лорана, трусы от Кристиана Диора, лифчик от… А, плевать. Уж что-нибудь да найдётся. А и не найдётся — тоже плевать. Муча всяко привычнее.
— Отлично, — кивнул ей Колякин, повесил поудобнее автомат и, по пятам сопровождаемый контролёром и уркой, отправился в арсенал. — Вооружимся, ребята.
Потом он вытаскивал из шкафов автоматы, магазины, патронные цинки и складывал прямо на затоптанный пол. Оружия здесь хватало — взвод не взвод, но уж отделение точно можно вооружить.
— Вот это да! — Ржавый взял из кучи «Калашникова», вставил магазин, глянул, оскалившись, на Колякина. — Не боишься, гражданин начальник? Не играет очко?
Он сейчас был не ржавый, а чёрно-бурый. Кровь, сочившаяся из раны под рыжеватыми волосами, густо запеклась на лице.
— А чего мне тебя бояться-то? — тоже оскалился майор. — Ты на меня уже ствол наставлял. И потом, уж лучше от пули, чем чтобы эти сожрали… — Он вздохнул, помолчал и перевёл взгляд на Сердюкова. — Ну, может, расскажете наконец, что случилось? А то молчат, понимаешь, как партизаны на допросе.
Сердюков был совсем не похож на партизана и поэтому начал первым:
— А чего тут особо рассказывать… У одиннадцатого отряда на промзоне крыша съехала. С концами. Они и пошли по цехам. Голыми руками глотки рвали…
— Эти уроды? — удивился майор. — Эти ложкомои?..
Сказал и сам себя осадил. Удивляться было нечему. В одиннадцатый отряд сливали самую последнюю двуногую дрянь: маньяков, растлителей, насильников, педофилов. Сливали от греха подальше, чтобы не смущать людей нормальных. Чтобы в грех не вводить. В иерархии заключённых «ложкомои» в самом деле занимали распоследнее место и, соответственно, предпочитали не высовываться. Но то, что мозги своротило именно им, было только закономерно.
— В натуре, гражданин начальник, и откуда только снага[187] взялась? — зло раздул ноздри Ржавый. — Да только не они одни, в других отрядах тоже шкварота нашлась. Ну из вольняшек ещё кое-кто подтянулся… Граждане начальнички тоже в стороне не остались… В общем, такое началось!.. Бля буду, живьём, волки позорные, людей хавали! Народ, само собой, дёру… А наши славные прапоры впереди всех… Только на КПП их сразу затормозили, там, видно, тоже у кого-то пошли вольты… А дальше вы, гражданин начальник, всё сами видели. И, чует моё сердце, само собой это не успокоится…
«Да уж, — невольно содрогнулся Колякин. — Две с половиной тысячи зэков. Плюс персонал. Плюс вольнонаёмные. Если крыша поедет у половины… пусть даже у четверти… Мама дорогая!.. И каждый хуже Чикатило…»
Вслух он сказал:
— Ладно, поживём — увидим. Значит, так: я беру стволы, вы тащите цинки и рожки. Ну, вздрогнули.
В коридоре они чуть не налетели на старшего негра. Тот с небрежной грацией акробата транспортировал на голове огромный аквариум. Не иначе, тот самый, всем известный, столитровый, от главного воспитателя зоны[188] подполковника Муркина. Ну да, точно, тот самый: следом за великаном гордо выступала негритянка в ладном подполковничьем мундире, оказавшемся точно на неё сшитым. Замыкал процессию зэк Бурум. Он нёс большой полиэтиленовый мешок — явно с харчами.
— Давайте-ка сюда, — распахнул ближайшую дверь майор, вошёл, принялся с грохотом перегружать стволы на стол. — Будем устраиваться.
Скоро «калашниковы» обрели новых владельцев, аквариум установили в углу, а из пакета, доставленного зэком Бурумом, действительно явились на свет Божий харчи. Да какие! Рыбка, икорка, нарезка, балычок, бутылка армянского коньяка. Тридцатилетней выдержки…
Посмотрев на это великолепие, Колякин тоскливо подумал о пачке пельменей, валявшейся у него в морозилке. Если бы ничего не случилось, он сейчас небось мрачно жевал бы эти пельмени, обдумывал так и не написанный рапорт и горевал про себя: как всё плохо, блин, как же всё плохо…
«Ну как есть дурак. — Майор поморщился, посмотрел в окно, и рука сама собой поползла к автомату. — Мать-перемать…»
Там была съёмочная площадка третьеразрядного ужастика из тех, где нет ни связного сюжета, ни нравственного посыла, ни интересных героев, — весь пафос в том, что по городу бегает орава зомби и жрёт всех без разбора. Галдела исступлённая толпа, лоснились от крови лица, которые уже не были лицами, плац усеивали тела. Распластанные, истерзанные, обглоданные, вывернутые наизнанку… Вокруг них сидели на корточках «избранные». Майор увидел прапорщиков из караула, узнал вольняшку-мастака[189] и капитана Аменхебаева, почему-то оказавшего предпочтение такой же смуглой добыче.
