Mихаил Ахманов - Тень Земли
Хелли: Да.
Конопченко: Для меня это не очевидно. Даже если бы мы отправили Божко, я…
ДАЛЕЕ. Следует бурная дискуссия о сравнительных достоинствах агентов (Тень Ветра, Казак, Карабаш). Директор Андерсон призывает собравшихся к порядку и передает слово резиденту Москвину.
Москвин (обращаясь к Хелли): Из ваших слов можно сделать единственный вывод: агенту пришлось столкнуться с непредвиденными трудностями. Очевидно, с тем, что какой-то передатчик недосягаем. Например, охраняется с особой тщательностью.
Хелли: Любой уровень охраны – не препятствие для нашего агента.
Москвин: Тогда препятствием является расположение. Передатчик могли передислоцировать в труднодоступный регион, и в результате…
Хелли: Возможное, но маловероятное предположение. Напомню, что наиболее громоздкой частью передатчика является антенна. Это решетчатая конструкция весом от ста до трехсот тонн; ее тяжело размонтировать, крупные детали трудно транспортировать, а их сборка требует немалых средств и квалифицированного персонала. Я не могу представить, чтобы такую конструкцию перевезли на Кавказ или, например, в Антарктиду.
Конопченко: А я могу. Антарктида – это, пожалуй, слишком, а вот Кавказ не исключен. Во-первых, вполне допустимо, что южнорусские степи затоплены, Кавказ превратился в полуостров и из Харькова до гор можно добраться морем – что облегчило бы проблему транспортировки. А во-вторых, современный земной Кавказ – это Чечня. Скажите, чего бы они не сумели сделать в двадцать первом веке? Если б им понадобился радиотелескоп…
Москвин (прерывая Конопченко): А специалисты?
Конопченко: Пфа! Специалисты кучей потянут на пару тонн – и никаких проблем с транспортировкой! Их можно уговорить, купить, украсть…
Директор: Более вероятная гипотеза– что такой передатчик или устройство, которое можно использовать в качестве передатчика, существует в каком-то труднодоступном районе с двадцать первого века. Предположим, что его нельзя дистанционно, отключить и до него нельзя добраться. Это значит…
Москвин:…что посылать агентов бессмысленно. Наш человек нуждается не в них, а в оборудовании, адекватном возникшей проблеме. В чем-нибудь легком, но дальнобойном.
Конопченко: Ракетный снаряд «Запорожец». Дальность полета – сорок тысяч километров, автономное программирование цели, вес – восемьсот килограмм.
Хелли: Сто двадцать.
Конопченко: Что – сто двадцать?
Хелли: Такую массу позволяет пересылать импульсный трансгрессор на настоящий момент времени.
Москвин: Ракету «Снегирь» с фризерной боеголовкой можно переслать по частям и смонтировать на месте.
Конопченко: «Запорожец» ничем не хуже «Снегиря». Я полагаю…
ДАЛЕЕ. Следует дискуссия о сравнительных достоинствах российских, украинских, американских, японских и турецких ракет. Резюме: пересылка по частям возможна, но в любой ситуации агент не справится с монтажом двигателя. Директор Андерсон передает слово резиденту Конопченко.
Конопченко (обращаясь к Хелли): Следует ли понимать так, что положение безвыходное? Засылка агентов не приведет к желаемому результату, а перебросить тяжелое оборудование мы Не в состоянии?
Хелли: Пока не в состоянии. Работы над импульсным трансгрессором не остановлены, как и подготовка агентов высокого класса. В перспективе мы сможем послать пять-шесть человек и около тонны груза.
Москвин: В перспективе – это когда?
Директор: Через пару лет.
Москвин (поворачиваясь к Директору): Вы понимаете, Свен, что это значит лично для вас?
Директор: Понимаю, Николае. Если в течение недели пятьдесят четвертый не добьется нужных результатов, я подаю в отставку.
Глава 13
Саймон сидел в командирском кресле перед пультом, напоминавшим гигантскую подкову. В отсеке ГПН царила полутьма; вход казался овальным черным провалом, глубокие тени залегли на полу, сгущаясь в углах, слепые глаза мониторов скрывал жемчужно-серый туман, и только на пульте перемигивались и мерцали немногочисленные огоньки. Снаружи близилась ночь. Волны негромко шуршали у подножия Синей скалы, расстилали на камнях белое пенное кружево, облизывали теплыми губами большой, похожий на спрута, обросший водорослями валун; в небе над восточным горизонтом повисла луна. Ее ущербный диск сиял опаловым бледно-серебристым светом, облака скользили по нему, и чудилось, будто он дымится или исходит снежными хлопьями.
«Скоро, – подумал Саймон, – скоро. Пятнадцать минут, может – полчаса, и разговор начнется. Самый важный разговор, тот, ради которого я прибыл на Землю…» Слова «я все могу» звучали у него в ушах, как эхо собственных мыслей.
Если с ним говорил Джинн, электронный кудесник Сергея Невлюдова, то он действительно мог все. Почти все, поскольку все-таки не обладал божественной прерогативой дарить человеку счастье, любовь или вечную жизнь. Но властью и силой он мог его наделить – огромной властью и неимоверной силой. Всепроникающий, всеведущий, незримый. Владыка компьютерных сетей, повелитель микросхем, электронный демон. Он мог решить любую задачу, непосильную человеческому разуму, найти любую информацию, разглядеть глазами спутников любую точку земной поверхности, поразить ее лазером или ракетой, включить или прервать энергоснабжение, подслушать любой разговор, вырубить станки на заводах, стереть в прах города, дотянуться до самолетов в воздухе и кораблей в море.
Но все это осталось в прошлом, в том прошлом, когда на Земле имелись спутники и самолеты, лазеры и ракеты, термоядерные энергостанции, станки с программным управлением и мириады компьютеров. Здесь таился некий парадокс, который Саймон, дитя электронного века, осознавал с полной и очевидной ясностью. С одной стороны, если верить специалистам и расшифрованным наполовину запискам Невлюдова, разум, подобный разуму Джинна, мог зародиться и существовать не в отдельном, пусть даже сверхмощном, компьютере, но лишь в общепланетной компьютерной сети. Сеть, объединяющая миллиарды электронных устройств, миллионы программ и банков данных, являлась той необходимой средой, в которой мог появиться и обрести самосознание электронный разум. Каналы сети были его нервными стволами, компьютеры – зонами восприятия и переработки информации, состоявшими из бесчисленных нейронов-ячеек, программы являлись его душой, банки данных, библиотеки, каталоги, архивы – памятью. Только сеть была сопоставима по сложности с человеческим мозгом, и только она могла породить и вместить такое невероятное создание, как Джинн. Это было бесспорным – с одной стороны.
С другой – Джинн в настоящий момент прекрасно обходился без сети, которой не было на Земле и в околоземном пространстве. Каким-то загадочным образом он смог продлить свое существование в гораздо более скромной обители, в компьютере «Дзета», класс «Окто-18» – и это казалось таким же нелепым и невозможным, словно попытка вместить человеческий разум в убогую головку мотылька.
Однако это было так.
Возможно, Джинн обладал способностью к самосовершенствованию, коррекции и уплотнению своей структуры?
Возможно. Во всяком случае, на этот счет имелись неясные упоминания в записках Невлюдова, о которых Саймон не позабыл. Там утверждалось, что люди, все человечество в целом и каждый отдельный его представитель, были для Джинна на первых порах не менее загадочными существами, чем электронный разум – для людей. Воспринимая реальность в широком спектре электромагнитного диапазона, он выделял специфический класс объектов, температура которых была относительно высока, стабильна и не являлась следствием таких процессов, как нагревание, трение или прохождение тока в проводниках. Эти объекты, не находившиеся в термодинамическом равновесии со средой и нарушавшие на первый взгляд законы сохранения, вызывали у Джинна чувство (Невлюдов именно так и писал – «чувство»), близкое к любопытству. Он называл их теплыми сгустками.
Однако сам Невлюдов спустя определенный период времени сделался для него Теплой Каплей. Это имя (идентификатор в понятиях Джинна) свидетельствовало о некой интимности их отношений, о том, что Невятодов выделен из миллиардов других человеческих существ – и даже в какой-то Степени о возникшем меж ними взаимопонимании. По мнению Невлюдова, электронный разум прогрессировал и развивался, и это развитие, этот прогресс шли в совершенно ясном направлении: Джинн «очеловечивался». Данный термин Невлюдов поставил в кавычки и подчеркнул, что его нельзя понимать буквально: «очеловечивание» означало, что Джинн учился лучше понимать людей, их природу, язык, психологию и мотивации поступков. Но человеком он, разумеется, не стал.
Эти думы промелькнули в сознании Саймона, сменившись, иными, не столь холодными, ясными и четкими; он размышлял то о Марии, чувствуя, как приливает к сердцу теплая волна, то с горестным недоумением о своих погибших спутниках; временами он ощущал гордость и торжество – при мысли, что миссия его завершена, что двери к звездным мирам сейчас распахнутся и не закроются никогда. У ног его лежала раскрытая сумка с костяным ожерельем в расшитом мелкими жемчужинами мешочке, с тетрадью Гилмора и маяком. На обложке тетради расплывались кровавые пятна, но ребристый шар успокоительно поблескивал, будто намекая: все, что случилось, произошло недаром. Не зря!
