Карен Трэвисс - Остров выживших
Нет, Аня не могла принять этот факт. Она зафиксировала эти цифры в мозгу, но отказалась размышлять о них, пока шок делал свое дело — временно притуплял боль, чтобы человек мог сосредоточиться на выживании. Прескотт несколько мгновений переваривал сообщение доктора Хейман, затем встал из-за стола и принял позу командира. Он превосходно умел пользоваться языком тела; возможно, он делал это автоматически, возможно, это была привычка, усвоенная с детства. Так вели себя все государственные деятели.
— Я не собираюсь произносить зажигательных речей, — начал он. — Необходимо взглянуть в лицо фактам. Наше общество за три часа изменилось до неузнаваемости. Теперь мы в еще большей опасности, чем во время войны с Саранчой. Мы лишились самых необходимых удобств, которые имелись в нашем распоряжении в Хасинто. Люди будут умирать от голода и холода. Люди поддадутся злобе и страху очень быстро, и именно в этот момент мы столкнемся с угрозой гибели. Прежде чем появятся хоть какие-нибудь улучшения, нас ждет нечто гораздо худшее, чем Саранча. Огромное напряжение придется испытать не только вам, но и нашим солдатам: только что они вели кошмарную войну, а теперь мы превратим их в полицию, заставим следить за соблюдением порядка, потому что порядок исчезнет, если мы не поддержим его силой. Некоторым это может показаться отталкивающим, но единственной альтернативой является деградация и хаос, а это будет означать, что Саранча победила, потому что тогда мы упустим плоды своей победы.
Прескотт смолк и оглядел собравшихся. Аня была так поглощена речью, что не заметила, как за спиной у нее появился Хоффман. Она понятия не имела, где он был все это время, но сейчас он вошел в фургон с чашкой кофе, свежевыбритый, пахнущий мылом. Это заменяло ему сон — кофе и душ. Она представить не могла, где он умудрился раздобыть воду и уединиться, но в случае необходимости Хоффман мог вместо ванны обтираться снегом.
— Хорошо сказано, сэр, — вполголоса произнес он, и прозвучало это искренне. — Мы уже отправили людей патрулировать лагерь.
Значит, вот где он был. Аня ожидала, что это занятие поручат ей, но ситуация действительно изменилась. Собрание закончилось, и Хоффман жестом позвал ее в соседнее отделение фургона.
— Я не смог найти Сантьяго, — сказал он. — А теперь скажите мне, какого дьявола там произошло с его женой? Я слышал, что он сказал по рации.
Аня покачала головой, стараясь не думать о самом страшном:
— Я знаю столько же, сколько и вы, сэр.
— Разрешаю вам попытаться выяснить больше, поскольку вижу, что спать вы не собираетесь. — Хоффман сложил кепи и убрал его за пояс. — Сейчас мне необходимо поговорить с Председателем. И пожалуйста, передайте мои поздравления сержанту Матаки, если увидите ее.
— Поняла, сэр.
Это был своего рода шифр. Если Хоффман и бывал озабочен судьбой отдельных людей, то он давно научился это скрывать. Ни один командир не мог позволить себе подобную роскошь. Аня решила, что слова полковника дают ей моральное право воспользоваться рацией, и, подойдя к Матьесону, склонилась над консолью.
— Скажите мне, где сейчас сержант Феникс?
Матьесон заглянул в список дежурств.
— «Дельта» сейчас не на дежурстве, поэтому они отключились. Попытайтесь поискать в зоне размещения G. Там уже должны поставить палатки.
Если Дому плохо, Маркус должен быть с ним. Оставалось лишь найти Маркуса. Она медленно вела «Броненосец» по дорожкам, замедляя ход всякий раз при встрече с группой военных. Она уже довольно долго кружила по лагерю, когда фары машины выхватили из темноты знакомую фигуру, — это был Август Коул. Она сразу узнала его по росту; к тому же ни один солдат, кроме него, не решился бы на такое безумие — расхаживать с закатанными рукавами в дикий холод. Рядом с ним стояли Бэрд и Матаки; казалось, они спорили о чем-то.
Аня остановилась и открыла люк бронетранспортера.
— Привет, ребята. Где Дом? У меня к нему поручение от Хоффмана.
— Маркус присматривает за ним, мэм, — ответил Коул. — Там что-то серьезное. Хотите узнать, что случилось? Я слышал его, вы его слышали…
Бэрд перебил его:
— Я в это не верю. Парень выглядел совершенно нормально, когда мы встретились. Ни слова об этом. Представь себе, что ты только что вышиб мозги собственной жене. Ты что, просто пожмешь плечами и пойдешь дальше?
— Блондинчик, ты тупой ублюдок! — в ярости воскликнула Берни. — Простите, мэм. Послушай, я вот о чем говорю: хватит трепаться об этом сейчас, оставим это дело Маркусу. Пока мы точно не знаем, что там произошло. Всем, кто спросит насчет Марии, будем говорить, что Дом узнал о ее смерти, и чтобы никто его ни о чем не спрашивал. Хорошо?
— Хорошая мысль, — согласилась Аня.
Бэрд, казалось, был потрясен этими разговорами.
— Я видел, что черви делали с нашими парнями там, внизу, и застрелить ее было единственным…
— Заткни пасть, пока я ее тебе не заткнула. — Берни с силой ткнула его в грудь. — У Дома шок. Мы будем делать то, что должны делать, чтобы помочь ему, понятно? А что касается тебя, то никакой идиотской болтовни. Держи язык за зубами.
Аня с удовлетворением отметила, что Берни контролирует ситуацию — и Бэрда. Можно было снова отправляться на поиски Маркуса.
— Хоффман думал, что ты погибла, Берни, — произнесла она. — Он хочет знать, как ты.
Лицо Берни было покрыто синяками и ссадинами. Она опустила взгляд, словно внимание Хоффмана смутило ее.
— Клянусь, он не говорил таких слов, как вы.
— Я передам ему, что ты тоже рада, что он жив и здоров.
— Да, мэм, — ответила Берни.
В этой игре необходимо было владеть несколькими языками. Аня могла говорить на языке Хоффмана и неплохо понимала диалект Берни. Она развернула бронетранспортер и продолжила поиски.
Лагерь беженцев, южный периметр
Света от индикаторов бронежилета Дома было достаточно, чтобы разглядеть каждую деталь фотографии.
Он сидел на корточках, укрывшись от ветра за валуном, заслоняя фотографию своим телом от валившего снега. Дом пристально рассматривал лицо Марии — щека ее была прижата к его щеке, когда они позировали перед фотоаппаратом, — и вспоминал, где это было, затем перевернул снимок, чтобы прочесть строки на обратной стороне. Десять лет он проделывал это по дюжине раз в день. Фото было покрыто царапинами и трещинами; слова, написанные рукой Марии, постепенно тускнели, смазывались с каждым разом, когда он доставал карточку из кармана под бронежилетом.
«Так я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя, Доминик.
Твоя навеки, Мария».Именно такой он должен помнить ее: прекрасной, радующейся жизни; он не хотел вспоминать измученную, лишенную рассудка мумию, найденную в тюремной камере Саранчи. Дом приказал себе отвлечься от ужасной картины. Его учили этому. Когда спецназовец попадает в наихудшую ситуацию, ему следует сохранять хладнокровие, чтобы выжить, сосредоточиться на поиске выхода. Верить в лучшее, не обращая внимания на назойливый внутренний голос, твердящий, что ты никогда не выберешься живым из этого ада.
«Почему я не вижу остального?»
Последнее, что он помнил, — это то, как он приставил дуло пистолета к ее виску, поддерживая ее другой рукой. В этот момент он закрыл глаза. Он помнил, как осторожно опустил тело на пол и снял с ее шеи ожерелье, которое ей почему-то оставили: он подарил его жене после рождения Бенедикто. Кроме этого, он ничего не помнил и почему-то не мог представить себе ее кровь.
«А может, это была не она?»
«Черт бы тебя побрал, ты прекрасно знаешь, что это она».
«Почему я не вытащил ее оттуда и не доставил к врачу? Ведь любой мужчина сделал бы это, не задумываясь».
«Почему я не смог найти ее быстрее, не старался упорнее, не пришел в эту тюрьму раньше?»
«У меня было целых десять проклятых лет, и я не смог спасти ее».
Дом знал ответы на эти вопросы, знал, что он сделал все, что мог. Но одно дело — знание, другое — чувства, и от этих чувств нельзя было избавиться с помощью сухих рассуждений.
Он сунул руку под броню и нашел пачку фотографий, спрятанных в кармане рубашки. Она была не толще карточной колоды, тщательно завернута в пластиковый пакет; он прекрасно помнил, кто был изображен на этих снимках, и легко мог представить себе каждый из них. На этих хрупких листках глянцевой бумаги была запечатлена вся его жизнь: его брат Карлос, его родители, его сын и дочь, Малькольм Бенджафилд и Георг Тимьо из его отряда. Из всех людей на этих снимках в живых сейчас остался только один — Маркус.
Дом положил фото Марии к остальным. Больше ему не нужно будет никому его показывать. Он нашел свою жену.
«Что я буду чувствовать завтра, и послезавтра, и через несколько дней?»
Он поднялся и пошел прочь, глядя на снег, сжимая в руках «Лансер». Несмотря на шум, стоявший в лагере, — рев моторов «Броненосцев» и «Кентавров», гудение генераторов, бормотание тысяч голосов, раздававшиеся время от времени выкрики и приказы, — ему казалось, что здесь очень тихо; такой тишины он не слышал уже многие годы. За спиной раздался приближавшийся звук шагов — снег хрустел под тяжелыми ботинками. Оборачиваться было не нужно — он знал, кто это.
